— Не задави его, сердешного! — жалостно причитая, оттаскивала ее за рукав Дарья.

На спине у Алексея проступало сквозь пиджак, расплываясь, мокрое пятнышко.

Изба опять наполнилась народом. Глядели на раненого, охали, плакали. Алексей лежал молча, бледный, с трудом дыша. Пот у него на лбу выступил, а пощупали лоб — холодный. На вопрос, плохо ли ему, повторил:

— Доктора…

Из Каменки, за три версты, Тимоша не мог быстро обернуться. Привели акушерку, которая жила в Варежке, уйдя по старости с работы в каменской земской больнице. Акушерка велела раненого раздеть, чтобы перевязать рану.

— Не надо!.. — простонал, морщась от боли, Алексей, когда его начали приподнимать с пола.

Его все-таки раздели. Тряхнули, что ли, его парни, когда стаскивали пиджак, или от перемены положения тела, — но только Алеша охнул, а в углу рта показалась алая струйка.

Врачу, которого из Каменки привез Тимоша, оставалось установить кончину Бабушкина. Наутро Дарья с земляного пола на том месте, где Алексей лежал грудью, наскребла ложку пропитанной его кровью земли и нашла пулю, которой он был убит. Пуля, пройдя навылет, стукнулась о дверную притолоку и отскочила на пол, а Алеша на нее упал.

С врачом приехали в Варежку Илья Григорьев и начальник волостной милиции. Завтра, сказал всем Илья, в каменской ячейке должны были разбирать Алешино заявление о его вступлении в партию.

В сельсовет ночью привели Фетиса и тетку Параню. Начальник милиции с Ильей стали их допрашивать.

Было заметно, что Параня остерегается показывать против Нигвоздёвых. Она плакала. Слыхала, дескать, что Бабушкин ходил к ним с обыском, чужую корову нашел. Говорили на селе, что они за это на него сердиты, а что его хотят убить или избить — этого не слыхала. Нигвоздята постоянно дрались с парнями в избенках, вот она и испугалась, что нынче опять подерутся, и просила их у нее не драться.

Параню отпустили.

Фетис во время выстрела стоял и курил в избе, — стало быть, убил не он. Зачем прятался за печку?.. Никуда он не прятался! Пуля свободно могла и в него попасть, — так отвечал Фетис Григорьеву и милиционеру.

Зачем от Парани пошел следом за Алексеем? Ничего не следом! Он и знать не знал, куда Бабушкин уходит, а пришли к Дарье — Алексей там. Где расстался с братом? Сразу, как от тетки Парани на улицу вышли. Куда пошел брат — Фетис не знает. На Алексея они с братом вовсе не были злы. Бабушкин секретарь сельсовета, он обыск по должности делал. Бить его не собирались, а убить — и подавно!

Фетиску заперли под караул.

Опросили двоих парней, с которыми в тот вечер Нигвоздёвы ходили по избенкам. Семен, сказали те, от Парани пошел на Квахтуху (так называли западный конец села), а к кому — не сказал. К Дарье они без него шли. Что там будет Бабушкин, они, как и Фетис, «не знали».

Пока что их обоих тоже задержали под стражей.

Семена Нигвоздёва не могли отыскать до утра и поэтому уверились, что он убил: убил и сбежал. Однако утром выяснилось, что Семен ночевал у вдовы Аришки, племянницы Фомича, на Квахтухе. Будто бы даже и не знал, что ночью Алексея убили; с вечера хватил самогону и крепко заснул. Его тоже арестовали.

Спросили Арину, поздно ли к ней Семен пришел. Отвечала — в девять часов вечера; а в Алексея стреляли в десять. Точно ли она помнит время? Помнит, тогда же взглянула на часы. Послали проверить ее стенные ходики, — идут верно.

Семен стоял на том, что услыхал об убийстве только сейчас, утром. Из избенки он пошел прямо к Аришке, никому из парней о том не сказал, чтобы не осрамить вдовы. На покойника Алексея серчал за обыск, это верно. Мог бы прийти по-хорошему, без милиционера, отдали бы корову сами.

