Тело стало каменным. Сухожилия натянулись, мышцы уплотнились, я ощущала приближающуюся судорогу.

— Мира, я не пытаюсь тебя съесть, — вкрадчиво проговорил Сатус, аккуратно надавливая на шею и подталкивая устроить голову на его плече. Все еще сила, пока еще не насилие. — Только унять твою боль.

И стоило ему упомянуть, как спазмы скрутили низ живота, заставляя закусить щеки изнутри и крепче сжать пальцы в кулаки, вонзаясь ногтями в тонкую кожу ладоней.

— Тише, тише, — успокаивающе зашептал принц. Его рука скользнула вниз, легла поверх, у опасной грани самого тайного и лежала там не шевелясь, будто давая время привыкнуть к её присутствию. Сбитая с толку таким неожиданным проявлением чувственной нежности, я растерялась, мысленно гадая, что мне теперь с этим делать, оттолкнуть или позволить остаться. Его поведение навевало ощущение чего-то постыдного, запретного, непростительного, скверного, но волнующего, потрясающего до глубины сознания настолько, что черное и белое смешались, и не осталось ничего абсолютного, ничего, в чем я была бы уверена.

И все же, я вымоталась, иссякла, организм сдавался, сегодня у меня больше не было сил воевать. А потому я позволила себе расслабиться, пусть даже столкнувшись с риском, что моя временная слабость будет расценена принцем как полная капитуляция. Я помнила о клятве, которую дала ему. Как о ней забыть, если демон буквально вырвал её из меня, но никакая клятва, пусть даже данная против воли, не заставит меня прийти в его постель. Ни клятва, ни его физическая привлекательность, которая будоражила меня с каждым днем все сильнее.

— Для меня все это тоже в новинку, — тихо признался Сатус и его теплое дыхание коснулось щеки. — Я не умею быть таким…

И он зарылся лицом в мои волосы.

Внезапное пришло очень взрослое понимание, почему женщин всегда притягивают такие, как он. Суть не только в красоте и сметающем всё живое и неживое характере, но и в чувстве безопасности. Безопасности от всех, кроме него самого, а в краткие минуты единение — и от него тоже. И сейчас случилась именно она, эта мимолетная вспышка откровенной уязвимости, полного и всепоглощающего доверия к тому, кто привык дергать за ниточки, делая людей марионетками.

Это был момент, который дал нам взглянуть на нас двоих со стороны. Глазами не только постороннего наблюдателя, но всех тех женщин, красивых и сильных, что были до меня. Которые точно так же, как и я, умели делать что-то совершенно невероятное, и оно же превращало их в добычу, приносило несчастье и беду, потому что порой твоя сила и твоя слабость питаются от одного и того же источника.

Я чувствовала их рядом с собой, внутри себя и позади, отзвук их былого присутствия в мире, во всех мирах, звучал в крови, напоминая, что когда-то каждая из них встретилась с кем-то, кто был сильнее и чью силу над собой они признали. Кто-то — по любви, и это было так прекрасно, что проступали слезы, а кто-то — насильно, и это несло в себе горький привкус невосполнимой утраты. Быть с кем-то, равным себе, с кем-то, кого ты не можешь победить, но кто может победить тебя — парадокс, который лежал в основе бытия и уничтожения сестер, каждая из которых теперь смотрела на меня мертвыми глазами сквозь тысячелетия. Они были где-то очень далеко, куда не добраться и не докричаться, и одновременно очень близко, грустно улыбаясь и понимающе кивая. Мол, да, девочка, когда-то и мы все это проходили, когда-то и нас настигла кара, которая, возможно, была платой за уникальную силу. Все то, что они чувствовали и чем жили, чему радовались и над чем горевали, чему верили и над чем смеялись — было частью меня, как их прямого наследия. Осознание слияния прошлого, настоящего и будущего пришло так естественно, будто мысль, что однажды это произойдет всегда таилась во мне. Сестры жили друг для друга, и умирали так же, вместе, соединенные кругом вечной магии, которая не могла погибнуть, потому что магия, как и идея, не могла исчезнуть, но могла потерять связь с тем, что собирало её в единый поток и направляло. И теперь эта магия искала выход во мне, словно кто-то звал её, приманивал, пытался приручить. Я уже знала, что все это закончится серой тоской, и печалью, и стынущими на коже кровоподтеками, и иссушенными губами, и взглядом честным, безразличным. Но все же желание чувствовать его руки, слышать его голос, ловить его дыхание, тонуть в его взгляде было сильнее здравого смысла и предупреждения предков.

