Пришел на заседание и детский драматург, долговязый немолодой человек, который любил спорить и почти никогда ни с кем не соглашался, хотя сам редко бывал прав. Был и литературный критик, мужчина с нахмуренным лбом, умный и знающий. Среди других можно было узнать двух известных артистов, пришедших сюда не в качестве претендентов на исполнение ролей, а как члены художественного совета. Оживленнее всех разговаривали между собой режиссеры. Их было четверо: два совсем молодых, третий — среднего возраста и четвертый — уже пожилой, с седыми волосами, с маленькими черными глазами, поставленными так близко друг к другу, что их разделял только удлиненный тонкий нос. Собранные на переносице маленькие темные брови придавали лицу этого режиссера трагикомическое, грустное выражение.

Это общество дополнялось еще несколькими серьезными, неулыбающимися лицами, которые в продолжение всего просмотра и разговора держались подчеркнуто строго и официально. Очевидно, это были редакторы, а может быть, педагоги и представители комсомольских и школьных организаций.

Борис Лукич своим громким голосом перекрыл шумок в зале и возвестил о начале работы. Он произнес несколько вступительных слов, из которых присутствующие узнали, кто и на какие роли пробовался, и дал знак киномеханикам, чтобы начинали просмотр.

Обсуждение происходило тут же, в зале. Со взрослыми персонажами было проще, и спора не возникло. Режиссер сообщил, кого он предпочитает снимать, и члены художественного совета почти единодушно согласились с его выбором.

Дебаты разгорелись вокруг кандидатуры на роль Петьки.

— Мне очень нравится первый мальчик, — сказал молодой режиссер в черных очках. — У него раскосые глаза, он похож на азиата-степняка. А что немного шепелявит, это не беда, подчеркивает индивидуальность. Советую вам, Борис Лукич, взять его, поработаете над дикцией, и все будет в порядке. Мальчик очень хороший.

— Так он же толстый и вялый, — перебила режиссера редактор Любкина. — И у него типично городской вид.

— Разрешите мне несколько слов, — поднялся писатель с трубкой. — Я как писатель и человек очень люблю детей, и мне трудно отдать предпочтение кому-либо из мальчиков, это значило бы обидеть остальных. Пусть Борис Лукич сам выберет, он в этом деле большой мастер, я доверяю его вкусу.

Писатель повернулся к Борису Лукичу и улыбнулся.

— Не понимаю, о чем здесь спорить? — резко и самоуверенно произнес детский драматург. — Надо снимать мальчика с веснушками, это же ясно, как день. И совершенно напрасно пробовали других, только перевели пленку и время.

Он настаивал на мальчике с веснушками потому, что уже во многих фильмах видел таких, и ему казалось, что никакого другого мальчика и не надо.

— Ни в коем случае не делайте этого, Борис Лукич, — взволнованно вставил реплику критик. — Мальчик с веснушками — банальность. Я за того, который снят последним. Он симпатичен, похож на деревенского, у него живые глаза. К тому же, мне говорили, он лучше всех катается на коньках. Это правда?

— Совершенно верно, — ответил Борис Лукич. — Я тоже за него. Другие мальчики не менее способны, чем он, но мне уже некогда учить их фигурному катанию. Зима уходит, нужно снимать. Я без колебания выбираю того, кто лучше всех катается, всему другому я его научу. Прошу худсовет утвердить на роль Петьки Сашу Соловьева. Вы согласны? — Борис Лукич обратился к старшему режиссеру с седой головой и трагикомическим выражением на лице.

Седовласый режиссер прошелся по залу, давая всем понять, что вопрос серьезен и надо как следует подумать. И когда все замолкли и смотрели на него, ожидая ответа, он поморщился и как-то болезненно тряхнул головой.

— Не знаю, Борис Лукич, — начал он с расстановкой. — Я бы посоветовал пробовать еще. Впрочем, как хотите, но я бы продолжал искать. Еще Лев Толстой говорил... — Он, видимо, не мог вспомнить, что говорил Лев Толстой, и махнул рукой. — А впрочем, не в этом дело. Советую вам искать.

— Всему есть предел, — заметил Борис Лукич. — Через две недели я должен снимать, искать уже некогда, надо выполнять план. Я прошу утвердить Соловьева Сашу.

