О. Лесникова — К. Пересветову
«Костя, милый, два часа ночи, а я только что вернулась с завода «Авиаприбор» и не могу успокоиться!
По пятницам в Москве, ты знаешь, партдень, я пришла на завод по делам сети партпросвещения. Гляжу — на собрании ячейки выступает известный тебе Геллер. Доказывает, будто в последние годы у рабочих снизилась заработная плата. С места кричат: «Знаем лучше тебя, как с зарплатой!» Спрашиваю: как он сюда попал? Пожимают плечами: «Пришел, да и все». Что же это, думаю, троцкисты пытаются двадцать третий год воскресить?
Берет слово бывший председатель завкома. Я его знаю, он из «обиженных». Говорит о «зажиме», хочет цитировать какую-то брошюрку, путается, ему кричат: «Не разрезана!», смеются; но другие требуют: «Тише, дайте ему сказать!»
Неожиданно появляется на собрании Радек. Встречают его неплохо, — толком не знают, с оппозицией ли он сейчас или нет. Дают слово. Радек говорит, что нужна общепартийная дискуссия; партия переживает затруднения, «мы деремся» с ЦК, «чтобы эти затруднения исправить» (!).
Следом за Радеком показывается в зале, в шубе с отложным меховым воротником, Пятаков. Все на него оборачиваются. Знают его меньше, чем Радека, но дают и ему слово. Он сбрасывает шубу и, потрагивая аккуратную бородку, говорит как-то монотонно, академически. Требует повышения отпускных цен на промышленные товары. Кончаются три минуты, поступает предложение соблюдать регламент, и большинством голосов оратора лишают слова.
В результате Пятаков сошел с трибуны, не договорив речи, обиженный.
Авиаприборцы начинают гостям отвечать. Недоумевают, как это оппозиция хочет «исправлять затруднения» путем разжигания внутрипартийной борьбы? Как это укреплять отношения с крестьянством высокими ценами на ситец и гвозди?
Между тем на собрании появляется еще и Сапронов. Этого уже встречают смехом: «С одной ячейки выгнали, к нам пришел?»
Оказывается, со станции Подмосковная уже звонили по телефону: «Ожидайте Сапронова, мы ему слова не дали, к вам поехал». На Подмосковную он рассчитывал, — помнишь, там в 23-м году ячейка была оппозиционной. Да и здесь, на «Авиаприборе», тогда была одна из немногих (четырех-пяти) оппозиционных рабочих ячеек на всю Красную Пресню. Вот теперь они и решили отсюда раздувать кадило…
Приезжают наши ораторы, из райкома, из МК, — туда с завода звонили. Кипит бой. А дело близится к полночи. И вдруг появляется еще Зиновьев!
Честь-то какая! Целое нашествие оппозиционных вождей на одну ячейку.
Не без протестов дают говорить Зиновьеву. Знаешь, я смотреть на него не могла! Столько речей произнес против троцкизма — а тут принялся хвалить «старого революционера» Троцкого. Ему закричали:
— Давно ли вы требовали его отсечения? Новоявленный троцкист!
Зиновьев предлагал увеличить сельскохозяйственный налог, повторил оппозиционный тезис о «снижении» у нас заработной платы рабочих… Костик, откуда они это берут? Конечно, с зарплатой у нас не ахти как, но все по себе знают, что в последние годы она постепенно поднимается. Да если б и правда, разве можно спекулировать на таком больном вопросе? До сих пор одни меньшевики и эсеры так делали. Просто горестно было слушать! А часть собрания, представь себе, ему все-таки аплодирует.
Кончил Зиновьев говорить. Ну, думаю, теперь всё. Не тут-то было! В первом часу ночи приезжает «сам» Троцкий!
Честное слово, я глазам не поверила, когда он вошел! Видать, ему позвонили, что без него здесь дело швах.
