— Отлично! — сказал Никитин. — Когда начнется артобстрел, мы перережем его. Фрицы обязательно пойдут искать повреждение… Тут мы их и накроем.

Долго ждать не пришлось. Как только ударили наши пушки, провод был перерезан.

Но никто не шел. Разведчики уже собирались было покинуть блиндаж, как вдруг появились две тени. Они передвигались примерно на расстоянии десяти шагов друг от друга. Гоов и Иванов караулили в блиндаже, Никитин и Богатенко притаились наверху.

Первый немец, держа в руках конец перерезанного провода, видимо, обрадовался, что нашел повреждение, и сунулся в блиндаж. И был схвачен, не успел даже крикнуть. Второй получил удар по затылку такой силы, что у него отлетел в сторону пистолет. Немец грохнулся наземь, и сильные руки Никитина мгновенно зажали ему рот. Богатенко уже вязал фашисту руки…

Майор Диордица несказанно обрадовался такой удаче и тут же отправил обер-лейтенанта и рядового связиста в штаб корпуса.

Потом вызвал командира роты Берулина и предупредил:

— Лейтенант, чую: с рассветом немцы навалятся на твои боевые порядки… Во сне видел, как танки молотят твою роту… Так что готовься! Не дай бог, если отступишь! Люблю тебя, но дрогнешь — дух выпущу!

Слов, как известно, Григорий Иванович на ветер не бросал. Вытирая пот с юного округлого лица, Берулин переходил из взвода в взвод, поздравлял бойцов и офицеров с праздником Октября… В одном окопе увидел, как побледневшие бойцы в измятых расстегнутых шинелях напряженно всматривались в смутные, подернутые туманом очертания небольшой горной речки.

— Товарищ лейтенант, на вражеском берегу работают моторы…

— Добро, значит, будут наступать и надо застегнуть шинели и приготовиться к бою, — сказал Берулин.

— Есть приготовиться к бою!

— Не забудьте гранаты и зажигательные бутылки, — добавил лейтенант. — Я пойду к бронебойщикам, а вы оставайтесь тут. Из окопа не выпускать ни одного человека. Если кто-нибудь струсит, танки раздавят вас всех. Понятно?

— Понятно, товарищ лейтенант.

— Ну вот, действуйте!..

Так встретили здесь, неподалеку от Гизели, праздник Октября гвардейцы. События этого дня описал находившийся в боевых порядках роты журналист:

«Гнездо первой пары бронебойщиков было выдвинуто метров на сорок вперед. Братья Остапенко — Иван и Дмитрий — стояли спиной к ходу сообщения, прижавшись друг к другу. Длинное, неуклюжее ружье лежало между ними на бруствере. На дне окопчика зеленели ивовые прутья, в земляной нише поблескивали медные патроны.

Немцы усилили огонь. В промежутке между частыми разрывами слышался ровный и звонкий гул танковых моторов. Заслонив южный конец понтонного моста огневой завесой, немцы готовились к решающей схватке.

Вдруг немецкие пушки разом умолкли, точно их кто смахнул с берега. Наступила зловещая тишина.

— Бойцы-бронебойщики Остапенко Иван и Багдасарян, — почти спокойно сказал Берулин, — поправьте пилотки и смотрите вперед, а не назад. Сзади все в порядке…

Парни поправили пилотки и приникли к ружью. Теперь они смотрели вперед, туда, где вот-вот должны были показаться стальные чудовища. Их тяжелые гусеницы уже стучали по мосту. Дикий скрежет, лязганье, захлебывающиеся пулеметные очереди разорвали тишину. У самого берега сверкнули вспышки пламени.

— Это пушка Чабанова, — ответил Берулин. — Нервничает, дурак, и стреляет раньше времени.

Из розоватого прибрежного тумана вынырнули черные силуэты танков. Справа из кустов, где оборонялся взвод Серова, нестройно защелкали ПТР. Неподалеку разорвался снаряд. Ветер донес до окопчика запах паленого металла и селитры. Припав к ружью, Иван выстрелил один раз, потом второй, третий…

— Не торопись! — закричал Берулин. — Целиться надо!

Остапенко, выждав минуту, выстрелил еще раз. Башня переднего танка, выползая из тумана, неуклонно двигалась вперед. Берулин мучительно боролся с желанием выхватить у бронебойщика ружье и стрелять самому, но он подавил в себе это желание и закричал над самым ухом бойца:

— Спокойнее, спокойнее!

