Сложным вопросом является разграничение статуса фраваши и обычных душ (урван). В двух отрывках «Фравардин-яшта» (49–52, 96–144) они полностью идентифицируются с душами. В другом месте (149, 155) фраваши и душа определяются как разные составляющие загробного существования. Такую же мысль содержит ряд пассажей в пехлевийских текстах. В литургических текстах фраваши всегда упоминаются наряду с душами, а иногда полностью отождествляются с ними.

В «Авесте» фраваши описаны как крылатые существа женского пола в доспехах и с оружием. Именно этим, как подчеркивается в среднеперсидских текстах, они отличаются от душ. В зороастрийских пехлевийских текстах фраваши упоминаются именно как воины Ахура-Мазды, защищающие его творения от нападения ахримановских существ (Задспрам 3.2–3). Правда, и души-урван (руван) героев участвуют в битвах наряду с ними. В «Бундахишне» фраваши описываются восседающими на конях, с копьями в руках (Индийский Бундахишн 6.3). 99 999 мириад их охраняет от дэвов род Заратуштры, откуда, согласно зороастрийской сотериологии, должны появиться три спасителя (Индийский Бундахишн 32.9). Ровно 99 999 фраваши с Большой Медведицей сторожат ворота ада, удерживая 99 999 дэвов, демонов и колдунов (Дадестан-и мёног-и храд, 49.15–18). Такое же количество охраняет тело спящего богатыря Сама от дэвов и демонов и священное растение Хом в океане Варкаш (авест. Воурукаша) (Дадестан-и мёног-и храд, 62. 20–26). Противоречивы сведения о месте пребывания фраваши. Согласно пехлевийской традиции, они пребывают вместе с Ормуздом (Ахура-Маздой), в отличие от душ, живущих в телах (Бундахишн 3.13) и в силу этого, на них не распространяется загробное воздаяние (Денкард 2.10–13)[378]. Однако, согласно народным верованиям, фраваши населяют рай и ад, куда они возвращаются после праздника Хамаспатмаэдайа (ал-Бируни). Это свидетельствует о том, что, видимо, во времена до Заратуштры культ душ усопших и собственно фраваши, как умерших героев различался. После прихода зороастризма оба культа совпали[379]. Позже выступившая на первый план роль фраваши, как доблестных воинов, вероятно, отразилась в институте джаванмарди («удальцов» — иранского «рыцарства»)[380].

После исламского завоевания Ирана образ фраваши был предан забвению. Одновременно с этим появляется образ воинов-пери, мужчин и женщин, бесстрашных борцов с силами зла. Можно утверждать, что образ фраваши был замещен образом пери, переняв его характернее черты, чуждые образу зороастрийских пери.

В арабской традиции мотив о стране пери и войске пери претерпел изменения. Иранский образ пери замещается привычным образом джиннов (наиболее ранние повести — повесть о Хасане Басрийском, повесть о Джахнаше и Ситт аш-Шамс, вошедшая в «Историю о Хасибе и царице» змей в сказках «Тысяча и одна ночь»). Иногда образы пери, ставших арабскими джиннами, тесно переплетены с характерными чертами дивов-джиннов (описание войск царства джиннов-пери в сказке о Хасане Басрийском).

Параллели в поведении воинов-пери и воинов фраваши напрашиваются сами собой: дивы и пери, согласно фольклорной иранской традиции — это два рода существ, ведущих друг с другом беспощадную войну, как и фраваши — с порождениями Ахримана. Заклятыми врагами пери являются дэвы и колдуны. В истории о Хатиме царь пери Афрас грозит расправой всякому, кто проявит жалость к врагу. После окончания битвы с дивами следует беспощадное истребление всех пленных. Согласно зороастрийской традиции всякое порождение Ахримана должно быть умерщвлено, а акт умерщвления вредных тварей рассматривается как благое дело. Эта черта проявляется в умерщвлении т. н. храфстра (животных, созданных Ахриманом — муравьев, саранчи, скорпионов, жаб, ящериц, змей, черепах, волков) как мифическими созданиями (трехногий осел, рыба Кар)[381], так и простыми верующими.

Мотивация беспощадного умерщвления дивов в истории о Хатиме была уже малопонятна современникам, поскольку шла вразрез с тогдашней военной тактикой. Согласно объяснению рассказчика, царь дивов дал клятву Соломону, что не станет чинить людям зла, и был умерщвлен именно как клятвопреступник. При этом, царь дивов Макрас притворяется, что съел Хатима, но под угрозой страшной смерти сознается, где спрятал человека. Царь пери Афрас клянется именем Соломона, что не причинит Макрасу вреда, поскольку они с ним одного рода. Однако когда Макрас рассказывает, куда спрятал Хатима и пленных пери, Афрас нарушает свою клятву, т. е. сам оказывается клятвопреступником. Дивов бросают в костер, а в их владения царь пери назначает наместника из пери[382]. Казнь в огне — зороастрийская реминисценция.

Этот же мотив мы видим в описании похода иранцев на Мазандаран в «Шах-нама», когда войско Кай Кавуса убивает старых и молодых, сжигая жилища дивов. Напомним, что для рассказчика мотивация подобной резни (по объяснению самого Кай Кавуса) состоит в том, чтобы не оставить в живых ни одного свидетеля, который мог бы донести весть о походе иранцев до главных сил врага. Однако тут же Кай Кавус заявляет о необходимости очистить мир от дивов.

Интересна реминисценция ненависти пери к колдунам в сказке о Хасане Басрийском. Царевны-пери (джиннии) мечтают умертвить огнепоклонника-мага. С их помощью его убивает главный герой. Мотивация этой ненависти малопонятна: маг ненавидит царевен, говоря о них как о гулях, джиннах и шайтанах. Регулярно он посылает юношей собирать хворост около их замка для своих опытов с золотом[383].

Таким образом, в арабо-персидской литературе зафиксированы следующие виды войн: джиннов друг с другом, битвы пери с дивами, дивов с пери и людьми, а также экзотический случай схватки с войском гулей. В результате можно говорить о следующих изменениях образов: джинны и гули смешиваются с дивами, пери — с фраваши, а также с джиннами.

Ведение войн предполагает наличие социальной организации у сверхъестественных существ, которую, в целом можно рассматривать как след иранского влияния. Эти войны могут быть охарактеризованы как сакральные не только в связи с принадлежностью бойцов к сверхъестественным существам. Войны ведутся не за богатство или политическое господство. Они представляют борьбу двух извечных начал — добра и зла. Люди, преследующие те же высокие цели, вступают в сражение с противником, воплощая космический принцип функционирования мира. В таком случае они могут надеяться на помощь небесных воинств[384].

Зимой 1246 г. князь Даниил Галицкий был участником монгольского пира. В событийном ряду встречи русского князя с Бату, владетелем Улуса Джучи, лишь на первый взгляд все ясно и понятно. Дело в том, что сохранился единственный источник, где описано это событие — Галицко-Волынская летопись[385]. Это означает, что мы видим ситуацию с позиции только одного наблюдателя. Речь идет о митрополите Кирилле, лице заинтересованном и к тому же далеком от симпатий к монголам. Интерпретацией, обреченной на признание, явилось бы такое объяснение события, которое укладывалось бы в культурный и эмоциональный контекст древнерусского источника. Единственным отрицательным моментом такой интерпретации будет ее поверхностный характер и полное несоответствие исторической реальности XIII века.