В ставке Берке египетские послы должны были следовать предписаниям, смысл которых остался им неясен. От нас же требуется раскрыть загадочный характер монгольского ритуала, что и является единственной возможностью выяснить истинное положение дел со статусом ислама при дворе Берке.

Итак, рассказ послов: «Когда они приблизились к орде, то их встретил [там] визирь Шараф ад-дин ал-Казвини. Потом их пригласили к царю Берке. Они уже ознакомились с обрядами, которые соблюдались с ним и заключались в том, что входили с левой стороны, а по отобрании у них послания переходили на правую сторону и припадали на оба колена. Никто не входит к нему в шатер ни с мечом, ни с [другим] оружием и не топчет ногами порога шатра его; никто не слагает оружия своего иначе, как по левую сторону, не оставляет лука ни в сайдаке, ни натянутым, не вкладывает стрел в колчан, не ест снегу и не моет одежды своей в орде. Он [Берке] находился в большом шатре, в котором помещается 100 человек; шатер был покрыт белым войлоком, а внутри обит шелковыми материями, китайками, драгоценными камнями и жемчужинами. Он сидел на престоле, а рядом с ним старшая жена, и около него 50 или 60 эмиров на скамьях шатра. Когда они вошли к нему, то он приказал визирю своему прочесть послание, потом заставил их перейти с левой стороны на правую, стал спрашивать их о Ниле и сказал: "Я слышал, что через Нил положена человеческая кость, по которой люди переходят [через реку]". Они ответили: "Мы не видали этого…". Главный кади, находившийся при нем, перевел послание и послал список кану; письмо султана было прочтено по-тюркски [лицам], находившимся при нем [Берке]. Они [татары] обрадовались этому; он [Берке] отпустил послов с ответом своим и отправил с ними своих послов» (Сборник материалов. Т. I. С. 75–76).

Есть основания полагать, что дипломатический церемониал при дворе Берке, воспринятый египетскими послами как система малопонятных запретов, связан с предписаниями Ясы Чингис-хана, то есть выполняет охранительные функции. Заявленная тема должна быть рассмотрена на широком фоне аналогичных известий. Заодно проверим достоверность утверждения Берке в письме Байбарсу, «о том, как он (Берке) действует против йасы Чингисхановой и закона народа своего» (Сборник материалов. Т. I. С. 72).

Отметим еще один аспект. Дипломатический имперский ритуал некоторые исследовали напрямую связывают с шаманскими обрядами. А поскольку им известно (из мусульманских источников), что Берке позиционировал себя настоящим мусульманином, то различные свидетельства входят в противоречие и обесценивают друг друга, то есть возникает, как говорят психологи, когнитивный диссонанс. Так, Ю. В. Сочнев пишет: «Сохранение шаманистических традиций при дворе монгольского правителя было явным нарушением шариата. Широко возвещенное принятие Берке ислама на деле оказалось чисто внешним, совсем не означавшим проявления какой-либо религиозной нетерпимости, хотя симпатии хана, безусловно, изменились, а это также имело немаловажное значение»[130]. Видимо, в таком же недоумении пребывали и египетские послы, услышав перечень запретов. Не стоит сложное имперское явление упрощать до прямолинейных схем мусульманских историков. Монгольский дипломатический ритуал не имел отношения ни к шаманам, ни к шариату. Ритуал призван был расставить акценты в системе властных отношений.

В 1245 г. папа Иннокентий IV отправил первую дипломатическую миссию к великому хану монголов. Миссию возглавил францисканец Иоанн де Плано Карпини, чье донесение хорошо известно в мировой и отечественной науке[131]. Донесение его спутника брата Бенедикта Поляка, сохранившееся в рукописи XV в., опубликовано Г. Д. Пейнтером в 1965 г.[132] В 1967 г. немецкий филолог О. Оннерфорс подготовил второе, исправленное, издание этого текста[133]. Сейчас доступен и перевод донесения брата Бенедикта на русский язык[134].

