В какой-то момент сбой всё же произошёл: я обтянула юбку, как только поняла, что она так и торчит, приклеившись к мокрой спине. Дёрнула вниз и остановилась, будто в ступоре. Сначала всё тело передёрнуло, потом по нему прошлась волна отвращения, эту судорогу повторяя. Руки оттопырены в сторону, ноги расставлены, а ни лице… наверно, какая-то гримаса, так противно было: липкая сперма, оставшаяся на юбке, капнула на бедро и стала пусковым механизмом.

Я стояла и кричала. Не жалея сил, выдавливая из себя ту обиду, которой, казалось, ещё минуту назад внутри не было. И больно мне было именно внутри! Что он так поступил. Всё понимая, осознавая, изменить ничего не пытался. Ненавижу!

— Не-на-ви-жу! — Прорычала я куда-то вверх, но точно обращаясь к нему.

Когда обороты истерики спали, я поняла, что Дементьев стоит рядом с каменным, абсолютно безэмоциональным лицом. Стоит и смотрит на меня, ухмыляясь.

— Ты… ты мою юбку… ты…

Я тряслась и заикалась, не зная, как выразить мысли, а Дементьев отвернулся, на землю сплюнул и пошёл дальше.

— Сними её на хрен! — рыкнул он через плечо, понимая, что я так и смотрю вслед.

И что с этим непробиваемым делать?.. Конечно, я юбку в кусты бросила, осознавая, что, по сути, прав он. И вот такой повод для крика был как минимум нелепым, учитывая, что именно я могла ему предъявить. И пусть сотню раз повторит, что секс между нами был лишь вопросом времени, заставлять-то зачем, насиловать? Вроде я права, а злиться не получилось. Понимая, что собственным молчанием я его поощряю, соглашаясь, что так можно, всё равно тихо шла сзади. Правда, когда увидела впереди дом, обрадовалась неимоверно и вырвалась вперёд, позволяя Дементьеву отпускать шуточки в свой адрес.

— Нинуль, а по мне, что с юбкой, что без, вид сзади не изменился. Зачем, вообще, ты их носишь? Вполне бы обошлась одними трусами, а? Экономия-то какая! — Выкрикивал он, чередуя слова с нахальным присвистыванием.

— А вам бы только экономить. Жмоты! — Буркнула я, входя в дом. Дверь захлопнула и в проходе в зеркальце, небольшое, размером с то, что в пудреницах, глянула, и меня накрыло.

Страх заставил задохнуться и конвульсивно сжиматься, пытаясь то ли вдохнуть, то ли выдохнуть. Я в стену вжалась, царапаясь, цепляясь за рассохшиеся брёвна, за паклю, торчащую из них. Цеплялась и всё равно оседала на пол, управляемая этим страхом, паникой, охватившей меня. В какой-то момент увидела перед собой Дементьева и вскрикнула, когда он попытался дотронуться.

— Ты мог меня убить! — Взревела я, за его руки удерживаясь, ногтями в его кожу впиваясь. — Ты стрелял в меня! Как ты мог?.. Ты… ты же не человек — чудовище, как… Как?..

— Я в воздух стрелял, Нина. — Проговорил он внушительно.

— Ты… ты…

— Я в воздух… — Он сжал мой подбородок, лицо вверх задирая, и удерживал, пока фокусировала свой взгляд. — Я в воздух стрелял! — Прокричалон и я услышала, но всё равно оттолкнула.

Обхватила себя руками, а Дементьев подошёл и крепче чем прежде обнял, двумя руками удерживая.

— Так нужно было, слышишь? Так было нужно. Нам двоим. Необходимо просто. Тот момент, когда напряжение всё растёт и растёт, но ему надо дать выход, иначе перегоришь. Ты же должна знать, как это страшно, когда перегораешь, когда всё между пальцев утекает, а задержать, остановить не можешь, Нина. — Судорожно шептал он куда-то в шею. — Ты нужна мне была, и я тебе был нужен. Да, не так, да, неправ, я мог, должен был тебя подготовить, но ведь предупреждал!.. Предупреждал, что не тот, кто нужен. С чего ты взяла, что особенная, а? С чего? Что изменить меня можешь? Не хватает тебя, Нина. Мне тебя не хватает, силы твоей. Другого хочу. Так, как привык, хочу и буду так поступать, слышишь?..

Я толкнула Дементьева в грудь, а он продолжал вжимать меня в свою грудь. Если даже ценой сломанных рук. Взгляд искал, а как только ловил, будто включал гипноз.

