Наряду с мусульманами при монгольском дворе в роли переводчиков находились русские, кипчаки, армяне, греки. Все они без исключения знали о магических запретах, и, видимо, догадывались на страже какой имперской мифологемы стоят предписания Ясы. Речь идет о небесном мандате, согласно которому власть принадлежит прямым потомкам Чингис-хана. Отменить предписания Ясы Берке не мог, собственно, он их и не отменял: все магические запреты были в силе. На страже Ясы стояли представления кочевой аристократии о механизмах власти и уклад орды. Отказ от ритуала был бы равнозначен отказу от власти. Имперская мифологема исключала идею джихада.
Однако мусульманские историки настаивают на обратном. Возможен ли исторически такой вариант, что при Берке без противоречия сочетались Коран и Яса? В энциклопедии ан-Нувайри (1279–1333), несомненно, изображена идеальная ситуация (Коран полностью затмил Ясу): «Этот Берке сделался мусульманином, и ислам его был прекрасный. Он воздвиг маяк веры и установил обряды мусульманские, оказывал почет правоведам, приблизил их к себе, держал их вблизи от себя, сдружился с ними и построил в пределах своего государства мечети и школы. Он первый из потомков Чингис-хана принял религию ислама; [по крайней мере] нам не передавали, чтобы кто-нибудь из них сделался мусульманином до него. Когда он стал мусульманином, то и большая часть его народа приняла ислам. Жена его Джиджек-хатун [также] сделалась мусульманкой; она устроила себе из шатров мечеть, которую возила с собой» (Сборник материалов. Т. I. С. 122–123). Ан-Нувайри ни слова не говорит о «вопрошателях демонов» и прочих магах, о которых повествуют францисканцы, китайские и армянские историки. Очевидно, что информаторы ан-Нувайри игнорируют важные проявления монгольской жизни и дают основания нынешним историкам реальную картину заменять идеальной.
Кочевое монгольское государство — это сложно устроенное сообщество, сформированное вне рамок ислама[194]. В следующей главе речь специально пойдет о предсказателях, заклинателях и шаманах, а также о различных техниках гаданий. Сомневаться в том, что магическая матрица пронизывала все страты кочевого мира, не приходится. Вопрос, который меня смущает, звучит так: как эти группы магов сосуществовали с большинством, принявшим ислам? При Берке структуры повседневности Большой Орды остались неизменными, о чем свидетельствовал дворцовый ритуал. Что в таком случае означают слова ан-Нувайри? Видимо, то же самое, что и слова Джузджани, видевшего в покровительстве Бату мусульманам нечто исключительное: «Он (Бату) был человек весьма справедливый и друг мусульман; под его покровительством мусульмане проводили жизнь привольно. В лагере и у племен его были устроены мечети с общиной молящихся, имамом и муаззином. В продолжение его царствования и в течение его жизни странам ислама не приключилось ни одной беды, ни по его [собственной] воле, ни от подчиненных его, ни от войска его. Мусульмане туркестанские [хорезмийцы] под сенью его защиты пользовались большим спокойствием и чрезвычайною безопасностью» (Сборник материалов. Т. II. С. 41). Суть ситуации объяснил современник Бату, папский посланник Андре де Лонжюмо: «Король тартар домогается только власти над всеми и даже монархии над всем миром и не жаждет чьей-нибудь смерти, но дозволяет каждому пребывать в своем вероисповедании, после того как [человек] проявил к нему повиновение, и никого не принуждает [совершать] противоположное его вероисповеданию» (Английские источники, с. 133).
Глава 7.
Предсказания (дивинация)
«Установка исследователей на то, что феномен религиозно-мифологических представлений монголов обозначается термином "шаманизм", вызвала поиски шаманов, которые бы определяли жизнь страны, народа, и выводы о том, что наличие шаманов при дворе (хотя единственное упоминание их связано с лечением Угедея) маркирует их высокий социальный статус. По мнению этих исследователей, они обязательно составляют значительную оппозицию власти хагана (это тоже штамп: по материалам у них были разные сферы деятельности), а Тэб-Тэнгри называется небесным шаманом и основным противником Чингис-хана. На самом деле картина, вероятно, была следующей: с одной стороны — светский лидер (правитель — старик — богатырь) с присущими ему сакральными функциями, обозначаемый мною здесь как правитель/жрец; с другой — шаман, для которого характерна только ритуальная деятельность в сфере сакральной периферии»[195]. Прояснить тему, обозначенную Т. Д. Скрынниковой, без привлечения сведений францисканских миссий к монголам, невозможно.
