Он огляделся вокруг, нигде никого не было, никто не ответил на его зов. Тогда он бросился по Галиному следу. Лед затрещал, заколыхался под ним, и он провалился в воду. Пошел вперед, пытаясь подняться на ледяной покров, но лед был слишком слабый и разламывался под тяжестью большого, грузного человека.

Промокнув по пояс, отец вернулся на берег. Выбежал на дорогу, остановил, к счастью, появившуюся здесь в такую рань грузовую машину. Шофер выслушал испуганного человека, впустил его в кабину и, круто развернувшись, помчался в объезд к мосту.

Когда отец вбежал в дом своей матери, Галя уже была там, держала в руках куклу, а бабушка растирала внучке ноги и поила ее горячим молоком...

Подобных случаев отчаянного упрямства и настойчивости в Галиной жизни можно вспомнить немало.

Вот и теперь настали тревожные дни, с Галей творилось что-то странное. Мать с затаенной опаской приглядывалась к дочери, боялась какого-нибудь неожиданного и необдуманного поступка. Чуткое материнское сердце подсказывало причину Галиного беспокойства: дочка полюбила.

Девушка напряженно думала о том, как помочь Андрею, мучительно искала выход. Она отправилась к Тоне, категорически наказала подружке:

— Завтра обязательно разыщи Киреева и приведи ко мне.

— А чего его искать, если он сам каждый день объявляется? Как узнал мой телефон, по пять раз в день названивает. Перед сном опять позвонит.

— Влюбился?

— Да уж не знаю. Последний раз три часа с ним прощались. То он меня проводит до дому, то я его провожу до автобусной остановки. Так и ходили до полуночи.

— А поцеловать пытался?

— Вот еще! У меня не забалуешься.

— Ладно, играйте в кошки-мышки. Однако не забудь, что я сказала: приходи с Киреевым ко мне завтра.

Киреев, Галя и Тоня собрались на экстренное совещание в Галиной квартире. Галина мать поставила на стол самовар, а сама ушла с соседкой в кино.

— Что же, мы так и будем сидеть сложа руки, ждать у моря погоды? — начала разговор Галя, обращаясь к Кирееву. — Ты, как мужчина, как друг Андрея и сам офицер, не имеешь права бездействовать. Обязан что-то предпринять, хотя бы посоветовать. Нельзя же так, я места себе не нахожу, готова горы перевернуть. Прошу тебя, Виктор, помоги.

— Надо прямо смотреть на вещи, — рассудительно сказал Киреев. — Сегодня я еще раз обращался к замполиту. Он внимательно выслушал и сказал то же, что и полковник: ничего, мол, нельзя изменить, дело зашло слишком далеко. Теперь все зависит от высшего начальства. Представляете ситуацию? Что мы с вами можем сделать?

— Кто-нибудь может повлиять? — настойчиво твердила Галя. — Или никто не властен?

Киреев хотел охладить Галин пыл, попытался свести разговор к шутке.

— Уверяю вас, девочки, это не нашего ума дело. Есть воинский устав, есть законы. А вообще с женщинами советуются, выслушивают их мнение и делают все наоборот.

— Не остри, пожалуйста! — оборвала его Галя. — Андрей страдает, а ты шута корчишь. Какой же ты друг?

Киреев рассердился, но сдержал себя. Отставил чашку, варенье, ответил серьезно:

— Дружба дружбой, а служба службой.

— Я, кажется, придумала верный ход, честное слово, Виктор. По-моему, все получится, если ты возьмешься за это дело.

— Какое? — заинтересовался Киреев.

— Ты должен слетать в округ. Понимаешь?

Виктор покачал головой.

— Я не имею права нарушать субординацию, Галя. Через голову начальства к генералу? Не положено...

— Андрей тоже не имел права летать под мостом, а полетел, — перебила его Галя.

— Мое «геройство» кончится тем же. Разве что вдвоем нам веселее будет сидеть на «губе».

— Он правду говорит, Галя, — вмешалась Тоня. — Надо что-то другое придумать.

— Боюсь, — сказал Киреев, — что генерал тоже не поддержит моей просьбы.

— Почему? — удивилась Галя.

— Далеко не все офицеры одинаково смотрят на «подвиг» лейтенанта Медникова. Очень многие осуждают, и я в том числе.

— И ты? — возмутилась Галя. — Вот это новость! А я думала, ты Андрею настоящий друг. А ты... Почему же ты против?

