— Я встречал плеяды рассветов, — голос зверя был так же спокоен, как и до столь неожиданного припадка, — но все они проходили мимо. А догнать их я уже не успевал.

— А может, стоило бросить ему в спину камень или проклятие, — я уже забыл про нашу маленькую размолвку, — вдруг бы обернулся.

— Они не долетят, — седой голос неожиданно дрогнул, — он их даже не услышит. Он часто глух и ещё чаще слеп, — зверь усмехнулся. — Вот почему мне желанна лишь ночь. Ночь слышит всё. Ночь смотрит на каждого. И ночью можно не врать. Ведь когда не видно грешных слов, мы верим даже правде.

Больше мы не разговаривали. Мои широкие, грубые шаги уже почти час отбивали атональный ритм в такт неслышной поступи моего спутника. Я поднял голову. Сверху мне улыбнулась ночь. Улыбнулась на мгновение, словно желая показать, что рада даже этим глухим, пронзающим её мысли звукам. Я понимал, что это была лишь вежливость. Истинная радость наступит лишь в тот момент, когда я уйду.

И этот момент неуклонно приближался. Странный, мятежный блеск тревожил чёрное ложе нашей молчаливой тропы. Это был блеск молодого огня, только восходящего к своему пылающему престолу. Это был предел владений ленно-восторженной ночи. Наступал рассвет.

Мы остановились у низкого, наполовину разломанного забора из обломков обгоревших брёвен. Мне оставалось просто перешагнуть эту угрюмо смотрящую вниз преграду, просто сбросить с плеч тёмный, прохладный плащ. Но сделать это было почему-то очень нелегко. Почему-то совсем не хотелось покидать эти тихие, пепельные земли. Почему-то не хотелось слышать столь желанный рёв и грохот Великого огня.

— Как тихо, — я закрыл и без того объятые тьмой глаза, — только на краю понимаешь.

— Всегда понимаешь слишком поздно, — седой отшельник не смотрел вперёд, — в тот миг, когда уже не свернёшь.

— А может, так вернее, — моя душа неотвратимо прощалась с тишиной. — Ведь если бы мы понимали сразу, разве не застывали бы в эту же секунду наши мечты. А что может быть более скорбным, чем застывшая в безвременье мечта?

За спиной еле слышно вздохнула ночь. Мы коротко переглянулись. Губы каждого сложились в грустную улыбку, но мы уже не видели этих улыбок. Пьяный свет ударил мне в глаза. Руку обожгло алчущей реванша болью. Я шагнул в рассвет.

Свет ослеплял и весело толкал в грудь и спину. Тревожные мысли улетели и обещали вернуться лишь на следующем ветре. Дорога была ровной и прямой, а шаги легки и умиротворённы. И только дышать было как-то тяжело, как-то неверно вырывался из меня очередной, склонивший голову вздох.

Впереди неспешно вырастало что-то блистающее, надменно смотрящее над моей головой. Через несколько плавных минут это стало похоже на сияющий венцом огня дворец. Мне сложно было понять, из чего сделаны его такие хрупкие с виду стены, и какой неизмеримой высоты колонны смеют поддерживать обжигающий глаза купол. Мне сложно было подойти к усмиряющим любую гордость вратам, но я не мог позволить себе обойти их.

Я стоял в нескольких метрах от золотого отблеска извилистых символов, когда чуть сбоку раздался знакомый перезвон. Я в некотором замешательстве обернулся. Забавно подпрыгивая, ко мне изо всех сил спешил отправивший меня по ту сторону огня шут. И судя по довольному лицу, он всё ещё выигрывал свой новый спор.

— А ты и, правда, быстрый, — он сделал колесо и остановился в шаге от меня, упёршись мне в грудь твердым, как камень пальцем. — Я ждал тебе не сейчас и не здесь. Если вообще ждал.

— Открывай, — я позволил себе нотку нетерпения, — раз уж дождался.

— Открыто!

Шут в невероятном пируэте прыгнул прямо в играющую с огнём поверхность. К некоторому моему удивлению несокрушимые ворота действительно распахнулись под яростным натиском его комичного тела. Впрочем, пейзаж перед моими глазами изменился крайне мало. Всё тот же блеск, всё то же пламя, всё та же боль в уже, наверное, навсегда искалеченной руке. И всё же, я увидел, как из-под моих сапог бросилась вслед за уносящимся шутом золотая нить подаренного мне пути.

