На этот раз он прилетел в калифорнийский городок, где жила Джерри, вечером. Погода была неспокойная, дул прохладный ветер, и накрапывал дождь. Сквозь дождевую завесу и сгущающиеся сумерки светились уличные фонари и огни в домах. Желтые пятна света плыли перед глазами, двоились и дрожали.

Джон Керр поднял воротник плаща и пошел по улице, не разбирая дороги, хлюпая по водяным лужицам на асфальте. Кругом было безлюдье; казалось, что весь городок уже спит. Пришлось идти слишком долго, пересекая много улиц и переулков. А дождь и ветер все не унимались, хлестали в лицо, слепили глаза.

Наконец он остановился у знакомого дома и перевел дыхание. Видимо, было уже поздно: свет горел только в двух окнах наверху. Не смущаясь этим и не раздумывая ни минуты, Джон Керр поднялся на крыльцо и стал звонить. Дверь открыла заспанная служанка. Узнав Джона Керра, она взвизгнула и побежала наверх, спотыкаясь на лестнице и наступая на длинные полы своего халата. Незваный посетитель притворил дверь и стал в нетерпении расхаживать по холлу, ожидая, пока о нем доложат и позовут к хозяйке дома. На стене висели старинные часы, и их громкий бой раздражал Джона Керра. Он присел в кресло, но тут же вскочил и снова начал вышагивать по ковру. И эта тишина и мягкость освещения почему-то не успокаивали его, а еще больше возбуждали. Он нечаянно задел плащом стеклянную пепельницу на низком курительном столике, она упала на паркет и разбилась. Звон разбившегося стекла показался Джону Керру приятным и немного успокоил его.

В эту минуту на лестнице появилась Джерри, сопровождаемая служанкой, которая с опаской шла за своей госпожой. Джерри увидела Джона Керра и остановилась. Он был весь мокрый от дождя, растрепанный и смятенный. По его бледному лицу и лихорадочным глазам было видно, что с ним случилось нечто чрезвычайное. Она ждала, что он сейчас набросится на нее с угрозами, а может быть, и попытается убить. Но в одну секунду преодолела страх и с желанием помочь этому человеку пошла ему навстречу.

— Джонни! Что с вами, Джонни?!

Она остановилась перед ним и с жалостью смотрела на его странную растрепанную фигуру. На осунувшемся бледном лице Джона Керра кривились и вздрагивали губы.

Вся его решимость вдруг исчезла, он весь осунулся, упал на колени и уткнулся лицом в широкий подол платья Джерри.

Она, оцепеневшая и растерянная, стояла неподвижно, не зная, что делать. Она видела, как дрожат его плечи, услышала всхлипывания этого большого, некогда гордого и неприступного мужчины, и ей стало жалко его. Она опустила ладонь на его мокрую голову и погладила. Он поднялся с ковра и, не скрывая своих слез, посмотрел в лицо Джерри.

— Что с вами, Джонни? Что случилось?

Она продолжала гладить его по голове, прижимаясь щекой к его плечу.

— Я умоляю вас, Джерри, — заговорил Джон Керр, всхлипывая и задыхаясь. — Поймите мое отчаяние. Вы спасли мне жизнь однажды, спасите ее еще раз. Они всё узнали и преследуют меня, пишут в газетах, оскорбляют насмешками и все из-за негритянской крови. Они смеются над всяким и презирают того, кто пытается растолковать им, что негры такие же люди, как и белые. Вы отлично знаете это и когда-то хорошо объясняли мне, я все понял и согласился с вами, но они… они не хотят этого понимать. Они хотят растоптать меня и разорить. Они будут презирать и моих детей, потому что в их жилах течет негритянская кровь.

— Боже мой, успокойтесь, — сказала Джерри, с ужасом понимая, какое несчастье произошло с Джоном Керром. — Но как они все это узнали? Кто им сказал? Вы видели Тома?

При этих словах Джон Керр отошел от Джерри и закрыл лицо руками.

— Я был в отчаянии, Джерри. Я совершил ошибку. Я прошу вас, поймите мое состояние и спасите меня и моих детей. Вы должны написать во все газеты, что это ложь. Вам поверят, если вы заявите, что никакого переливания крови мне не делали и никакого негра не было среди нас в те трагические дни на острове.