Я в первый раз видела его так близко. Он ниже ростом, чем я думала, лицо желчное, глаза — точно два сверла, выражение надменное, будто сейчас скажет: «Все вы дураки, я один умный!» Сандрик очень похоже его изображал. Слова выговаривает нарочито четко, словно в наковальню бьет, и всё в один тон, будто на рояле взял до диез и колотит пальцем по клавише.
Или это политическая борьба отражается, Костя, на наших личных симпатиях, но только я слушала этих оппозиционных вождей и, честное слово, каждого из них начинала ненавидеть.
Редко рабочим приходится видеть у себя таких ораторов! Но на сей раз Троцкий своим искусством никого не удивил. То ли он не знал, о чем здесь до него говорили, но только он повторялся, и речь его изо всех речей показалась мне самой бессодержательной. Тяжелая артиллерия ударила холостым зарядом. Задачи перед страной и партией стоят «огромные», «важные», а стало быть, «нужна дискуссия»; все беды валил на нас, «аппаратчиков», твердил, что в партии «демократии нет», словом, ехал на своем старом коньке.
— А дисциплина в партии есть? — спросили его с места.
Хвалил «старых большевиков» Зиновьева и Каменева и сейчас же, конечно, получил в ответ:
— Давно ли вы их «октябрьскими дезертирами» обзывали?..
При голосовании оппозиционеры собрали за свою резолюцию 27 голосов, а сторонники линии партии — 78. И это после выступлений стольких оппозиционных китов! 1926 год — не 1923-й.
Конечно, и 27 голосов — это много, нужна еще большая разъяснительная работа. Но вряд ли после такой пробы сил оппозиционный блок решится на новые вылазки в московской организации.
Как ты там живешь, в Ленинграде, как работается? Дети здоровы, мама просит тебе кланяться. Вкладываю Наташино «письмо папи». На какие числа намечается ваш отъезд за границу?
Оля».
«Про халат» — это значило «По диким степям Забайкалья».
Под письмом были нарисованы песочные часы с пышной прической и подписано: «Это я».
На обороте тоже были рисунки: вереница овальных, как дыни, трамваев кувырком катилась под гору и въезжала в трехэтажный дом. Рядом ходили люди вдвое выше трамваев и все как один в шляпах.
Драматическую борьбу на XIV съезде партии Костя пережил почти как ее участник. Порой у него словно отрывались напрочь куски сердца. Но отшумел съезд, улеглись его отзвуки в Ленинграде, — и вдруг стало выясняться, что «новая оппозиция», несмотря на свое поражение, не сложила оружия, а сблокировалась со старой — с Троцким, принимает его взгляды, против которых недавно стояла, казалось, насмерть, и вместе с ним возобновляет борьбу против партии. С этого момента оппозиция сделалась для Пересветова отрезанным ломтем.
Можно было разойтись в чем-то с решениями съезда, но не подчиниться им — это выходило за пределы партийности. Лето и всю осень со страниц «Ленинградской правды» не сходили статьи против оппозиции, и редактировал их, а многие и сам писал Пересветов. Газета, как в первое время после Октября «Известия» в Еланске, заполняла теперь всю его жизнь.
Разведка оппозиционного блока на «Авиаприборе» не осталась единичным эпизодом. Через несколько дней Зиновьев с теми же целями приезжал в Ленинград, на «Красный путиловец». Были и еще такие же выступления на низовых ячейках, однако сочувствия в партийной массе оппозиционеры нигде не встретили. Навязать партии новую дискуссию не удалось. Тогда лидеры «блока» заявили, 16 октября 1926 года, о прекращении ими фракционной борьбы. Это была капитуляция, но без отказа от ошибочных взглядов. Напротив, за истекшее лето, отмеченное крупнейшей стачкой английских горняков и успехами Народно-революционной армии Китая (Северный поход), расхождения оппозиции с партией распространились на ряд новых, уже международных вопросов.
В конце октября собралась XV Всероссийская партийная конференция. На ней лидеры оппозиции формально подтвердили свой отказ от фракционной борьбы, но в пространных речах защищали свои взгляды, охарактеризованные конференцией как социал-демократический уклон в рядах ВКП(б).
