Описание следующей ситуации вносит ясность в наши построения и позволяет завершить тему запретов. Даосский монах Чань-Чунь в беседе с Чингис-ханом говорил ему, что слышал, будто подданные его летом не моются в реках, не моют платья, боясь вызвать грозу. Любопытно, что и в этой ситуации Чингис-хан задает мудрецу вопрос о громе. «Хан спросил учителя о громе. Он отвечал: "Горный дикарь слышал, что подданные твои, летом, не моются в реках, не моют платья, не делают войлоков и запрещают собирать на полях грибы; — все для того, что боятся небесного гнева; но это не составляет уважения к небу"» (Си ю цзи, с. 333). Чань-Чунь отметил поразительное (с точки зрения китайца) несоответствие между высокой идеей о регулирующей роли Неба и весьма странными бытовыми запретами, поставленными в связь с этой идеей. Кажется очевидным, что даосский мудрец и монгольский император обсуждали не народные мифы, а некие весьма значимые предписания, о соблюдении которых Чань-Чуня, скорее всего, предупредили, также, как и францисканцев. Продолжим примеры.

Египетским послам, прибывшим к Берке на Волгу в 1263 г., среди прочих запретов, было внушено не стирать своей одежды в орде. Ал-Макризи сообщает, однако в совершенно искаженном виде, о запретах вообще касаться воды («он запретил им опускать руку в воду и велел употреблять что-нибудь из посуды для черпания воды») и мытья одежды в воде[151]. Попытка Г. В. Вернадского объяснить мотивы этих указов страхом монголов перед природой и боязнью оскорбить некое Верховное существо, а также весьма практическими соображениями («желание избежать поражения людей молнией в случае, если они соприкоснутся с водой во время грозы»)[152], на самом деле ничего не проясняет. Дело вовсе не в страхе перед природой, а в соблюдении запретов, связанных с проявлением почтения к Небу.

Рашид-ад-дин сообщает, что в 707 г.х. во время пира у султана Улджэйту гром ударил в шатер и убил несколько человек. И султан Улджэйту, восьмой хан иранских монголов (1304–1317), страшно испугался этого злоключения. Ведь этот правитель носил при себе особый камень, предохраняющий от удара молнии. Брат Вильгельм сообщает, что он привез из Азии в подарок королю один из таких камней, вправленных в пояс, который обычно носили для защиты от молнии^{65}. В трактате «Минералогия» ал-Бируни описывает «камень, отводящий грозу» (ал-Бируни. Минералогия, с. 474–475)[153].

Среди ценных подарков, посланных византийским императором Михаилом Палеологом темнику Ногаю, находились головные уборы. По свидетельству Георгия Пахимера Ногай «спрашивал принесшего: полезна ли эта калиптра [головной убор] для головы, чтобы она не болела, или эти рассеянные по ней жемчужены и другие камни имеют ли силу защищать голову от молнии и ударов грома, так чтобы человек под такою калиптрою был непоразим?» (Георгий Пахимер. Кн. 5.4). Видимо, не случайно, монгольских правителей так сильно занимал вопрос о смерти от удара грома. Несомненно, что подобные представления уходят своими корнями в глубокую древность.

В каждом из приведенных свидетельств говорится о страхе перед наказанием со стороны Неба в виде грозового удара. Все дело в небесных знаках, которые читались как воля Тенгри. Небо с помощью молний осуществляло наказание. Аналогичные представления о наказании преступных деяний сверхъестественными силами существовали и в средневековом Китае. Речь идет о случаях, когда преступнику удавалось избежать возмездия со стороны людей[154]. По этой причине явление небесного грома занимало в мифологических представлениях средневековых монголов чрезвычайно важное место. В обозначенной перспективе заслуживает особого внимания сообщение брата Бенедикта, сохраненное братом Ц. де Бридиа, со слов некого рассказчика в Орде Гуюка. «Бывают там также молнии, громы и грозы, и [к тому же] вне сезона, ибо говорили они братьям, что несколько лет тому назад климат у них начал удивительным образом меняться. Поэтому часто кажется, что вблизи земли тучи словно сражаются с тучами, и рассказывали они дальше, что незадолго до приезда [наших] братьев к ним сошел огонь с небес и уничтожил лошадей многие тысячи и скота со всеми рабами, пасущими [его], за исключением немногих. А когда братья присутствовали на [церемонии] избрания кана, то есть императора, выпал такой сильный град, что после его внезапного таяния утонуло более ста шестидесяти человек, и [поток] далеко унес вещи вместе с жилищами» (НТ, § 35). Итак, некто поведал францисканцам о небесном огне (молнии), испепелившем табуны лошадей незадолго до интронизации Гуюка. Выше были приведены сведения Рашид-ад-дина о том, как монголы опасались подобной напасти. Самое же занимательное в этих сведениях — их связь с несчастьем, случившемся в день восшествия Гуюка на престол. Выбор счастливого дня для такого события был предметом особой заботы придворных астрологов. Для нашего же исследования важен другой аспект этого события. Информатор францисканцев, скорее всего, был человеком из окружения Бату, и целью его было бросить тень на фигуру вновь избранного хана. Соперничество за лидерство между Бату и Гуюком, известный факт. Сведения о небесном огне намекают на неприятие нового хана со стороны священного Неба[155]. Францисканцы по простоте душевной отнесли эти сведения в раздел о климате Монголии.

