— От бисова душа… — Дмитрий перезарядил ружье, но выстрелить не успел: огненный сноп вылетел из танка, танк застыл на месте, а через какие-то секунды забился, как в лихорадке, и, развороченный взрывами своих же снарядов, лег набок, окутавшись дымом. Второй танк повернулся правым бортом к нашей обороне и покатил назад, в сторону Гизели.

Неподалеку от бронебойщика был второй окопчик, скрытый двумя низкими кустами. Оттуда выскочил боец, взвалил на плечи противотанковое ружье и побежал вперед. Минометчики замолчали.

— Эй, Иван, куда, чертяка?! Назад!

Но этих слов Иван Остапенко не слышал. Он упал на землю, расставил сошки ружья и один за другим послал три выстрела вдогонку убегающему танку. Видно, бронебойщик торопился или цель была слишком далека, но танк не загорелся. Четвертым выстрелом смелый воин повредил гусеницу. Артиллеристы послали вслед фугасный снаряд, по он разорвался чуть ближе цели.

Бронебойщику пришлось отлеживаться в бомбовой воронке, потому что заработал немецкий пулемет и отойти с тяжелым ружьем в руках было невозможно.

Сидоренко приказал минометчикам подавить огонь пулемета. Бронебойшик наконец приполз к окопу Дмитрия Остапенко — потный, грязный, злой. Дмитрий начал отчитывать своего брата:

— Це ж не цуцик, а боевой танк! Який дурак за ним гоняется?! Дуже погана тактика. Сидишь на скрытой позиции — сиди, пока вин сам приде. Их тут цела туча, хватит нам. Понял, Иван?

— Понял, брат, понял… Як же не понять.

Иван ушел в свой окопчик, Дмитрий закурил, прикрыл затвор ружья куском зеленого брезента и направился к ячейке Кондрашова.

— Ну, молодцы! Расцеловать бы вас, да борода небритая!.. — возбужденно говорил лейтенант. — Жалко, нет у нас телефона. Немедля бы доложил начальству…

Дмитрий спокойно возразил. О каком, дескать, телефоне речь, если вся земля снарядами и бомбами исполосована. Наведут связь, а через две минуты ее как не бывало. Только зря гибнут бедняги связисты.

— У пушкарей должна быть рация. Який же вин пушкарь, колы у его нема приличной рации?

Николай Камбердиев тоже возмущался, что оставили его без связи. Но что поделаешь — радиостанция находится на батарее и у дивизионных корректировщиков, кабель дотянуть не могут — он рвется каждую минуту. Орудие было в распоряжении группы Кондрашова, действующей на отшибе от всего корпуса. Это был особый небольшой отряд, выполняющий важную задачу — не дать немцам расширить «Гизельский коридор» и отвлечь на себя часть сил, наступающих на Владикавказ.

Непродолжительным был солдатский разговор об обстановке, которая сложилась на рубеже северо-восточной окраины Новой Санибы. Вот она, обстановка: восемь танков вновь идут в атаку на горстку храбрецов, восемь подвижных крепостей изрыгают пламя смерти. Братья Остапенко бегут к своим замаскированным позициям. Дмитрий, обернувшись, кричит Камбердиеву:

— Коля! Николай! Не стреляй осколочными — нас зацепишь!

Теперь Дмитрию и Ивану куда тяжелей: танки идут не мимо, а прямо в лобовую атаку, придется пропускать их через себя, а потом стрелять. Иначе поджечь трудно.

— Бронебойным! — командует Сидоренко. — Танк ползет прямо.

— Ого-онь!..

Бой начался.

Как в страшном бреду, проходят сорок минут борьбы. Дмитрий и Иван подожгли три танка. Орудийный расчет Камбердиева уничтожил одного «ягуара» и вывел из строя две машины, повредив гусеницы. Немцам удалось вывезти их на буксире. Танковая атака отбита.

Смертельно ранен наводчик орудия Витя Карнаухов. Он лежит, с немым страданием глядя на то место, где раньше была нога. Санинструктор Лида Зосенко — из батареи Налетова — стягивает бинтом бедро, чтобы остановить кровь.

— Пить… — шепчет наводчик.

— Нельзя, Витя, потерпи. Воду нельзя… — Лида подносит к бескровным губам раненого флягу с водкой, чтобы избежать глубокого шока.

Над раненым склоняется круглая, стриженая голова Дмитрия Остапенко. В черных как уголь глазах и не’ истовый гнев, и сострадание.

