— Ты близок, — шальная искра обожгла моему собеседнику щёку, но тот только улыбнулся, принимая это как ласку.

— Последний шаг всегда тяжелее весёлого бега первых дней, — я начинал сомневаться, что эта разрывающая боль когда-нибудь утихнет.

— Значит, их надо сделать как можно быстрее, — великан вдруг быстро, но неожиданно мягко взял мою руку. — Отдай мне, брат, — он улыбнулся, — искрой больше, искрой меньше.

Он до хруста костей сжал мою ладонь. Медленно, но неотвратимо боль начала стихать. Через несколько минут она вернулась к своему обычному состоянию сжигающего пожара, выпады которого я уже давно научился терпеть. Отвергнутый светлым огнём дьявол взял мои страдания себе. Взял навсегда. Но ни одного мускула не дрогнуло на его страшном лице. Вот только в глазах прибавилось гибнущих слёз.

— Иди, брат, — он отвернулся и безмятежно уставился в костёр. Не в тот, что рассеянно плескался перед ним, но в тот, который пару аккордов назад, сладостно сжигал его лишенную радости душу.

Наверное, более мудрого совета мне не дал бы никто. Не прощаясь, я встал и пошёл по мерцающей огнями равнине. Я миновал сотни костров и каждый из них манил последним теплом. Но ни один из них больше не встал у меня на дороге. Костры оставались за спиной в прикрывающей их дырявым покрывалом темноте. Я покидал пределы тех, кто был забыт светлым, непогрешимым огнём.

Этот лес был, наверное, первым, что сожгло на своём гневном пути Великое Пламя. Обугленные остовы деревьев, хрустящая под ногами земля и тишина скучающей ночи. Вот и все детали представшего передо мной пейзажа. Носком сапога я отшвырнул случайно добравшуюся до этих дней палку. Она недоумённо отлетела в сторону, подняв передо мной туман редкого пепла. Я невольно усмехнулся. Даже этот взметнувшийся пепел выглядел сейчас неуместно живым.

Через полчаса оглушающей мёртвый лес ходьбы я остановился и понял, что не могу больше идти в этой ослепляющей тишине. Безумно захотелось хоть как-то разнообразить местный колорит. И я подошёл к решению данной проблемы самым тривиальным способом. Я запел.

Это была известная половине Ада песня, которую можно было услышать в любом кабаке от Пурпурных холмов, до Рубиновой пустыни. Признаться эта нехитрые, а местами уверенно грешащие рифмой вирши, подняли моё давно угасшее настроение до вполне приемлемых границ. Куплетов в выбранной мной песне было предостаточно, и я с истинным удовольствием исполнял их своим довольно среднего качества голосом. Я пел всё громче и громче, скатываясь на банальный крик. Мне пришлось даже остановиться, пытаясь вытянуть одну развесёлую ноту.

— Тише.

Песня оборвалась. Этот тяжёлый, оскаленно шепчущий голос мог оборвать любую песню. Я несколько нервно повернулся в сторону, с которой раздалось это предрекающее печали замечание. И увиденное мне классически не понравилось.

Из-за маленькой горки поваленных в кучу чёрных стволов щемяще медленно выходило крупное, покрытое седой, поблёскивающей шерстью существо. Из приоткрытой пасти небрежно выглядывали кривые клыки, которые были длиннее большинства виденных мною кинжалов. Странные изогнутые глаза были наполнены рваным беспокойством. Существо двигалось абсолютно бесшумно, не отрывая от меня раздражённого взгляда.

Его Путь чем-то походил на Пути Мёртвых князей. Столь же неброский, суровый и безмерно печальный. Вот только в нём не было той, закрывающей двери апатии, той утомлённым временем скуки. А ещё он был удивительно красивый. Красивый отсутствием света, красивый, словно покорная влюблённым ночь.

— Ночь… — его голос плавно отразил мои мысли, — ночью нельзя кричать. Ночь всегда слишком коротка. А ведь каждый крик делает её ещё короче.

— Сдаётся мне, эта ночь ещё не была оскорблена слепящими лучами, — я невольно усмехнулся,

— Но разве от этого она стала менее желанна? — обнажённые сабли клыков были уже в нескольких метрах от меня. — Разве бархат её стал от этого менее мягок, разве слышим мы её встревоженный шёпот?

