Ульяна Егоровна Демина неподвижно лежала в темноте на жесткой подстилке. Издавна знакомые предметы растворились в холодном мраке, обволакивающем Ульяну липким, вязким месивом, из которого она устала выкарабкиваться, и, обессиленная, притихла в углу на старом деревянном топчане. Непроглядная темнота заполнила всю ее душу, и ей казалось, что весь дом, и деревня, и все, что было вокруг, погрузилось в беспросветный, угнетающий мрак, из которого нет и не будет исхода.

В разных концах деревни лаяли и выли собаки. Временами порывистый ветер раскачивал голые старые яблони, и жесткие ветки стучали по замерзшим стеклам. Тогда одинокое женское сердце еще больше сжималось в тоскливой тревоге. Где-то хлопали выстрелы, чей-то отчаянный крик разрывал тишину. В трубе протяжно и надрывно выл ветер. В холодном сарае тихо мычала корова, давно не евшая досыта.

Гнетущее чувство не покидало Ульяну уже много месяцев, с тех пор как началась война. В первые же дни погиб ее старший сын Иван. Не успела она оплакать своего первенца — пришла новая беда. Немецкие самолеты налетели на станцию, где ее муж Ефрем работал на погрузке колхозного зерна, забросали бомбами эшелоны и склады. В этот час Ульяна с младшим сыном Петром была на молочнотоварной ферме и, как увидела дым на станции, сорвалась с места, побежала по путям. Пробралась через обломки разбитых вагонов и тут же, на развороченной черной земле, смешанной со щебнем, увидала распростертое тело мужа. Бросилась к нему, перевернула на спину, в отчаянии закричала:

— Вставай же, Ефрем! Подымайся!

Пыталась поднять тяжелое тело, подложила колено под спину, смахнула рукой землю с окровавленного лба Ефрема.

Муж приоткрыл глаза, посмотрел на Ульяну. Из его рта вырвался стон, на губах запузырилась кровавая пена.

И тут подбежал испуганный и растерянный сын Петя. Пока Ульяна краем юбки вытирала кровь с лица и губ мужа, Ефрем угасающим взглядом смотрел на жену, на сына, пытался что-то сказать, но изо рта вырывался только свистящий хрип, вспенивались и пузырились красные хлопья.

Ефрема похоронила на сельском кладбище, где вечным сном спали его отец, мать и дальняя родня.

В день похорон в деревню пришли немцы. Соседи едва оттащили Ульяну от свежей могилы, увели в избу, где осталась она со своим неизбывным горем.

...С тех пор Ульяна стала жить в каком-то затаенном страхе. Боялась не за себя — за сына, страстно хотела как-нибудь пережить лихолетье и сохранить живым своего Петю — единственную ветвь деминского рода.

По ночам вслушивалась в темноту настороженно, чутко, со страхом. Ловила каждый шорох и вздох в соседней комнатке. Вот и теперь ей послышался глухой кашель, скрипнула железная кровать. Это Петя — не спит, ворочается. Мать словно видит его через стену. Чует, как он встал с кровати, прошлепал босыми ногами по полу, подошел к окну и смотрит в ночную темь. Опять скрипнула кровать — Петя лег на свое место. И снова все затихло.

Мать знала, что мучает сына. Несколько недель назад пришел он с работы бледный, с искусанными губами. Помыл руки, сел к столу, долго не притрагивался к еде и в ответ на вопрошающий немой взгляд матери сказал:

— Я больше так не могу, мама.

Он положил ложку на стол, отвернулся. Мать подошла к нему, сжала шершавыми ладонями теплую голову. А он, будто винясь за свою слабость, пояснил:

— Немчура все гонит и гонит эшелоны на фронт — с танками, снарядами!.. А в Германию — наших людей... в рабство.

— Уходить тебе надо со станции, сынок, — глотая слезы, шепотом произнесла мать. — Найдем другую работу, авось не пропадем. Подальше от глаз этих извергов.

Сын больше не притронулся к еде, повалился на кровать, уткнулся лицом в подушку.

Утром он снова собрался на станцию, где работал уборщиком путей. Наскоро съел картошку, запил молоком. Накинул теплый бараний полушубок, подпоясался ремнем, чтобы теплее было.

— Не ходил бы ты к ним, сынок, — с мольбой сказала мать, остановив его на пороге. — Боюсь я за тебя. Они вон как лютуют.

— Нельзя мне иначе. — Сын виновато отвел глаза в сторону. — Понимаешь, мама, нельзя не идти. Надо мне на станции быть.

И хотя мать не поняла, почему сыну нельзя бросить работу на станции, его виноватый взгляд убедил ее в чем-то. Она отступила с порога, и, пока смотрела ему вслед, в ее голове мелькнули смутные догадки, но тут же растаяли, как бы вытеснились внезапно вспыхнувшей тревогой и страхом за Петину жизнь. Он же молодой, запальчивый, как покойный отец, ничего не побоится, не стерпит неправды... Он мается так все ночи, не спит, сердечный. Никогда он не вставал столько раз за ночь и не подходил к окну! Скоро рассвет, а он и глаз не сомкнул. Не дай бог натворил чего-нибудь там, на станции.

На соседнем дворе прокричал петух. Значит, скоро рассвет, еще одна ночь кончится. От этого петушиного крика будто стало чуть легче на душе Ульяны. Но пока в другой комнате за стенкой слышались шорохи, сухой кашель сына и поскрипывание железной кровати, она не смела шевельнуться. Уснул бы хоть на часок, с утра же опять на работу!..

Вместе с этими мыслями в сердце вдруг хлынула острая боль, и Ульяна чуть было не застонала. Но сдержалась, только глубже вздохнула и стала терпеливо ждать, когда боль отступит. Отдышавшись от приступа, она расстегнула кофту, повернула голову к окну. На дворе было все так же темно, и в этой темени слышалось легкое дребезжание стекла да медленное нарастание дальнего шума. Этот шум был знаком ей давно, еще с тех пор, как она вышла замуж за Ефрема и поселилась здесь, в доме. Это был шум поезда, приближающегося к мосту через речку, и привыкла она к нему так же, как к ударам часов на стене. Но нынче далекий шум — глухой, надвигающийся — был для Ульяны так же тревожен, как кашель и шаги сына в соседней комнатке.

За окном свистел ветер. Ульяне будто виделось, как клубятся и наплывают друг на друга тяжелые облака. Сквозь разрывы облаков пробиваются маленькие точки звезд, поблескивающие холодным светом. А под обрывом крутого берега глухо шумит темная лента реки, криво огибающей притихшие в ночи селение и станцию. Через реку широко шагнул, поставив свои ноги на разных берегах, железнодорожный мост, выгнул большое железное тело, и будто видит Ульяна, как вдоль темного леса бегут и бегут к мосту вагоны. И долетает до ее чуткого уха тяжелый тревожный гул, заглушая извечный шум леса и речной воды, побеждая свист ненастного, беснующегося ветра.

Но что это?.. Нет, не почудилось... За окном вдруг раздвинулась ночь. Темень мгновенно сожгло яркой вспышкой... И тут же темная ночь опять сомкнула свои вязкие руки и угрожающе зарычала могучим громом, от которого колыхнулась земля вместе с избой... Жалобно зазвенели стекла в рамах...

В это мгновение Петр вскочил с кровати, бросился к осветившемуся окну, отдернул край занавески. Он увидел, как от всполоха пламени река будто сделалась огненной лавой, которая поглотила упавшие в нее вагоны и рваные пролеты моста.