— Я никогда этого не сделаю, Джонни. Это было бы преступлением против моей совести и против правды.

— Ах, эта правда! — закричал он в отчаянии. — Она никому не нужна. От этой правды все рушится под моими ногами. Я погибаю, Джерри, и только вы еще можете спасти меня. Что вам стоит один раз в жизни покривить душой?

— Ни за что! Никогда я не скажу неправды.

— Это тоже предрассудок, Джерри. Если ваша правда убивает человека, зачем она вам? Это жестоко, бесчеловечно, Джерри. Лучше спасти погибающего ложью, чем убить правдой.

— Нет, нет и нет! — говорила Джерри, отступая от Джона к стене. — Правду нельзя продавать! А как они узнали про вас? Кто им сказал? Том? Вы видели Тома? Вы говорили с ним?

— Это не он сказал, нет, не он! Это я сказал, я сам выболтал все от страха, делая глупости. Я убил вашего Тома, из-за которого погибла вся моя жизнь. Да, я убил Тома, переехал его машиной и раздавил. Спасите меня, Джерри, напишите в газеты, что мне не вливали негритянскую кровь! Вам поверят.

Джерри с ужасом и отвращением слушала этого страшного, взбесившегося человека.

— Вы зверь! Зверь! Зверь! — закричала она, наступая на него с кулаками. — За что вы убили Тома? За что?

Жалкий и перепуганный Джон Керр выскочил на темную улицу, где по-прежнему лил дождь и шумел ветер.

Он хотел бежать, но бежать было некуда. Всю ночь бродил в переулке, где жила Джерри. К утру утих ураган, перестал дождь. Джон Керр сел на край тротуара и не спускал глаз с калитки дома Джерри.

В девятом часу, когда солнце успело уже просушить крыши домов и асфальтовые мостовые, калитка открылась, и в переулок вышла Джерри, направляясь в клинику на работу. Джон Керр догнал ее. В нем еще теплилась надежда. Униженно сгибался перед ней, умолял написать в газеты свидетельство о его чистокровности.

Но Джерри не стала слушать его, отвернулась и ушла.

Джон Керр вернулся в свой город и несколько дней скитался по улицам, словно потерял что-то на его улицах и обязательно должен был найти. Эти дни он почти ничего не ел, не брился, был одет как попало. Он так похудел и осунулся, что его трудно было узнать, и многие знакомые Джона Керра с сожалением смотрели на него. Он ни с кем не раскланивался, никого не замечал, словно был весь поглощен какой-то великой заботой.

По ночам он не спал. Часами бродил по пустому дому, бросался на постель, накрывал голову подушками, желая спрятаться от несчастья, навалившегося на него. В эти ночные часы было особенно тяжко, и глухая злоба наполняла все его существо, словно он постепенно наливался свинцом, и все дряблое, аморфное, бывшее в его теле, становилось тяжелым и упругим.

Утром он по привычке собирался в контору, звал слуг, но никто не приходил на его крики. Машину не подавали, а когда он пешком подходил к шикарному подъезду, где помещалось правление акционерного общества и где был его кабинет, в котором он проработал более двенадцати лет, швейцары ласково уговаривали его идти домой:

— Сегодня же воскресенье, мистер Керр, — говорили они. — Все отдыхают, идите и вы отдохните.

Наконец он взорвался. В один из таких дней он ударил швейцара по лицу, и когда на крик выбежали служащие и узнали его, он набросился на всех и стал без разбору дубасить кулаками кого попало.

— Сволочи! Звери! Твари! — кричал на всех Джон Керр и отбивался до последней возможности, пока его не заперли в караульном помещении, доложили правлению акционерной компании. Была немедленно прислана машина с врачами. Его увезли домой, уложили в постель.

Но через несколько часов Джон Керр опять появился у ворот табачной фабрики. Швейцар вежливо загородил дорогу и сказал со смущением:

— Вам нужно вернуться домой, мистер Керр.

— Уйди с дороги, мерзавец, — сильно толкнул швейцара Джон Керр, пытаясь прорваться. — Это моя фабрика? Говори, моя?