Владения Рубиновой пустыни медленно, но верно подходили к концу. Верилось с трудом, но чёткая полоска относительно свежей травы в нескольких километрах от старта моего азартного взора, заставляла верить даже в казалось невыполнимое. Пески нехотя отпускали меня, но цена за это была заплачена с моей точки зрения несколько чрезмерная. И самой тяжёлой потерей были мои весёлые топоры. Они так и остались оскорблённо лежать в центре столь роковой для меня деревушки, затерянной на безбрежных просторах безжалостного песка. И теперь из оружия у меня остался лишь старый нож, используемый в основном для редкой в последнее время трапезы.

Но эта без всякой иронии невосполнимая утрата была, увы, не единственным негативным последствием моей явно напрасной остановки в уже не раз и не ласково упомянутой деревни. Как и предупреждал меня местный староста, по ночам я спать перестал. Мне банально было страшно. Теперь отсыпался я днём, а ночью продолжал свой уставший от меня путь. Перестраиваться под подобный график существования было несколько болезненно, но иного выхода я, увы, не находил. Оставалось надеяться, что этот навязчивый страх является лишь временным явлением. Хотя надеждам, даже самым посредственным, я давно не доверял.

Пока я предавался невесёлым размышлениям, ноги, наконец, долгожданно достигли самых дальних кордонов песочного королевства. Передо мной с упрямой гордостью встал странный, какой-то чужой для взгляда лес. Он состоял из низких, раскидистых деревьев, до краёв полных пьяно-золотой, ласково-рыжей и нежно-багряной листвой. Несколько минут я в приятном изумлении смотрел на его непривычную для моих глаз красоту. Больше времени для остановки я себе позволить, увы, не мог. Боль подгоняла лучше сонма богатых трофеев.

Я вступил под широкие своды местной флоры, достаточно равнодушно задевающие мои грязные от песка волосы. Вместо привычного пения птиц, в этом лесу раздавался лукавый шелест и чуть наивный мелодичный звон. Внезапно одно дерево словно шагнуло в сторону, и я оказался лицом к небольшой холмистой поляне. И на поляне этой меня по все видимости ждали. Я обречённо попытался схватиться за несуществующие топоры. Их было немного, и они казались мне смутно знакомыми. Один из них сделал взволнованное танцующее движение. И в этот момент память изумлённо открыла мне тайну нашей предыдущей встречи. Тонкие руки, салатовые волосы, светло-зеленая кожа, плавные, влюблённые жесты. Это всё я видел в так и незабытом Некрополисе, на одной из картин, которые мне пришлось принести в дар Мёртвым князьям.

Вот только глаза, глаза были другими. На картине в них смеялась счастливая зелень, а в этих глазах я увидел грязное болото. И на самом дне этой бездны сиял роковой факел жестокой и безвременной мести. И сейчас эти, топящие даже самую робкую улыбку глаза смотрели прямо на меня. Наверное, надо было что-то сказать, но в данный момент я был слишком ошарашен столь нежданной встречей, для того чтобы непринужденно начать легко прогнозируемую беседу. Оставалось надеяться на инициативу здешних хозяев. И на этот раз моим надеждам суждено было исполниться.

— Дьявол, — акцент был страшный, но произнесено было чётко и уверенно, — ты снова пришёл.

— Да я вроде первый раз здесь, — я неожиданно начал оправдываться.

— Ты или другой, — взявший на себе переговоры болотноглазый не отрывал от меня тяжёлого взора, — вы все здесь чужие.

А вот это он сказал очень точно. Я действительно чувствовал себя здесь абсолютно чужим. Таким чужим я не чувствовал себя ни в Некрополисе, ни в Лабиринте и даже лёд Коцита показался бы мне сейчас родным домом. Я несколько неуверенно огляделся. Вокруг было очень красиво и я не чувствовал ни малейшей опасности, но эта красота была явно не для моих глаз, а опасности меня просто не удостаивали.

— Я скоро уйду, — оправдываться уже надоело, но я почему-то чувствовал себя виноватым.

— Если сможешь уйти, — губы существа тронул блеснувший злобой оскал.

