Танки, дыша огнем, группами по пять-шесть машин шли вдоль разбитого шоссе и железнодорожных рельсов между Тереком и обрывистой оконечностью горы Зеко, поднимались по склонам к невысоким сопкам, обугленным и изрытым бомбами и снарядами. Их было много, по подсчетам разведчиков — более двухсот. Между танками в дыму и пыли мелькала пехота. Все это напоминало стадо черных волов, перемешанное в горящем поле тысячеголовой отарой серых овец.
Прут и прут «ягуары», их сопровождает огневой вал немецкой артиллерии. Какие нужны силы, чтобы отбить этот свирепый натиск, особенно после того, как бомбы и снаряды, казалось, уже все перевернули вверх дном, подожгли леса и поля! Мало надежд теперь и на минные поля, на которых так часто и красиво подрывались вражеские машины; разрушены и другие виды оборонительных сооружений — противотанковые рвы, проволочные заграждения, дзоты, траншеи, окопы… Единственная радость, что каждый метр земли здесь заранее пристрелян нашими артиллеристами и гвардейскими минометчиками. Вот и железную дорогу исправляют. Значит, бронепоезда уцелели! Врагу не удалось погубить их. Это очень хорошо! В конце сентября — начале октября они в тяжелых сражениях здесь же, у Эльхотовских ворот, здорово помогли нашим полкам, и слава о них прогремела по всему фронту. Командует ими Кононенко — безудержной отваги и смелости офицер. И экипажи подобрались что надо — добровольцы-сибиряки, — воюют будь здоров. Бронепоезда, правда, не такие, как мы их себе представляем обычно. Наспех, грубовато отлитые брони вагонов и паровозов кажутся глыбами, вырванными из гранитной скалы…
Из-за южных скатов Зеко и еще откуда-то сбоку полетели огненные стрелы, сверкнули молниями. Белохвостые реактивные снаряды накрыли первую пятерку вражеских машин на шоссе. Другие залпы тоже легли в цель. Заговорила во всю мощь паша артиллерия, все се калибры вступили в общий хор. Наступающие танки, самоходки и пехота — все окуталось дымом разрывов. Из-за туч выскочили звезднокрылые штурмовики и, непонятно каким образом находя себе цель в этом адски-черном хаосе, били по танкам и батареям противника.
И откуда взялось у нас разом столько пушек, «катюш», «илов»! Радость охватывала душу!..
НП комбрига Павлова в эти часы размещался на высокой сопке. Я пришел сюда, чтобы видеть поле боя, не упустить подробности. Но это было невозможно: долины и склоны гор окутались густым дымом и пылью.
Вести счет вражеским потерям пока было тоже невозможно. Но по донесениям с передовой чувствовалось, что немцы слабеют и наступает момент, когда они повернут назад, на исходные позиции.
Вскоре разведчики доложили, что противник не выдержал рукопашной схватки с гвардейцами и отступает. Я знал — это на участке батальона Диордицы, там, где действовали бронепоезда. Вот и успех!..
Грохот утихал. Черный туман, застлавший долину, поднимался, дышать стало легче. Простым глазом можно было видеть на склонах и в долине на правом берегу вдоль Терека десятки подбитых и горевших танков, много трупов…
Я представил себе генерала Траугота Герра — командира наступавшей на нас танковой дивизии. Вероятно, сейчас со злости кусает себе пальцы…
Вижу: Павлов схватился за голову.
— Что случилось? Данилова убило? — встревожился я. Данилов был в самом пекле боя в первом батальоне.
— Тяжело ранен командир автоматной роты у моста. Не может руководить боем. Как на грех — все штабисты в ротах. Некем заменить!
Я знал, что немцам, наступавшим вдоль левого берега, удалось занять мост через Терек в нашем тылу, почти у Дарг-Коха. Командующий северной группой войск Закавказского фронта лично приказал отбросить врага за мост и восстановить порядок. У моста дралась рота автоматчиков.
— Я пойду! Разрешите? — И, не дожидаясь ответа, я покинул НП комбрига. Вестовой, посланный командиром, нагнал меня, когда я уже спускался к шоссе.
