Участник миссии, брат Гвихард Кремонский, ясно высказал мысль, что монгольский церемониальный жест — преклонение на оба колена — есть знак покорности и повиновения монгольскому правителю как божеству. Интересно, что проблема «несовпадения смыслов» жестов, принятых в разных культурах, осознавалась теми людьми XIII столетия, чей жизненный опыт включал знакомство с чужими традициями. Так, Гвихард Кремонский, знакомый с обычаями монголов, смог правильно поставить эту проблему перед другими участниками посольства: следует опасаться не самого языческого жеста преклонения, куда важнее другие последствия — исполнение требований церемонии могло быть «сочтено знаком покорности господина Папы и всей Римской церкви». В конце концов, дипломатический конфликт был улажен, хотя послы так и не преклонили колен перед нойоном. Спустя 50 лет после этих событий Марко Поло без тени смущения пишет о том, что перед великим ханом Хубилаем «все преклоняются челом до земли» как перед Богом: «Возьмет великий хан чарку в руки, все князья и все, кто там, становятся на колени и низко кланяются. <…> славословят и молятся великому хану, как богу» (Марко Поло, с. 111, ИЗ). Как показывает опыт Марко Поло, компромисс был достижим, поскольку монгольский император, действительно был божеством, но не в христианском смысле этого слова[449].

О «статуе» Чингис-хана не говорят ни монгольские, ни китайские средневековые источники. Ее не упоминают ни Марко Поло, ни армянский царь Хетум, побывавший при дворе Менгу-хана в 1254 г. В то же время брат Вильгельм де Рубрук, возвращавшийся вместе с Хетумом из Монголии, сообщает о главе прорицателей, под чьей охраной находились повозки с идолами. Согласно брату Вильгельму, в обязанности монгольских прорицателей входило двигаться во время перекочевок впереди двора того или иного чингизида («прорицатели предшествуют им, как облачный столб сынам Израиля», Itinerarium. XXVII). Красочная метафора возвращает нас к теме «мобильных» святилищ империи. Видимо, христианские миссионеры, в отличие от других дипломатов, были более чувствительны к такого рода явлениям.

В заключение приведу несколько примеров типологического характера. У киданей, чье влияние на монголов в других областях было несомненным, изготавливалась из золота объемная фигура умершего правителя: «Когда правитель умирает, устанавливается большая юрта, а из золота отливается его изображение, перед которым в дни новолуния и полнолуния, в дни праздников и в дни кончины императоров и императриц приносятся жертвы. Для этого сооружается возвышение высотой более одного чжана, на котором в тазах сжигаются вино и пища. Это называется сожжением пищи» (Е Лун-ли, с. 315). Согласно сведениям францисканцев, статуе Чингис-хана также приносились напитки и пища. В рассказе о наследнике Хубилай-хана, его сыне Тимур-каане, Рашид-ад-дин сообщает следующую историю, в которой фигурируют изображения Чингис-хана и других его предков: «Своему старшему брату Камале он выдал полную долю из унаследованного от отца имущества, послал его в Каракорум, в пределах которого находятся юрты и станы Чингис-хана, и подчинил ему войска той страны. Областями Каракорум… Онон, Керулен, Кем-Кемджиют, Селенга, Баялык, до границ киргизов и великого заповедника Чингисхана, называемого Бурхан-Халдун, всеми он ведает и он охраняет великие станы Чингис-хана, которые по-прежнему находятся там. Их там всего девять: четыре больших стана и [еще] пять. И никому туда нет пути, так как вблизи находится заповедник. Он сделал их [покойных предков] изображения, там жгут постоянно фимиам и благовония» (Рашид-ад-дин. Т. II. С. 207). Таким образом, можно предположить, что «мобильное» святилище Чингис-хана к началу XIV в. утратило свою актуальность и естественным образом обрело форму закрытого культа.