Совершение предосудительных поступков влекло необходимость осуществить обряд очищения огнем. Это дает основание говорить о магическом характере предписаний, зафиксированных францисканцами — обстоятельство, не вполне осознававшееся исследователями. Прохождением между кострами нейтрализовались яды и «злые намерения», т. е. блокировалась потенциальная угроза со стороны чужеземцев. Обряд имел силу закона, о чем свидетельствуют многочисленные примеры.

В рассказе брата Бенедикта, записанном кельнским схоластом, мотивация очищения огнем послов и даров воспринята вполне адекватно. «Итак, служители Бату запросили и получили подарки, а именно; 40 шкурок бобров и 80 шкурок барсуков. Эти подарки были пронесены между двумя огнями, которым они поклоняются, и братья были принуждены идти за дарами следом, ибо среди татар существует обычай очищать огнем послов и подарки»^{66}. Очевидно, что у нас нет оснований вслед за церковными историкам, писать об унижении послов, участвовавших в очистительных обрядах^{67}.

О монгольском обряде очищения огнем посольских даров сообщает египетский историк Ибн ал-Фурат (1333–1404): «В 670 году (9 августа 1271 — 28 июля 1272 г.) отправились к царю Абаге послы ал-Малик аз-Захира (Мубариз ад-дин ат-Тури и Фахр ад-дин ал-Му'иззи) в сообществе ал-Барвана; они прибыли в орду и поднесли царю Абаге подарок его [султана], после того как прошли с ним [с подарком] между двух огней. Этим достигалось у них очищение подарка и [проводилось] испытание, нет ли в нем волшебства или яда» (Сборник материалов. Т. I. С. 263–264). О таком же обряде известно из отчета послов французского короля Филиппа к ильхану Аргуну[156].

В Новгородской летописи довольно ясно говорится, что при дворе Бату соблюдался следующий обычай: каждого, кто пришел поклониться хану, вместе с дарами, волхвы проводят между огнями. Иными словами, сообщается о традиционных очистительных обрядах. А дальше заявляется нечто странное: послы должны были поклониться какому-то загадочному кусту[157] и огню; столь же непонятна фраза о бросании волхвами в огонь части приносимых даров. Дары, как правило, провозились на повозках; упавшая на землю вещь переходила во владение к заклинателю (LT, III. 15; НТ, § 48). «Обычаи же имяше Батый кановъ: аще кто придет поклонится ему, не повеле пред ся вести, нь приказано бяше волхвомъ вести я сквозе огнь и по-клонитися кусту и огневи; аще что съ собою принесоша цесареви, от всего того взимающе волхви, въметают я въ огнь; тоже пред цесаря пущаху с дары. Мнози же князи с бояры своими идяху сквозе огнь и кусту кланяхуся, идоломъ их, славы ради света сего и прошаху коиждо их власти; они же без бранениа давахут, да прельстить я славою света сего» (НПЛ, с. 298). Скорее всего, представление о том, что князья должны были предварительно кланяться огню, связано с тем обстоятельством, что очистительный обряд мыслился (поздними переписчиками летописей) как начало придворных церемоний поклонения хану: «и дошедша места, идеже бяше огнь накладенъ по обе стороны, мнози погании же идяху въсквозе огнь и покланяхуся солнцю и огню и идолом. Волсви же хотеша великаго князя Михаила и Феодора, боярина его, вести въсквозе огнь»[158].