— Давай по делу, — я заметил, что начал быстро уставать от разговоров. — Я пройду?

— Ты заснёшь, — глаза любителя ночи отрешённо улыбнулись, — это слишком тёмная тропа.

— Я не сплю по ночам, — настала моя очередь для равнодушной улыбки, — а к тёмным тропам я давно привык.

— Как и я, — лохматый философ никак не уходил с дороги. — Вот только ты не ходил по тёмным тропам.

Разговор явно затягивался, приобретая несколько угрожающие черты. Седошкурый визави пронзительно смотрел сквозь меня, оставляя сонмы гипотез о его дальнейшем плане действий. И как ни обидно, но первым в этот раз я атаковать не хотел. Что-то (наверное, всё же остатки мозгов) мне подсказывало, что здесь все мои прежние заслуги окажутся смешны и нелепы. Что здесь никто не будет лить кровь и разрывать душу. Просто на глаза ляжет чёрная молчаливая повязка, а тяжёлая, мерцающая сединой лапа лениво толкнёт меня в хоровод тёмных троп. Троп, по которым я ещё не ходил.

— Скоро рассвет, — взгляд изогнутых глаз вновь обратился ко мне. — Не у меня — у тебя. Осталось лишь успеть его увидеть.

— Выходит, мне стоит поторопиться, — я сделал пару коротких шагов и оказался вплотную к моему, бредущему тёмными тропами собеседнику.

— Ночью нельзя спешить, — количество ночных табу медленно, но верно увеличивалось, — слишком легко упасть.

— Так проводи, бессонный, — я спокойно и понимающе посмотрел в навеки оскаленную морду, — а то я громко падаю.

Он долго и задумчиво молчал, размышляя о многом, но только не о моей просьбе. Вдруг его крупная голова взметнулась вверх, пасть широко раскрылась, словно готовясь издать раздирающий воздух вой, но вместо этого лишь бесшумно разрезала блеснувшими клыками антрацитовый платок тьмы.

— Не отставай, — через миг его меланхоличный силуэт был уже почти не различим в ночной тишине, — и не оборачивайся на тёмной тропе.

Я не оборачивался. И признаться, делать мне это было не слишком обременительно. Ибо я прекрасно знал, что увижу позади. Там будет вечная ночь, тихая и часто ласковая, но когда её ласки наскучат, никто не приведёт тебе новую любовницу. А старая может и разозлиться. И тогда тебе останется лишь уснуть. И видит пламя, уснуть навсегда.

— Ты всегда один?

Седая голова хмуро повернулось в мою сторону, привлечённая нежданным вопросом.

— Ночь любит одиноких, — голос был печален, — и любовь свою она не делит.

— И ты никогда не хотел встретить рассвет?

Вероятно, мой вопрос оказался несколько неуместным. Бродяга тёмных троп жутко, лающе расхохотался. Его вспыхнувшие серебряным пожаром глаза оказались в одном мгновении от моих. Завывающий ледяной поток грозового дыхания гневно хлынул мне в лицо. Зазубренный клык рассек кожу на виске. И окружившая меня ночь почему-то показалась ещё тише.

Наверное, я должен был испуганно вздрогнуть и тысячу раз пожалеть о собственных неловких словах, но вместо этого изнутри кричащий волной поднялось накопившееся за последние дни раздражение. Все эти дни меня били, оскорбляли, надо мной смеялись и водили за руку словно ребёнка. За эти дни я едва стал какой-то серой в своей покорности куклой. Но вот сейчас, на самой тёмной из хоженых миром троп, перед оскаленной пастью неведомого зверя вновь спокойно стоял Хозяин Пути.

Я ударил. Словно из разорванной раны с его Пути на меня хлынул шторм нерождённой темноты. Он ослепил мне глаза и смутил только проснувшуюся волю. Но он всё же опоздал. Я уже крепко держал рвущийся в ночь Путь. Медленно, осторожно я собирал капли суетливо разбросанной силы, готовясь сделать один смертельный выпад. Я знал, что второго мне сделать уже не дадут.

Внезапно темнота слетела с моего уже смирившегося взора. Седой и одинокий задумчиво покачивался на мохнатых лапах, устремляя на меня встревожено-печальный взгляд. Так смотрят на равного. Так смотрит тот, кто желает этого равенства. Моя гордость была удовлетворена в полной мере. Я отпустил вновь нырнувший во тьму Путь.