— Мы уже достаточно взрослые, чтобы уметь владеть собой и знать цену нашим поступкам. Для покорения девичьих сердец существуют тысячи других способов.

Галя вскочила из-за стола, сердито сжимая кулаки:

— Не смей так! Не смей! Теперь я вижу, какой ты. Уходи, нам не о чем с тобой говорить. Уходи!

— Не кипятись, Галка! — схватила подружку за руку Тоня. — Что ты пристала к Виктору? Он же не министр обороны, приказал — и все! Он ведь ходил к командиру.

Но Галя не хотела больше ничего слушать, схватила фуражку, сунула в руки Кирееву.

— Прощай!

Оскорбленный Киреев, еле сдерживая себя, взял фуражку, сквозь зубы сказал Гале, окинув ее уничтожающим взглядом:

— Тебе нужно лечить нервы и учиться владеть собой, вздорная девчонка! Если бы ты была парнем, я с удовольствием влепил бы тебе оплеуху.

Галя отвернулась к окну. Киреев вышел не оглянувшись, за ним тут же выбежала Тоня, догнала его во дворе, что-то быстро говорила, взволнованно жестикулировала.

Галя зло смотрела на них из окна, слышала голос подружки, но не хотела понимать ни одного слова. Она захлопнула окно с такой яростью, что задребезжали стекла.

Тоня вернулась к подруге.

— Зачем пришла? — сердито встретила ее Галя. — Уходи и ты.

Тоня знала вспыльчивый нрав Гали, не приняла ее сердитые слова всерьез.

— Перестань беситься, Галка. Шипишь, как раскаленная сковородка. Разоралась на всех, разбуянилась. Лучше пореви, легче станет.

Тоня подтолкнула Галю к дивану.

— Садись, отдохни, с ног небось валишься.

Галя покорно села на диван, обняла Тоню, но не размягчилась, не заплакала.

В комнате стало тихо. На столе, возвышаясь над чашками, стоял самовар и тихо посапывал, будто уснул. Подружки долго сидели обнявшись. Наконец Галя встала, прошлась по комнате, обошла вокруг стола.

— Знаешь что, Тоня? Я сама напишу письмо министру.

— Вот придумала! — засмеялась Тоня. — Он даже читать не станет. Думаешь, у министра есть время на это?

В глазах Гали светился упрямый огонек, она, казалось, не слышала, что говорила подруга.

Когда Тоня ушла, Галя забилась в свою комнату и принялась писать. Она не заметила, как возвратилась мать, убрала со стола. Девушка просидела всю ночь, рвала исписанные листы, снова писала. Наконец письмо было готово. Галя переписала его набело, вложила в конверт и понесла опустить в почтовый ящик. На дворе уже рассветало.

Полковника Сливу подспудно тревожило чувство вины перед лейтенантом Медниковым. Время шло, а никакого ответа на донесение из дивизии и из Москвы не было. Все занимались своими делами, на аэродроме продолжалась нормальная жизнь, а Медников ждал своей участи. Полковник понимал, как тяжело молодому офицеру, хорошему летчику, переносить наказание, быть отстраненным от полетов, изолированным от коллектива. Вечером Слива позвонил замполиту домой.

— Слетал бы ты в округ, — предложил он Червонному. — Возьми инструкции для семинара политработников и заодно подтолкни дело Медникова.

— А может, не стоит, Николай Сергеевич? Мы доложили, пусть и решают.

Замполит считал, что лучше не проявлять инициативы, так как из разговоров с политработниками ему было известно, что начальство в округе не одобряет полет Медникова. Один полковник прямо сказал: «Это, дорогой Червонный, чистой воды анархизм и разгильдяйство».

— Сколько же это может длиться? — возразил полковник. — Все-таки наш офицер, мы обязаны беспокоиться. И к тому же не такое преступление, сам знаешь.

— Вы уже смягчаете приговор, товарищ полковник? — осторожно укорил командира Червонный. — Я понимаю, мне тоже жаль Медникова.

— Дело не в жалости, — ответил полковник. — Мы с тобой, замполит, отвечаем за все, что делается в части. Поэтому вылетай, пожалуйста, завтра с Якушиным, его вызывают на завод по поводу испытаний нового истребителя, и действуй. Конечно, не в лоб, сообрази по обстановке, проведи разведку.