— Знаю, что виноват, Нинок, знаю. И исправить хотел бы, но не могу. Чего тебе не хватает? Раскаяния в моих глазах? Так, и не будет его там. Всё уже сделано. И обижена ты на меня. И боишься меня, но я не буду прощения на коленях выпрашивать, даже банального «извини» не услышишь, потому что словами ничего изменить нельзя. А то, что нельзя изменить, забыть нужно. Просто забыть, как и не было. Могу пообещать только, что подобного не повториться. Всё! — Тряханул он меня. — Всё, хватит! — Руками плечи сжал и отвёл от себя на расстояние. — Хочешь реветь — реви, только не жди от меня ничего! Я такой, какой есть, а ты другая. Этого тоже не изменить!

Он разжал руки и прошёл мимо, когда я упала на пол, задыхаясь от слёз. Не могла находиться с ним в одной комнате, потому на улицу вышла и устроилась на пороге, размазывая слёзы по лицу.

Давно не плакала, может, потому и сорвалась. И обида давно прошла, и страх забылся, а слёзы всё текли и текли. Неправ Дементьев, что другая. Такая же, как и он. Теми же словами говорю, когда родных обижаю, теми же фактами апеллирую. И понять могу теперь, и объяснить. Правду сказал, что напряжение между нами на пределе было. Так, что в груди всё сжималось от боли, а сейчас со слезами выходят его остатки. Всё хорошо. Всё хорошо. Всё по плану идёт. Или почти по плану…

Когда дверь за моей спиной скрипнула, внутри уже ничего не дрогнуло. И когда Дементьев сзади обнял и к себе прижал, отторжения я не почувствовала. Тепло было. Преимущественно его. Поцелуи… редкие и быстрые — тоже его.

— Я тебе воды нагрел. — Прошептал он, прижимаясь губами к шее. — И не обижайся на дурака, обещаешь? — Спокойно и ровно. Будто и не было между нами ничего. Так, что мне и улыбку сдержать не удалось.

— Всё хорошо. — Я погладила по ладони, которая обнимала меня поперёк живота. Всхлипнула, потому как от слёз не отошла, а Дементьев вздохнул.

— Не нужно плакать. Я делаю тебе больно не потому, что хочу обидеть, а потому, что просто не знаю, как себя вести. Ошибаюсь, пытаясь найти верный путь.

— Путь к моему сердцу? — Хмыкнула я, а Дементьев шумно выдохнул, прижимаясь лбом к моему затылку.

— Ты другая.

— Что это значит? — Оглянулась я, а он пожал плечами, ощупывая взглядом темноту вокруг.

— И сам не знаю. Просто другая, и всё.

— Просто то, просто это. Дементьев, почему у тебя всё просто и при этом так непонятно?

— Просто, потому что просто. А непонятно, потому что я не вижу этого простого выхода и продолжаю блудить.

— Я буду ждать тебя на финише.

— Обещаешь?

— Нет. Но даю шанс надеяться.

— А я бы хотел тебя там увидеть. — Отпустил он и отошёл в сторону. — На финише. — Пояснил и посмотрел на меня. Тепло и без всякой настороженности. Тот взгляд, который он себе никогда не простит.

— Всё в твоих руках, — бросила я на ходу, а он схватил меня за руку, не позволяя вот так уйти.

— Я всё же надеялся, что ты всё ценное для меня прибережёшь.

— Я и так на твоей стороне. Куда уж больше? — Я вывернулась из несильного захвата и сделала два шага назад. Дементьев рассматривал меня с улыбкой, позволяя забыть обо всём.

— А имя соперника?

Вот теперь он спросил серьёзно, но я не ответила. Головой покачала и шагнула в дом, закрывая за собой дверь. Усмехнулась, вспоминая, как сейчас выгляжу: с измазанным землёй и соком травы лицом, помятыми волосами, в майке и трусах… и, конечно, спортивные туфельки, которые едва ли можно отличить от двух комков грязи. Я рассмеялась, благо не в голос — получилось сдержаться.

Посреди комнаты стоял пустой таз, два ведра воды, какая-то плошка, а на топчане заботливо разложенные вещи: чистое бельё и майка Дементьева, так как в моём гардеробе более одеть было нечего. Не брать же вечернее платье, в самом деле…

Как только я привела себя в порядок — вышла на улицу, чтобы вылить воду, а Дементьева рядом нет. Звать не стала, осмотрелась только и вернулась в дом. Он пришёл минут через десять. Я тогда уже лежала, пытаясь согреться под тонким, потасканным жизнью и мной, в том числе, одеялом. Услышала, как вода в пустой алюминиевый таз полилась: он решил умыться. Судя по звукам, мыл шею, лицо, торс. От воды отфыркивался, пару раз перетянул по телу полотенцем, недолго покопавшись в сумке, Дементьев переоделся. Мог бы, как и я сама, сделать вид, что всё так и должно быть, но не стал. Он без слов поднял меня с топчана и на руках перенёс на скрипучую кровать. Лёг рядом и согрел своим теплом, не смея претендовать на что-то большее, чем молчаливое согласие.