Брат Бенедикт был переводчиком миссии, и, очевидно, что именно он, в силу своих обязанностей, владел всей полнотой информации. В донесении брата Бенедикта материалы миссии представлены в том виде, в каком они были получены от осведомленных в делах империи людей, тогда как в отчете брата Иоанна сведения обработаны и структурированы в соответствии с запросами западного читателя.

Новый взгляд на историю путешествия миссии предполагает выяснение источников ее информации. Конкретный вопрос звучит так: с представителями каких групп на территории империи францисканцы находились в наиболее тесном общении. Дело в том, что папских посланников интересовала не этнографическая реальность кочевого быта, а тайны Монгольской империи. Поэтому совсем не важно, что они увидели своими глазами, важно то, что они услышали от тех, кто знал эти тайны. Кстати сказать, увидели они не так уж и много, да и это немногое потребовало разъяснений. Подобно тому, как францисканцы путешествовали по дорогам империи в сопровождении двух монгольских вестников, знавших маршрут и обеспечивавших их всем необходимым, так и для постижения скрытых механизмов функционирования империи им понадобился «навигатор», и, скорее всего, не один. Несомненным достоинством участников миссии было умение находить весьма осведомленных людей, и статус личных посланников папы сыграл в этом не последнюю роль. Письмо папы послужило своеобразным «пропуском» в тайные сферы имперской жизни. Донесения запечатлели даже те диалоги, смысл которых до конца не был ясен францисканцам. Это обстоятельство позволяет высказать осторожную гипотезу о том, что послы выступили не столько в роли аналитиков, сколько в качестве посредников между римской курией и ханским двором, и главной их задачей был сбор информации.

Сведения о монгольских запретах, сообщаемые францисканцами, относятся к числу неподдающихся расшифровке известий, и исследователи, как правило, их не комментируют. По крайней мере, в трех последних изданиях книги брата Иоанна (итальянском[135], немецком[136] и польском[137]) этот раздел оставлен без внимания. Насколько мне известно, и рассказ египетских послов не получил должного разъяснения. Все дело в отсутствии кода, с помощью которого можно раскрыть содержание этих сведений. Францисканцы, как и египетские послы, зафиксировали запреты, не обрисовав культурный контекст, что препятствует адекватному восприятию и анализу описанной ими ситуации. Наша задача — восстановить культурный контекст, или, иными словами, ответить на вопрос: почему было запрещено совершать те или иные действия и чьи интересы затрагивало нарушение предписаний. Католики и мусульмане соприкоснулись с неведомым им монгольским мифом, в таком же положении находятся и нынешние исследователи, изучающие отчеты дипломатов.

Деликатность ситуации в том, что сфера магических запретов, в силу понятных причин, была закрыта от обсуждения каких-либо ее нюансов. Монголам же были известны и сами запреты и наказание за их нарушение. Функционировавшая система табу выглядела как сумма предписаний. Сторонним наблюдателям, в роли которых выступают западные и восточные дипломаты, известна именно эта сторона дела. Выглядят запреты загадочно, и на первый взгляд, кажется, не имеют отношения к дипломатическому этикету. Лама Г. Гомбоев, исследовавший в 1859 г. сообщение брата Иоанна, касающееся монгольских обычаев, все запреты отнес к области суеверий[138]. Вполне может быть, что в середине XIX в. многие из описанных францисканцами запретов превратились в бытовые суеверия. Однако, проблема заключается в другом: почему в XIII в. пренебрежение этими «обычаями» влекло наказание смертью и почему иностранных послов, прибывающих ко двору великого хана, строго предупреждали о соблюдении правил, смысл которых не поддается уразумению. На смерть Чагатая поэт Седид А'вар сочинил стихи, в которых содержится иносказательный намек: «Тот, из страха перед которым никто не входил в воду, потонул в необозримом океане [смерти]»[139]. Ниже мы подробно рассмотрим запрет о вхождении в воду. Чагатай, третий сын Чингис-хана, считался истинным хранителем традиций, запечатленных в Ясе. Как видим, речь идет о более серьезных вещах, чем «суеверия».