Но тут мы попали в полосу сильного огня. Залегли в воронке у дороги. Надо было переждать. Не успели отдышаться, как поднялись в воздух новые фонтаны желтой земли: снаряды рвались слева, справа, рядом с нами. Хорошо, что воронка оказалась довольно глубокой. Переждать! Сколько можно ждать, когда там мост!.. Командующий был прав: мост — это все. Если немцы про-рвутся в тыл через этот мост, это нам обойдется не в одну тысячу жизней. Мы с вестовым поползли вперед. Нас засыпало землей, над головой свистели осколки, уши глохли от близких взрывов. Но мы ползли, сплевывая забивавшуюся в рот землю. Попадаем в вилку вражеских, снарядов…
Произошло чудо: все-таки выскочили, прорвались. Набрели на НП комбата Диордицы. Запыленный, усталый, лицо худое, страшное, а еще пытается шутить: «К Аньке на блины! Добро пожаловать!» Когда узнал, куда я следую, засмеялся:
— Опоздал, Булычев… Ордена тебе все равно не дадут: мой Кондрашов помог твоим морякам отбить мост… А тебя, между прочим, вспоминала Анька…
— Она жива? — как-то невольно вырвалось у меня, так, что стало даже неловко.
— Жива! Ждет! — весело ответил комбат. — Спрашивала: не придет ли к нам еще тот моряк на беседу? На медпункте она, раненых перевязывает. Полбатальона из строя выбыло…
Я послал вестового к автоматчикам уточнить положение, сам же связал Григория Ивановича с Павловым. Пока они разговаривали, я смотрел в сторону Эльхотова. Волна за волной шли бомбардировщики… Танки… Вела огонь артиллерия… Немцы снова ринулись в наступление. «Теперь будет тяжелее», — подумал я и посмотрел на Диордицу. Он закончил разговор и что-то хотел мне сказать. Но его перебили тревожные гудки телефона, и он снова взял трубку:
— Да, я… Что? Много? Держаться? Есть держаться!.. Сколько людей осталось? Не густо, посмотрите в мое донесение… Бронебойщики? Здравствуют… Прошу, учтите: в таком разе я без Ивана Петровича и Федора Павловича не обойдусь…
И действительно, Диордицу можно было понять: потери большие, новое наступление немцев нелегко остановить без свежих подразделений. Вот он и просил помочь ему, подослать бронепоезда — «Ивана Петровича» и «Федора Павловича». Так их условно называли.
Бой разгорался с новой силой. Фашисты лезли, ни с чем не считаясь. Главный удар они наносили теперь по долине, сожженной и опустошенной. Бронебойщики Диордицы бились из последних сил. За полчаса здесь все перемешалось. Комбат кричал охрипшим голосом в трубку: «Ивана Петровича… Федора Павловича!.. Скорее!..»
НП приходилось менять несколько раз. Мы с Диордицей и его связными перебрались за сопку у дороги. Западная часть сопки круто обрывалась. Отсюда хорошо просматривалась вся местность. Но от гари и облаков пыли различить что-то путное было почти невозможно. «Знать бы, в какой роте Анна, и пойти помочь ей!» — неожиданно подумал я, вспомнив опять о девушке.
С треском и грохотом промчались по рельсам два огромных чудовища, изрыгавшие на ходу огонь и дым. А сверху, словно коршуны, набрасывались на бронепоезда вражеские пикировщики…
Стемнело. Ночь окутала изнывавшие от ран горы и долины. Кругом все утихло. Смертельная усталость после адского дня одолевала нас. В блиндаж комбата принесли ужин. Мы выпили по стопке, поблагодарили начхоза — молодого, расторопного интенданта. Но есть не хотелось… Враг отбит. Он не прошел через эти действительно чертовы ворота. Гитлер, наверное, будет сносить головы Клейсту и его генералам за поражение. А мы выстояли, ни на шаг не отступили. Вот только радость перемежается болью. Особенно остро вспоминались друзья — товарищи боевые, которых, как это ни прискорбно, приходилось вычеркивать из списков… Никто не называл погибших героев, ставших уже бессмертными.
Леонид Прилипко принимал по телефону приказ, в котором командующий объявил благодарность всем, кто сегодня устоял и не дал врагу продвинуться вперед. Всем: солдатам, сержантам, старшинам, офицерам…
И еще одна приятная новость — разведчики сообщили, что убит Траугот Герр. Наш снаряд пробил броню немецкого танка и прикончил гитлеровского генерала, командира фашистской дивизии.
