— Пошлите, пожалуйста, эту телеграмму. Там адрес и деньги!

Держась за руки, юноша и девушка побежали к вагону, вскочили на подножку и замахали Федору руками.

— Там все написано! — крикнула девушка. — Пожалуйста, пошлите!

Федор стоял на перроне, потрясенный внезапным видением счастья. Поезд, набирая скорость, уходил вдаль.

Юная счастливая пара долго стояла у него перед глазами и куда-то звала.

Федор медленно пошел на телеграф. По пути развернул зажатые в кулаке деньги и телеграмму.

В телеграмме, адресованной в Москву, было написано:

«Решили пожениться. Купили походную палатку на двоих. Поселимся на первом километре целины. Целуем всех. Катя, Анатолий».

Федор не мог идти дальше, остановился. Ему показалось, что он словно проснулся или вылез из клетки, в которой было так неудобно сидеть. Случай указывал ему путь к освобождению и счастью.

Он сорвался с места и побежал на телеграф. В первом окошке слева увидел лицо Тамары. При виде Федора Тамара забеспокоилась и вопросительно и тревожно посмотрела на него.

Федор протянул Тамаре телеграмму и деньги. Счастливо улыбаясь, он смотрел ей в лицо, пока она читала текст.

— Чья это телеграмма? — недоуменно спросила Тамара. — Где ты взял?

— Это наша, — сказал Федор. — Понимаешь, Тамара? Нам тоже надо сделать так. Они молодцы.

— Кто они?

— Я тебе все объясню. Отправляй скорее. Да смотри ничего не напутай. А кончишь работу, иди прямо ко мне. Придешь?

— Приду! — сказала Тамара, счастливая тем, что увидела Федора таким же веселым и добрым, каким он был в лучшие дни их любви.

Федор вышел с вокзала в отличном настроении. Внезапно кто-то позвал его. Он оглянулся и увидел две знакомые фигуры: низкорослого парня в разодранной тельняшке и высокого худого типа с трубкой во рту. Поддерживая друг друга, они, слегка пошатываясь, шли к нему.

Федор отмахнулся от них и быстро зашагал домой. Теперь он знал, что нужно для любви. Не деньги, не дом, не сад и не хозяйство — что-то более важное, дорогое, чего он еще не мог назвать, но что уже было в его душе, в его сердце.

Ровно через неделю Федор и Тамара с походной палаткой за плечами сели в поезд и уехали на восток, в том направлении, куда каждый день с шумом и грохотом мчались поезда. И даже слезы и причитания Варвары Петровны, упрекавшей дочь и зятя в безрассудстве, не омрачили огромного счастья, которым они запаслись на всю жизнь.

Это было теплым весенним вечером. По широкой бетонированной автостраде из Дрездена в юго-западном направлении торопливо бежала темно-коричневая легковая машина, оставляя позади полоски соснового леса, который то взбегал на невысокие зеленые холмы, то спускался в долины и овраги.

В машине рядом с молчаливым и флегматичным пожилым шофером Вилли сидел обербургомистр небольшого саксонского городка Розенталь — Конрад Зайдель, сухощавый человек с веселыми, подвижными глазами. Он возвращался домой после двухдневной командировки и был в отличном настроении. Дело в том, что этой поездкой в Дрезден завершилась двухлетняя борьба Зайделя. Наконец ему удалось получить ассигнования на расширение завода сельскохозяйственных машин, на котором он много лет назад, еще в ранней юности, начал свой трудовой путь.

В Саксонии каждый город знаменит чем-нибудь особенным, характерным только для него. В одном городе делают фарфор, в другом — ковры, в третьем — гармоники и аккордеоны, в четвертом — детские коляски. Розенталь же завоевал себе славу на поприще пивоварения, и на протяжении трехсот лет его ворота украшал герб, изображающий кружку с пенистым пивом на щите, обрамленном венком из колосьев ячменя. К жителям других городов розентальцы относились высокомерно, так как считали, что в жизни человека пиво занимает важнейшее место, не в пример фарфору, коврам, гармоникам и даже детским коляскам.