— Швыдче бинтуй, дивчина! Мабуть спасем. Вин нас десять раз спас…

Дмитрий поднимает Виктора, как малого ребенка, и песет, шагая сильными ногами по скользкой, холодной земле. Длинная пулеметная очередь… Остапенко падает, уронив раненого. Иван и Лида подбегают к ним. Снова очередь… Камбердиев опускает бинокль, наводит орудия. Один выстрел, второй.

Вражеский пулемет уничтожен!

Вот уже все четверо в траншее. Не удалось вынести наводчика Карнаухова, да и поздно — он мертв. Лида перевязывает левую руку Дмитрию, чуть выше локтя. В мякоть угодило. Застенчивый Иван смотрит на рану брата теми же черными глазами, качает круглой стриженной под машинку головой…

— Чего дивишься, пацан, — усмехается Дмитрий. — Ползи зараз к соседям, попроси патронов. Для куражу подари им осьмушку махры. У них там цела гора ящиков с патронами, а курева нема. Ползи, ползи, брат… Без патронов нам крышка: гроб з музыкой.

Иван отцепил от пояса брата пустую брезентовую сумку и пополз к соседям, до которых было не меньше четырехсот метров напрямую. Расстояние это простреливалось. Но Кондрашов и Налетов службу знают, они открыли беглый огонь из полковых минометов и заставили умолкнуть огневые точки противника. Правда, это было не так-то просто: точки «кочующие», впереди подвижной отряд прикрытия, он не сидит на месте. Но крупные мины рвутся гулко, раскатисто, и немецкие автоматчики льнут к земле. Иван тем временем полз вперед…

Третью танковую атаку гвардейцы Григория Диордицы встретили на исходе дня. Лейтенант приказал открывать огонь только с ближних дистанций. У Камбердиева оставался всего один боекомплект снарядов, выдыхались и минометчики. Братьям Остапенко лейтенант Сидоренко никаких приказов не отдавал, они и не нуждались в этом. Лучших мастеров-бронебойщиков, чем эти младшие сержанты, лейтенант не встречал за всю войну.

Третья танковая атака… Перед ее началом связист Шотик Куркумия дотянул ниточку кабеля до Кондрашова. В трубке послышался резкий голос комбата Диордицы.

— «Ежик», «Ежик»! Я — «Терек». Слушай, «Ежик»! Прошу тебя — продержись полчаса. Высылаю коробки на подмогу. Продержись еще всего полчаса.

К полудню 3 ноября наступление ударной группировки фашистских войск застопорилось. И это тогда, когда танкам удалось прорваться по шоссе Гизель — Орджоникидзе и дойти почти до первых домов города. Тут-то и было направление главного удара. Здесь боевые порядки танков и бронетранспортеров врага сошлись с полками Орджоникидзевской дивизии пограничников Киселева.

Солдаты стояли насмерть. За ними находился батальон истребителей из рабочих и интеллигенции города, взявших в руки оружие. Волна фашистских войск накатывалась на эту твердь и откатывалась назад, оставляя на поле сотни трупов и горелые танки.

Мощный огневой заслон артиллерии позволил пограничникам выжить и выстоять. Орудия били со всех сторон— с Ногира, Михайловского, Архонской, с пригородов из-под горы Лысой и прямо из города. Мощная стрельба нескольких сотен стволов перемешивала вражескую технику и пехоту с землей. Это была сила, которую не учли фашистские генералы и против которой теперь уже ничего не могли поделать.

Командующий Закавказским фронтом генерал Тюленев стоял с биноклем на башне бывшего атаманского дворца. Отсюда с возвышения открывалось ровное поле. Немецкие танки шли в очередную атаку, за ними — густые цепи мотопехоты.

Тюленев делает жест рукой, означавший: «Еще огонька!» И сидящий за его спиной командующий артиллерией отдает приказ. Город и окружающие его высоты вздрагивают от гула канонады. Плотность огня настолько высока, что снаряды рвутся даже на башнях танков…

Отбита и эта атака. Ударная танковая группа устремляет свою стальную клешню на Ногир — северную окраину города. Командующий фронтом подает условленный сигнал, и от самого Терека через селение летят «хвостатые» снаряды гвардейских «катюш». Это приводит к быстрой перемене оперативной обстановки. Вал огня реактивных снарядов преграждает путь фашистским танкам и подразделениям пехоты.