§ 1. Общающиеся с демонами
«Attendunt eciam ueneficia et incantationes. Responsa uero demonis credunt dei, quem deum appellant Iuga, sed Comani Codar» — 'Обращаются они также к изготовлению зелий и заклинаниям и верят, что ответы демона — это [ответы] бога, коего бога называют Иуга, а команы — [называют] Кодар' (НТ, § 42). Брат Ц. де Бридиа, переписывая донесение Бенедикта, подверг текст сокращениям, опустив, в данном случае, слово дивинации. Сведения брата Иоанна о священнодействиях монголов существенно шире: «Они много обращаются к предсказаниям, авгуриям{71}, [х]аруспикиям{72}, приготовлениям зелья, заклинаниям, а когда им приходит ответ от демонов, они верят, что с ними говорит Бог. Этого Бога они именуют Итога, но команы его же называют кам; его они удивительным образом боятся и почитают, а также приносят ему многочисленные жертвы и [в том числе] первины всякой еды и питья, и все вообще, делают согласно его ответу»{73}. Интерес францисканцев к практике монгольских предсказаний связан со стремлением выяснить механизм принятия решений правящей элитой. Эта мотивация вполне осознавалась как самими дипломатами, так, например, и Роджером Бэконом, который использовал сведения из отчетов миссии для описания методов управления в Монгольской империи. Поскольку практика предсказаний играла важную роль в системе государственного управления, следует выяснить, что же на самом деле скрывалось за словом дивинация[196].
Мы переводим слово divinationes как 'предсказания', однако такое решение не может считаться окончательным, так как семантическое поле этого слова у брата Иоанна нуждается в дополнительном изучении. Мы сталкиваемся здесь с двумя вопросами, которые следует различать между собой: 1) значение слова divinatio в классической латыни и современных европейских языках и 2) характер деятельности самих монгольских divinatores.
В классической латыни, если отвлечься от побочных оттенков, слово divinatio означало две взаимосвязанных, но разных вещи: с одной стороны, нечто, относящееся к внутреннему миру человека ('предчувствие, наитие'), с другой — экстериоризацию этого чувства, как правило, в вербальной форме ('предсказание'). Такое двойственное значение mutatis mutandi сохраняется дериватами этого слова в современных языках.
Уже М. Туллий Цицерон в специальном сочинении «О дивинации» отмечал универсальное распространение этого феномена: «Существует древнее мнение, ведущее свое начало еще с самих героических времен, и оно подкрепляется согласием, как римского народа, так и всех племен, о том, что встречается среди людей некая дивинация, которую греки называют μαντικη, то есть предчувствие и знание о будущих делах. Это — вещь великолепная и спасительная (если только в каком-либо виде существует), и благодаря ей смертная природа могла бы приблизиться к силе богов» (О дивинации. I. 1)[197]. Далее Цицерон определяет дивинацию как «предсказание и также предчувствие тех обстоятельств, которые считаются случайными» (1.9). Говоря об истории дивинации, он, начав с ассирийцев, переходит к халдеям, которые, «как полагают, посредством ежедневного наблюдения звезд, создали науку о том, каким образом может-де быть предсказанным то, что должно случиться с каждым и для какой судьбы каждый рожден. Полагают, что египтяне также научились тому же самому искусству за промежуток времени, состоявший из столетий почти неисчислимых» (1.2). Не оставляет в стороне Цицерон народы Малой Азии, греков, римлян… И, наконец, разделив дивинацию на два вида, один из которых принадлежит искусству, а другой — природе, задает вопрос: «Какой же существует народ или какое государство, которые не были бы движимы предсказанием будь-то гадателя по внутренностям жертвенного животного, будь-то толкователя чудес или молний, будь-то астролога, будь-то жеребьевых дощечек — ведь эти способы почти являются искусствами; будь-то снам, будь-то пророчествам — ведь эти два способа считаются естественными? Я, во всяком случае, считаю, что надлежит, чтобы скорее были исследуемы проявления таких обстоятельств, чем [их] причины. Ведь существуют некие сила и природа, которые предвещают будущие обстоятельства, как посредством долговременного наблюдения знамений, так и некого инстинкта, вдохновенного и божественного» (О дивинации. 1.12).