Кабы он хотел Бабушкина избить, так уж давно избил бы! А убить — и в голову ему не приходило. За что?

Слыхал ли он, что Бабушкин писал в пензенскую газету корреспонденции? Такой вопрос задал Семену Илья и, кажется, на мгновение смутил его.

— В газету?.. — переспросил Нигвоздёв. — Нет, не слыхал.

К полудню начали опрашивать девушек, и тут выяснилось, что две из них слышали, как Фетиска, вернувшись к Паране ночью, сказал кому-то в сенях: «Готов». Кому — этого они в темноте не разобрали.

Следователи опять принялись за Фетиску: кому он сказал «готов»? Почему не назвал имени — кто «готов»? Стало быть, кто-то ожидал и знал заранее, что убьют именно Бабушкина? Значит, сговаривались его убить? С кем сговаривались?

Фетис сговор отрицал начисто. Да, к Паране он еще раз зашел, в сени, и обмолвился кому-то… кому — не помнит, не узнал в темноте, — что у Дарьи сейчас Алексея убили. Слово «готов» он не говорил, это девки ослышались… А что, если и сказал? Убит — это же и есть «готов», одно и то же.

Из парней ни один не признался, что видел Фетиску в сенях. Это усиливало подозрения, что кто-то с Фетиской был в сговоре.

Тимоша Нагорнов заявил, и девушки подтвердили: они, перед уходом от Парани вместе с Бабушкиным, звали с собой к Дарье других девчат. Стало быть, Фетис и его дружки врут, будто не знали, куда шел Бабушкин. Значит, пошли за ним!..

Братьев Нигвоздёвых и задержанных с ними двоих парней увезли в Каменку, а оттуда отправили в уезд, в Нижний Ломов.

Первое время Оле стоило большого труда прятать ночные слезы. Костя обычно еще долго читал, когда она засыпала у себя на кровати в темном углу комнаты. Она ни о чем его не расспрашивала. Найдет нужным — сам скажет. А он молчал. Порою нестерпимо хотелось забыть все, что он говорил, и кинуться ему на шею. Но Оля себя удерживала. Она решила предоставить ему полную свободу выбора. Именно это решение, а не женская обида руководило ею. Ведь тем и сильна, и ценна для них обоих любовь, что свободна! Такой она и должна остаться… если остаться ей суждено.

Минул месяц со дня приезда Кости из Марфина. Уманскую он в Москве не встречал и не искал.

Седьмое ноября подошло без снега, с покрывавшими все небо белесоватыми облаками и легким морозцем. На демонстрации Пересветов шел в колонне института без пальто, надев под пиджак теплый свитер и на голову заячью ушанку.

задорно выкрикивали где-то впереди молодые голоса шуточный припев.

У Манежа, при разводе колонн перед Красной площадью, движение застопорилось. Навстречу шумной молодежной волной катился Московский университет. Демонстранты топтались рядом и дружно подхватывали общую песню:

Итальянская революционная песня «Красное знамя» была в ходу у студентов.

С неба начал сыпаться, постепенно густея, первый снег.

Колонны тронулись с места. Неожиданно в рядах студентов Костя увидел Уманскую. Она смеялась, подставляя ладонь падавшим крупным снежинкам. На ней, как и на Косте, была мужская ушанка. Невольно он сорвал свою шапку и замахал ею.

Заметив Пересветова, Елена с таким громким, радостным криком метнулась к нему, что окружающие обернулись. Но в этот момент людская лавина дрогнула, студенты побежали вдогонку передним. Уманская скрылась с Костиных глаз.

Он не ожидал, что она ему так обрадуется!..

Прошло еще недели две. В библиотеке имени В. И. Ленина, как стала называться бывшая «Румянцевка», заняты были нужные Пересветову комплекты дореволюционных газет. Их удалось найти в библиотеке Социалистической академии общественных наук, расположенной по соседству. Здесь не было специальных залов, читатели теснились в обыкновенных комнатах, приспособленных для занятий.