Эх, как же мне в этот миг было жаль потерянных топоров. Но, слава огню, я и без хохочущей стали был кое на что способен. Я резко и яростно коснулся их Путей, коснулся лишь затем, чтобы тут же отпустить. Эти дороги были не в моей власти. Я просто не мог их постичь, просто не мог осознать их извилистых направлений, их затаенной глубины, их печальных, не замечающих меня жестов. Я бессильно опустил руки. Впервые в жизни я почувствовал себя абсолютно беззащитным.

Он подошёл ко мне почти вплотную. Его взгляд презирал и ненавидел. Но вот смерти, той, которая, как казалось, уже протянула ко мне свою холодную ладонь, я в этом взгляде не увидел. Наверное, он понял мои, суетливые в этот момент мысли. А, поняв, надменно усмехнулся.

— Мы не умеем, дьявол, — он медленно отходил от меня. — Не умеем убивать, не умеем вести скорбные караваны во владения смерти, но, — усмешка стала неотвратимо жестокой, — мы обязательно научимся. И вот тогда, — в болоте глаз заиграла безумная гроза, — тогда вы вспомните. Вспомните и ужаснётесь. Ужаснётесь не от содеянного, но от предрешённого. Вы будете кричать и стенать, но наши сердца и руки не дрогнут. А ты, — он отвернулся, — ты на другой земле дьявол, на чужой земле. И наши дороги не приведут тебя к цели. Ты вечно будешь бродить по ним, спотыкаясь и моля о помощи. А труп твой найдут только черви.

Надо отметить, что на этот раз меня проняло по-настоящему. Я задрожал, ноги неуверенно сделали постыдный шаг назад, глаза испуганно забегали. Мне пришлось, раз пять напомнить себе о том, что я не юная заблудившаяся дьяволица, а опытный Мастер Дорог, который идёт к цели всей своей жизни. И пройти ему осталось не так и много. В итоге мне всё же удалось сменить испуганный взгляд на хмурый и более-менее устойчиво встать на ноги.

— Были чужие, станут мои, — сейчас уверенность в собственных силах мог спасти только откровенный апломб. — Не было ещё той дороги, которая не назвала бы меня своим хозяином.

Болотноглазый засмеялся. Нагло, хитро, пугающе. А через мгновение засмеялись остальные. Их смех был похож на звон бездарно поднесённой к губам флейты. Он так же мог бы быть прекрасен, и он был прекрасен, но это было слишком давно, чтобы я мог вспомнить. И слишком недавно, чтобы они могли забыть.

Боль в руке усилилась. Мне надо было идти. Идти по отвернувшемуся от меня Пути. И лишь Великое Пламя знает, чего мне будет стоить заглянуть ему в глаза.

Костёр горел плохо. Как-то непривычно вяло и ненадёжно. В этой связи я даже не стал забивать не лишнюю сейчас трубку. Драгоценный в дороге табак не хотелось переводить зря. Настроение было, как после только что проигранной битвы — предсмертное.

Весь день я шёл этими проклятыми огнём тропами. Весь день я пытался прорваться сквозь кривляющийся строй местных обиженных ростом деревьев. Весь день за мной наблюдали грязно-болотные глаза. Наблюдали со злой насмешкой и холодным торжеством. Весь день я пытался уйти. Но день остался позади, а уйти я смог только в обескураженное уныние.

Откровенно хотелось спать, но с некоторых уже упомянутых пор ночь для этого была не лучшим спутником, а идти я уже, пожалуй, не мог. В темноте мой поход вполне возможно оказаться бы роковым. В этой связи, всё что мне на данный момент оставалось, так это в апатичной расслабленности взирать на ленивые переливы томящегося огня, а попутно активно настраивать себя на оптимистичный лад. Пока выходило достаточно посредственно.

— Почему ты не спишь?

Я обернулся, не особенно при этом торопясь. У одного из загадочно мерцающих в темноте деревьев, стоял, на первый взгляд, не самый худший представитель местного населения. А скорее не стоял, а стояла. Что-то в облике представшего передо мной существа говорило о его явной принадлежности к прекрасным, желанным и часто крайне коварным. Оно было как-то ещё изящней, ещё загадочней, чем те, кто уже оказал мне сомнительную честь невесёлой беседы. Хотя акцент её был ещё хуже уже услышанного.