Ворота захлопнулись за моей напряжённой спиной. Я стоял в центре какой-то безбрежной арены, стараясь заглянуть за то улыбающийся, то отворачивающийся поворот. Рядом, качая головой и напевая какой-то малознакомый мотив, стоял мой звоннорогий приятель. Он явно ждал от меня просьб и вопросов. И как ни печально, ждать ему выпало не долго.

— Здесь тысячи дорог, — я сделал короткий шаг, тут же оказываясь в километрах от выбранного вначале пути.

— Больше, — шут остался где-то за спиной. — Нам не сосчитать.

— Но нам ведь и не нужен этот счёт, — я снова шагнул и снова стал чуть дальше и чуть светлее. — Ведь из этих тысяч нам нужна лишь одна. А впрочем, почему нам? — я недоумённо пожал плечами. — Мне!

— Так бери её, дьявол, — шут обидно рассмеялся. — Чего же ты ждёшь?

— Я уже взял её, — в отличие от него я не улыбался, — очень крепко и очень давно. И как же она истончилась за эти годы и километры. Теперь её слишком легко порвать в неосторожном рывке. Теперь вернее выпустить и бежать за её исчезающей тенью.

— Смотри, дьявол, — колокольчики угрожающе зазвенели, — не успеешь, плакать будешь.

— Успею, — я сел на вспыхнувший пол. — А не успею — пойду по следам. Ведь дороги никогда не исчезают бесследно.

— Дороги не исчезают, — шею неожиданно-сладко обожгло, — но исчезаешь ты.

Я оглянулся. Надо мной, опьянённо облизывая пылающие губы, возвышалась гетера огня. Это была одна из тех, кто уже одарил меня честью разговора. Та, что подарила мне на прощание едва не оставивший ожог поцелуй. Сейчас она немного грустно смотрела на меня, словно невольно огорчаясь нашей новой встрече.

— Не торопи, — я хмуро поднялся, — ни я, ни время, в этом не нуждаемся.

— Главное, помни, — она неожиданно прильнула ко мне всем своим пламенеющим телом, — если что-то не получается, просто попробуй нежнее.

Через мгновение я должен был сгореть, но гетера легко отбросила мою послушную оболочку в сторону, чуть задержав бьющийся о стенки прелестного костра разум. Но, наконец, ко мне вернулся и он. Её изящный силуэт исчезал в сияющем огне, а я вновь смотрел туда, где расходился неисчислимый сонм дорог, среди которых скрывалась та единственная, по которой я когда-то шёл и должен был пойти вновь.

Она должна, она обязана была подсказать мне этот выбор. У меня не хватало ни глаз, ни секунд, чтобы сделать это самому. Я бросил полный отчаянного вопроса взгляд на стоящего в упрямом отдалении шута, но тот лишь молча покачал головой. Вряд ли он не желал мне помогать. Скорее всего, просто не знал как.

— Нежнее…

Не знаю, откуда донёсся этот чарующий шёпот, и не стал ли он отражением моей собственной памяти, но я крайне вовремя поймал его шутливо воспаряющий край. Перед глазами возник пленительный образ Шалер. Огненноволосая княгиня волнующе улыбалась, оттеняя своим совершенным ликом все окружавшие меня сомнения. Я протянул руку в попытке задержать её призрачный взор.

Неожиданно сотканный из желаний и мыслей портрет дрогнул, и сквозь очертания Шалер медленно и неотвратимо начал проступать другой силуэт. Я с печальной тревогой узнавал надменные брови, бледные самоуверенные губы, плавное серебро волос. Золото и лёд боролись в чуть ироничном взгляде Элати. Снежные крылья были сложены и покойны.

Я вновь протянул неверную руку, и на этот раз прекрасный образ не рассыпался, покорно смиряясь с натиском грубой плоти. Наши руки будто слились и уже не я, но она увлекала мою ладонь в водоворот зовущих дорог. Моя рука опустилась, будто в густую воду, едва не застывая от бьющих в неё со всех сторон потоков. И я хотел подчиниться каждому из них, хотел бежать по любому из летящих сквозь меня путей. Но только я готовился сорваться в стремительном прыжке, как прохладная длань сжимала мою разгорячённую руку, а чистый и даже в этот миг неизмеримо гордый голос шептал что-то о воле и терпении.