Иван отмахнулся локтем и припал к ружью. Один за другим цокнули два выстрела. Передний танк замер, из темного полукружья его приземистой башни вырвалась беловатая струйка дыма.

— Молодцы! Есть один! — восторженно крикнули Берулин и командир взвода Серов.

— Давай зажигательные! — торопил Иван Остапенко.

Второй номер выбросил на бруствер два патрона с ярко-красной полоской, щелкнул затвор. Танки слева и справа, обходя подбитый танк, быстро приближались к старым вербам. Уже со всех сторон посвистывали пули. Полыхнув клубами багрово-черного дыма, дрогнул и остановился танк, который шел справа. Но пять танков, скрежеща по камням, продолжали идти прямо на окопчик. Уже хорошо были видны острые траки их гусениц, тонкие стволы пушек, черные, обведенные белыми полосками кресты на броне. У воронки танки разделились: три, обогнув ее, устремились к селению, а два пошли на окопы Остапенко и Багдасаряна.

— Прячь ружье, бери гранаты! — закричал Берулин.

Парни вернулись в окоп. Ствол ружья больно ударил Берулина по колену. Лейтенант схватил две связки гранат и, размахнувшись, бросил под гусеницу ревущего танка. Раздался оглушительный грохот. Другой танк, огромный, пышущий жаром, пронесся над окопчиком, руша камни, рыча траками и разбрызгивая горячее масло.

— Кидай ему, гаду, в мотор, — прокричал полузасыпанный землей Берулин.

Но танк, подбитый пушкой Чабанова, уже вертелся в десяти шагах от окопчика.

Из открывшегося люка стали выпрыгивать танкисты. Иван сгоряча поднял тяжелое противотанковое ружье, выстрелил и пригвоздил к земле бегущего немца. Еще двоих, почти в упор, застрелил из пистолета Берулин. А Багдасарян лежал на дне окопчика, подогнув колени и зажимая руками шею, между скрюченными пальцами текла кровь… Он боязливо посматривал на лейтенанта черными, влажными глазами и, казалось, ожидал разноса за ранение. Но лейтенант вдруг опустился на колени, вытер, размазывая грязь, свой потный лоб, наклонился и поцеловал Багдасаряна в щеку и губы. Потом расцеловал обоих братьев Остапенко и хрипло сказал:

— Молодцы! Представляю вас всех к награде…

Так стрелковая рота лейтенанта Берулина после «крещения огнем» прошла еще более страшное «крещение железом», но рубеж удержала…»

Булычев мечтал о том, чтобы при первых же контратаках добраться к морякам 34-й бригады, но пока такой возможности не было.

Капитан-лейтенант расположился в просторной землянке, рядом с Николаем Камбердиевым. Спали по очереди. В удобную минуту Булычев возвращался к своим окопным запискам. Продолговатый эллипс американской электрической свечи падал на бумагу…

«Я — у гвардейцев Диордицы. Хотел видеть Анну. Только она была среди атакующей мотопехоты, и вообще все так перемешалось, что я ничего не мог разобрать. А тут еще какой-то шальной осколок скользнул по краю левого уха. И лицо залилось кровью. Поначалу я подумал, что ранен в голову. Впопыхах какой-то здоровенный санитар быстро забинтовал мою голову личным пакетом и тут же потащил меня на пункт сбора раненых. С трудом вырвался, смыл кровь и заставил санитара прижечь ухо йодом. Рана такая, что солдату всерьез ее принимать не положено — будто кто шершавым напильником провел…

…Неотправленные письма пленных и убитых гренадеров и егерей полка «Бранденбург» и группы «Эдельвейс» подтверждали, что генерал Клейст действительно назначил парад своим войскам на площади Свободы в городе Орджоникидзе. Этим парадом фашистский генерал хотел подчеркнуть, что он торжествует, что он смеется над святыней советских людей — их праздничным днем 7 ноября, самым светлым днем в нашей жизни.

Но сыны Великого Октября не позволили надругаться над собой. И не дадут вовеки!

…В тридцати метрах от блиндажа артиллеристов и минометчиков находится превращенный в землянку подвал — «штаб-квартира» двух фронтовых знаменитостей, бронебойщиков братьев Остапенко. В течение суток они уничтожили 21 фашистский танк! Дмитрий Яковлевич — тринадцать танков, Иван Яковлевич — восемь. Такого на фронте еще не бывало.