Демон сделал первое осторожное движение, подушечками пальцев погладив живот. От этой утонченной ласки, затмившей боль, перед глазами все поплыло. А он продолжил, начав описывать круги на моей коже, убаюкивая, подчиняя хищника внутри, ввергающего меня в спазмы боли. Это получалось у него с такой легкостью и непринужденностью, что уже очень скоро боль размягчилась, растаяла, исчезла, остались лишь мягкие касания умелой руки, кружащей над моим телом под водой, странное томление и ожидание чего-то большего.

Раздался тихий смех, от которого я распахнула успевшие закрыться глаза и села чуть ровнее.

— Что? — с тревогой спросила я, печально осознавая, что очарование им оказалось слишком хрупким.

— Удивительно видеть тебя такой послушной, — продолжая мило посмеиваться, ответил демон. — Не спорящей, не ругающейся и не просящейся вернуться обратно в Академию.

Я не знала, что ответить. Признаться, что здесь и сейчас я просто чувствовала себя хорошо было все равно, что сигануть в пропасть.

— Я остановил кровотечение, — убрав смех, сообщил демон. — Дворцовый лекарь сказал, что для тебя это — естественное состояние, и оно будет повторяться регулярно.

Мне стало до жути неловко. Меня воспитали так, что подобные вещи не обсуждаются с мужчинами.

— Когда боль вернется, я буду рядом, — пообещал он, целуя в шею, вынуждая меня непроизвольно закусывать губу. А после неожиданно и без перехода спросил строго:

— Ты меня любишь?

Я затаилась, забегав глазами вокруг, пока не увидела наше общее отражение в зеркале в окружении розоватого свечения, придающего сказочную таинственность. Сильный рослый демон, про которой я порой забывала, насколько он большой, особенно в сравнении со мной, с влажными черными волосами, падающими на породистое лицо и маленькая, ставшая слишком худой и слишком бледной я, с почти прозрачной кожей и глазами потерянного олененка. Шмыгнула носом, пытаясь стереть это выражение. А вот взгляд был совсем чужим, не моим — со взрослой усталостью, за которой скрывалась безнадега. Была ли она моей или просто вплелась в хаос моих собственных эмоций, являясь эхом чьей-то давно закончившейся жизни — я уже и сама не знала.

— Мира… девочка моя…, - костяшки пальцев скользнули по щеке, сталкивая с алчущим, ультимативным взглядом. — Ответь мне.

Его голос выжигал каждый мой нерв. Его взгляд резал вены, словно лезвия. Его любовь клеймила, истощала, плавила.

Я аккуратно выбралась из его объятий, и отодвинулась, чтобы смотреть на него прямо, после чего ответила:

— Нет.

— Это не правда, — просипел демон, бледнея.

— Не важно, — грустно улыбнулась я. — Важен только мой ответ.

Повисло тяжелое вымораживающее молчание.

— Думаю, я узнал достаточно, — с горестной, изможденной усмешкой, которая была скорее насмешкой над самим собой, проговорил Сатус.

И встал.

Я пискнула, словно маленькая девочка, инстинктивно зажмурилась, отвернулась, а для верности еще и глаза закрыла ладошками.

К счастью, заметить я успела только одно — густую пену, покрывающую тренированное, отлично развитое тело, сплошь мускулы и превосходство.

Вновь колыхнулась вода, Тай вышагнул из ванной, а после до меня донеслось:

— Открой глаза, Мира, — потребовал он. — Открой и посмотри на меня.

Я остервенело потрясла головой.

— Я хочу, чтобы ты увидела меня.

Я прижала голову к коленям, закрывшись сверху руками, задрожав от макушки до пят.

— Открой глаза, Мира! — жестко приказал принц и схватился за мои руки в попытке заломить их назад. Что-то хрустнуло в предплечье и тело объяло агонией ломающегося сустава и раздираемых мышечных тканей.