Исследуя иконографию объекта почитания в культе Чингис-хана по более поздним материалам, Т. Д. Скрынникова пишет о трех видах образов: антропоморфном, орнитоморфном и знамени[450]. Антропоморфный облик присущ божеству Сулдэ-тенгри; божество излучало свет и было украшено прочным шлемом, а на его тело был надет драгоценный золотой панцирь. Не исключено, что эта культовая фигура имеет глубинную связь с золотой статуей Чингис-хана.

Обратимся также к любопытным сведениям английского дипломата Джильса Флетчера о крымских татарах (1591 г.): «У них есть изображение их государя или Великого [хана], в огромном размере, которое они выставляют в походах на каждой стоянке и перед которым должен преклоняться каждый, мимо него проходящий, будь он [татарин] или иностранец» (Флетчер, с. 79) Эти сведения не находят подтверждения в других источниках XVI в. и, скорее всего, свидетельствуют о начитанности английского посланника, заимствовавшего эпизод об изображении хана из «Книги о Тартарах» брата Иоанна. Сочинение брата Иоанна было широко известно в Западной Европе, благодаря тому, что оно почти целиком вошло в историческую энциклопедию «Зерцало истории» Винцента из Бове (1265 г.), которая печаталась много раз с конца XV в. С. М. Середонин, указавший на ряд источников Флетчера, подтверждающих литературные интересы последнего[451], на пассаж об изображении хана внимания не обратил.

Фазлаллах ибн Рузбихан, объясняя причины войны Шейбани-хана (1509 г.) с казахами, указывает на отказ казахов от ранее принятого ими ислама и приводит какие-то неясные сведения о поклонении кочевников идолу: «Как рассказывали надежные люди, среди них существует изображение идола, которому они земно кланяются. Нет сомнения, что земные поклоны идолу — есть деяние, суть которого — язычество, ибо это есть настоящее глумление над верой и божественным законом» (Фазлаллах ибн Рузбихан. XXV). Поскольку целью факихов-ханифитов было представить казахов вероотступниками для оправдания войны с ними, то возможно, что «поклоны идолу» — всего лишь литературная формула. Признать идола онгоном мешает то обстоятельство, что перед онгонами не совершали земных поклонов.

Завершая тему «мобильного святилища», связанного с культом Чингис-хана, приведем важные наблюдения К. В. Вяткиной, полученные ею в одной из экспедиций по Монголии. Вот ее свидетельство о встрече у узумчин двухколесной телеги, на которой помещалась небольшая войлочная юрточка, не круглой, а квадратной формы, завершающаяся золотым шаром. «Это была племенная "святыня", где, по разъяснению ее хранителя старика-узумчина, находились остатки предметов, принадлежавших будто бы Чингису. При беглом ознакомлении с предметами, хранящимися в юрточке, мы могли заметить отдельные куски тканей, части знамен, в том числе и маньчжурского, отдельные предметы буддийского культа. Относилась ли часть предметов действительно к XIII веку, мы не можем судить, так как предметы показывались на одно мгновение, считалось вообще кощунством кому-либо их показывать и подходить на близкое расстояние к юрточке. "Святыня" в течение 30 поколений хранилась родом "бурят", и характерно, что она находилась не в руках лам, а родовых представителей. В 1945 г. узумчины пришли в МНР из Северного Китая (Внутренней Монголии) всем племенем, впереди которого везли и эту юрточку. Мы можем здесь констатировать древнюю традицию — установку кибитки (в данном случае уже как святыни) на двухколесной телеге. Завершение ее шаром, возможно, отражает тип древних монгольских юрт, которые имели наверху шейку»[452].

Рассказ о казни в Орде князя Романа Рязанского приводится в русских летописях под 1270 г. Рассказ сохранился в двух редакциях: краткой и пространной. В пространной редакции драма князя представлена как мученичество за веру, и потому представляет интерес только для истории культуры. Мы же обратимся к краткой версии.