В большинстве нынешних исследований вопрос о ментальных характеристиках мусульманских историков обычно не задается. Сообщаемые ими сведения принимаются за исторические факты, которые подлежат лишь толкованию в реалистичном ключе. В качестве примера приведу отрывок из статьи А. Н. Иванова «К вопросу о причинах принятия ислама золотоордынским ханом Берке». Обратим внимание на то, какие «события» автор обозначает словом «факт». И вновь звучит мотив унижения Берке. Независимо от того, имела ли место в действительности встреча Берке с шейхом или это благочестивый вымысел, уничижительного умысла в поступке шейха нет. Трехдневное ожидание ученика перед обителью учителя было испытанием веры, инициацией перед следующей ступенью на духовном пути к Абсолюту{87}. Вопрос в другом: был ли Берке таким учеником?
«Все противоречия в известиях мусульманских авторов носят частный характер, — полагает А. Н. Иванов, — В целом же сообщение Ибн Халдуна, с некоторой корректировкой, может быть признано достоверным. Однако Ибн Халдун (как и другие упоминавшиеся нами средневековые историки) так и не дает ответа на вопрос о мотивах принятия ислама Берке: хотя проповедь ал-Бахарзи и оказала серьезное влияние на Берке как мусульманина, побудительным мотивом его обращения в ислам она не была. О том, что царевич был предрасположен к, исламу еще до контактов с ал-Бахарзи, говорит целый ряд фактов. Во-первых, сам факт обращения шейха именно к Берке говорит об изначальной предрасположенности к исламу золотоордынского царевича. Об, этом же свидетельствует та быстрота, с которой Берке согласился на предложение шейха. Весьма показательно в этом отношении поведение Берке во время посещения ал-Бахарзи. Готовность хана пойти на достаточно унизительную процедуру ожидания приглашения войти в ханаку совершенно нетипична для представителя правящего рода Монгольской империи и красноречиво свидетельствует об искренности и зрелости его религиозных убеждений. В связи с этим определенный интерес представляет сообщение Джузджани, ранее практически не использовавшееся. В его сочинении "Табакат-и Насири" ("Насировы разряды"), работа над которым была завершена еще при жизни Берке, в 658 г. хиджры (1260 г.), по интересующему нас вопросу говорится следующее: "Люди заслуживающие доверия, рассказывали, что этот Берка родился во время завоевания земель мусульманских. Когда мать родила Берка, то Туши, отец его, сказал: "Сына этого отдайте мусульманской кормилице, пусть мусульманин обрежет пуповину его, пусть он сосет молоко мусульманское, чтобы сделаться мусульманином, ибо я сына своего сделал мусульманином". Отсутствие интереса к данному известию, по-видимому, объясняется несовпадением указанной даты рождения Берке с общепринятой версией, согласно которой он, будучи третьим сыном Джучи, не мог быть много младше второго сына — Бату»[237].
Вопреки утверждению А. Н. Иванова, интерес к этому эпизоду проявили И. Вашари и Д. ДеВииз, а, во-вторых, остался без разъяснения вопрос: имели ли слухи о желании Джучи видеть своего сына мусульманином место в действительности? Как показано в исследовании И. Вашари эпизод с мусульманской кормилицей является фольклорным сюжетом. Поскольку статья И. Вашари игнорируется в отечественной историографии, предлагаю восполнить этот досадный пробел и привожу полный перевод этой статьи.
«История и легенда» в обращении в ислам хана Берке (И. Вашари){88}
История как устное и письменное предание всегда была подвержена толкованию современниками, так и последующими поколениями. В результате лишь незначительное число фактов (если вообще таковые имеются) можно понять без представлений о той эпохе, когда они были записаны. Если поместить историческую традицию в соответствующий культурный контекст, каждый ее уровень может получить должное смысловое значение. Легендарное отображение событий свойственно как христианской, так и мусульманской средневековой историографии, но это не означает, что попытки извлечь из этих источников важные исторические сведения, обречены на провал. Эпоха позитивизма обычно недооценивала и преуменьшала значимость легендарных представлений, поскольку основывалась на вере в существование голых фактов, не зависимых от времени и места. Выдающийся ученый В. В. Бартольд писал: «До понимания различия между историей и легендой из всех тюркских народов дошли только османы; уйгуры, по-видимому, не имели исторических сочинений в настоящем смысле слова. Естественно, что сведения об истории монголов, заимствованные историками из монгольских и уйгурских источников, имеют чисто легендарный характер»[238]. Легенды — также часть истории, и я бы воздержался от столь суровой оценки их исторической значимости; их следует принимать как факты, увиденные через призму своей эпохи, а не как ложь, противопоставленную правде, что часто случалось в трудах позитивистского направления «Geschichte und Sage», т. е. «история и вымысел»[239], где это был излюбленный девиз, словно бы легенда не является частью исторической правды; на деле это «правда», но другого уровня.
В этой статье я попытаюсь проследить фактологическое и легендарное отображение одного исторического события, а именно — обращение в ислам Берке, четвертого хана Золотой Орды. Обращение Берке часто упоминается в трудах по общей истории[240], но подробно рассматривается лишь в двух исследованиях. Жан Ришар представил обзор источников и оценку этого события[241]; важные материалы по этому предмету добавил Девин ДеВииз[242]. Как уже сказано, свою главную задачу я вижу в различении уровней исторической традиции.
Берке, младший брат Бату-хана, стал четвертым ханом Золотой Орды в 1257 г., после недолгих правлений Сартака и Улагчи. Давно установленный факт, что Берке был первым из всех монгольских правителей, кто принял ислам и начал насаждать мусульманство в Золотой Орде. И хотя ислам занял прочные позиции в Золотой Орде только при Узбеке (1312–1342), обращение Берке имело важнейшее историческое значение и расценивалось как таковое его современниками[243]. Неслучайно, крайний энтузиазм в связи с обращением Берке выражен в источниках мамлюкского Египта, поскольку этот шаг позволял Египту создать политический союз с Золотой Ордой против персидских ильханов. Об обращении Берке сообщает большинство арабских египетских историков, и это драгоценные свидетельства современников. Персидские историки, с другой стороны, не имевшие оснований восторгаться Берке, не приводят сколь-нибудь существенных данных относительно его обращения (Рашид-ад-дин, Вассаф, Хамдаллах Казвини, «Та'рих-и Шайх Увайса»[244], Му'ин ад-дин Натанзи и другие). Два важных исключения из этого ряда составляют Джузджани и анонимный труд «Шаджарат ал-атрак» («Родословие тюрков»). Джузджани жил в Индии, где и завершил свою знаменитую всемирную историю, «Табакат-и Насири», в 658 г.х. (1259–1260 гг.). Он был единственным персидским писателем, не состоявшим на монгольской службе и, соответственно, отличавшимся резким анти-монгольским настроем. Современник Берке и ревностный мусульманин, он записал крайне ценные сведения о вере Берке, которых нет ни в одном другом источнике[245].
Анонимное произведение «Шаджарат ал-атрак» представляет собой позднее сокращение утраченного труда «Та'рих-и арба улус», долгое время приписывавшегося самому Улугбеку, но, вероятно, написанному просто при его дворе. «Шаджарат ал-атрак», скорее всего, был создан в начале XVI в., в эпоху узбеков, поскольку в нем мы видим откровенно тенденциозное отношение к Джучидам. В любом случае, здесь содержится интересная информация, почерпнутая из местных тюркских хроник, написанных уйгурским письмом в эпоху Тимуридов[246].