— Я категорически против! — крикнул детский драматург. — Снимайте мальчика с веснушками.

— Какая тривиальность! — пробасил критик.

Слово еще раз взял молодой режиссер, с золотыми зубами, в черных очках.

— Я считаю, Борис Лукич имеет право на наше полное доверие. Если он убежден, что надо снимать Сашу Соловьева, мы должны с этим согласиться.

— Полностью присоединяюсь, — сказал писатель с трубкой. — Поздравляю вас, Борис Лукич, и желаю успеха.

Седовласый режиссер с трагикомическим лицом вздернул плечами и пожал руку Борису Лукичу.

Детский драматург подтянул ремень на брюках и демонстративно вышел из зала.

Через час Маргарита Сергеевна позвонила Лидии Васильевне и сказала, что художественный совет утвердил Сашину кандидатуру, теперь все зависит от согласия родителей и школы.

К директору школы пошли втроем: классная руководительница Мария Павловна, Сашина мать и Саша. Мария Павловна сомневалась, стоит ли неуспевающего ученика отпускать на киносъемки. Участие в киносъемке, по ее мнению, должно быть поощрением для тех, кто хорошо учится.

Директор школы Глеб Борисович Котов был строгий, сдержанный человек. Он внимательно выслушал Сашину мать, вытирая белым платком роговые очки, поглядывал на притихшего Сашу.

— Вопрос очень сложный, — мягко произнес директор и улыбнулся. — Говорят, с арифметикой у тебя неважно. Если разрешим сниматься в кино, совсем отстанешь.

— Я исправлюсь, — отчаянно выпалил Саша и встал перед директором, как солдат перед генералом. — Я эту арифметику выучу всю наизусть. Честное пионерское!

— Вправе ли я разрешать двоечникам отвлекаться от занятий в школе посторонними делами? — задумчиво сказал директор и строго взглянул на Сашу через очки.

У Саши все пересохло во рту. Он хотел что-то объяснить, но язык прилип к нёбу, не двигался. Что делать? Уйти и окончательно сдаться?

Саша шагнул ближе к столу, что-то буркнул, но так и не смог произнести ничего внятного.

В эту минуту распахнулась дверь, и на пороге появилась Маргарита Сергеевна.

— Извините, пожалуйста, — вежливо, с приветливой улыбкой обратилась она к директору. — Я к вам по делу этого мальчика. Разрешите присутствовать при разговоре?

— С кем имею честь? — спросил директор, нахмурив брови.

— Я ассистент режиссера, Маргарита Сергеевна Самарина. Мы приглашаем Сашу Соловьева сниматься в нашей картине и убедительно просим руководство школы отпустить его. Вы, конечно, знаете, что развитие детской кинематографии в нашей стране...

— Минуточку, — остановил Маргариту Сергеевну директор. — Выйди, пожалуйста, Александр, из кабинета, подожди в приемной.

Саша, который воспрял духом с приходом Маргариты Сергеевны, снова приуныл и с опущенной головой медленно побрел к выходу, закрыл за собой двери.

— А вам известно, что мальчик отстает по арифметике? — спросил директор Маргариту Сергеевну.

— Я прошу вас учесть исключительность обстоятельств, — не сдавалась Маргарита Сергеевна. — Саша — отличный фигурист, а это как раз то, что нам нужно. Идеальное совпадение с тем образом, который задуман нашим режиссером Борисом Лукичом, большим мастером детского кино. Вы, конечно, видели его картины?

— Видел, — слегка кивнул директор.

— Вы должны содействовать развитию детского кинематографа. Это наше с вами общее дело.

— Безусловно, — согласился Глеб Борисович. — А как же все-таки с арифметикой?

— Об этом не волнуйтесь, — успокоила его Маргарита Сергеевна. — Мы наймем хороших учителей. Мальчик будет одновременно и сниматься и учиться.

— Вот как? — удивился Глеб Борисович.

— А как же иначе? — мило улыбнулась Маргарита Сергеевна. — Мы приглашаем педагогов не только для отстающих. Если не каникулярное время, учебу ни при каких обстоятельствах не прерываем.