Лет пятьдесят назад один разбогатевший пивовар по совету своего зятя, инженера, построил здесь завод сельскохозяйственных машин, стал торговать ими сначала в Саксонии, потом на Рейне и в Мекленбурге, а позже — и за границей. Своим рабочим он платил гроши, его же собственные карманы толстели с такой быстротой, с какой не толстеет и гусь, усиленно откармливаемый к рождеству. Завод разрастался быстро, и уже через десяток лет стал новой славой Розенталя. На новых машинах, как раньше на пивных кружках, выделялось разукрашенное витиеватыми желтыми буквами имя этого города. Тщеславный преуспевающий промышленник не забывал ставить свое клеймо на самом видном месте каждой машины, на ящиках, в которые тщательно упаковывалась новая продукция, отправляемая на Рейн, на север Германии, в Польшу, Венгрию, Австрию.

Так у пивной кружки появился соперник в образе плуга. Однако никакого столкновения на этой почве не произошло. Пивовары сообразили, что завод им совсем не мешает. Рабочие, получив зарплату на заводе сельскохозяйственных машин, заполняли пивные и в течение нескольких часов перекладывали трудовые денежки из своих карманов в кассы кабатчиков. Хозяин завода, наживая капитал, не мешал богатеть и пивоварам. Они быстро сделались партнерами по разорению простого люда и были единодушны в этом деле. Поддерживая престиж «богатой» нации, толстосумы любили говорить о всеобщем процветании, устраивали благотворительные праздники на рождество, пасху и троицу, приглашая рабочих с детьми и семьями.

Богачи лицемерно говорили беднякам:

— Что же поделаешь, друзья? Ведь в каждом городе так: богатых немного, а бедняков тысячи.

Бедняки недоверчиво и молча слушали богачей и, получив от благодетелей в виде подачки кружку пива, слегка хмелели, забывали свои горести и вместе со всеми пели:

Так было в те времена, когда Конрад Зайдель двенадцатилетним мальчиком пришел на завод и начал работать учеником слесаря. Юность прошла в тяжелом труде, в вечной нужде.

Почему же Конрад Зайдель вспомнил об этих временах теперь, будучи обербургомистром города Розенталя, вот уже несколько лет живущего свободной жизнью? Почему он так близко к сердцу принял решение об ассигновании денег на расширение завода, почему вообще так много думает о нем? Может, потому, что сейчас машина бежит медленно по дороге, укачивает и, чтобы не уснуть, Конрад Зайдель вспоминает прошлое? Нет. Все это вспоминает он потому, что спешит поскорее рассказать друзьям о том, что возвращается из Дрездена не с пустыми руками. И еще потому вспоминает он все это, что новая машина, сделанная на новом заводе в ГДР, мчится по той самой автостраде, которую он, Конрад Зайдель, строил вместе с другими заключенными концлагеря, куда нацисты заточили его за «подрывную» деятельность. Он всегда волнуется, когда проезжает по этой дороге. Ему вспоминается молодость, заводские друзья, неугомонный и боевой товарищ Мюллер — вожак заводских коммунистов, митинги, протесты против хозяйничания фашистских молодчиков, схватки, борьба. А потом — арест и одиннадцать лет мучений в гитлеровском концлагере. Одиннадцать лет!

Конрад Зайдель вздрогнул и даже замотал головой, будто отгонял от себя тяжелые мысли.

Впереди уже мелькали огни, и город, раскинувшийся в долине, был весь виден с этого места. Машина свернула к реке, въехала на новый каменный мост.

— Остановись! — сказал Зайдель шоферу. — Я пойду пешком, а ты поезжай в городской комитет и жди меня.

Темно-коричневый, низко посаженный автомобиль новой отечественной марки остановился у кювета, где зеленела кромка земли, поросшая травой. Конрад вышел и, глубоко глотнув воздух, остановился на траве. Несколько секунд он смотрел на красный фонарь удаляющейся машины. Вдохнув еще несколько раз свежий воздух, пошел по мосту вдоль гранитного барьера, продолжая смотреть на раскинувшийся перед ним город.