Один луне подобный султан с солнечным ореолом
имел сына, красой подобного Йусуфу.
Ни у кого не было столь прекрасного сына,
ни один сын не был окружён таким почётом и уважением.
С ним рядом его поклонники прахом казались,
даже местная знать была у его лица в услужении!
Если ночью он выходил за порог,
то казалось, что новое солнце над полями всходило.
Невозможно описать его лик,
даже блеск луны рядом с ним — пустячок.
Если из его кудрей свить верёвку,
сотни тысяч сердец спустились бы и в колодец по ней.
Обжигающие кудри этой свечи из Тараза
усложняли и без того трудную жизнь всему миру.
Ловушки локонов этого подобного Йусуфу юноши
и за полвека описать невозможно.
Если моргал он глазами, как расцветший нарцисс,
воспламенялся весь свет,
а когда рассыпал сахар своего смеха,
сотни тысяч цветов распускались, не дожидаясь весны.
От его губ и следа не было видно — настолько тонки,
а о том, чего нет, и пересудов не будет.
Когда появлялся он из-за занавеса,
каждая ресница его губила сотню смотревших!
Причиной волнения в мире и в душах был этот парень,
но не хватит мне слов всё о его красе рассказать.
Когда в полях гонял он коня,
сопровождали его мечи оголённые и сзади, и спереди,
Засмотревшихся в его сторону
сразу на дороге вылавливали.
Один бедный дервиш, не знающий ничего,
потерял и верхушку, и корни в любви к тому юноше.
Его надел здесь не предвещал ничего, кроме тревог и невзгод,
и умирал он, но боялся признаться.
Не найдя, с кем разделить свою боль,
заглушал в душе он любовь и в сердце — горе.
Дневал и ночевал он на улице юноши,
отвернув взор от людей мира.
Никого в мире он в свою тайну не посвящал,
в одиночестве задавливал своё горе.
Сутками напролёт, со слезами, словно из серебра, и лицом, словно из золота,
просиживал в ожидании с раздвоенным сердцем.
Держался лишь тем теряющий выдержку нищий,
что тот юноша иногда проходил вдалеке.
Однажды возвращался принц издалека,
весь базар охватило волнение.
Словно сотня воскрешений в мире случилась,
засуетились люди повсюду.
Глашатаи шли сзади и спереди,
каждый час проливая кровь у сотни людей.
Крик «Вон отсюда!» достиг и луны.
Длина войска была чуть не фарсанг.
При криках глашатаев у того нищего
голова закружилась, он пал на землю.
Потерял он сознание, оставшись в крови,
совсем о себе позабыл.
Потребовались бы и сто тысяч глаз,
чтобы его кровь оплакать!
Иногда этот ослабший синел,
иногда истекал кровью.
Его слёзы то замирали от его стона,
то сгорали от зависти.
Наполовину погибший, полумёртвый, полуживой,
в бедности не имевший и полбуханки —
как же столь низко упавшему
можно соединиться с таким принцем?
Был он, незнающий, с полкрупинки тени размером
и вдруг захотел солнце обнять.
Принц шёл с войсками,
и крикнул со своего места тот нищий.
Вскричал он, вышедши из себя:
«Сгорела моя душа, ум тоже ушел!
Сколько ещё мне жечь душу всем этим?
Иссякли у меня выдержка и терпение!»
Произносил такие слова тот ошеломлённый,
ударяясь от боли с каждым возгласом головою о камень.
Помутилось его сознание после выкриков,
кровь полилась из его глаз и ушей.
Глашатай принца об этом узнал,
пошёл к шаху, чтобы обо всём донести.
«В твоего принца, о шахрияр, — он сказал, —
беспокойный жулик влюбился».
От ревности шах потерял рассудительность,
от жара сердца вскипел его разум.
«Возьмите его и повесьте, — велел он, —
связав ноги, повесьте вниз головой».
Стража шаха немедленно отправилась
и окружила этого нищего.
Потащили нищего в направлении виселицы,
возбуждённая толпа собралась вокруг.
Никто не подозревал о его боли,
и никто не просил о его помиловании.
Когда поднял его на эшафот разозлённый визирь,
в огне сожаления нищий воскликнул:
«Ради Господа, дай мне время,
дабы сделать один поклон перед смертью».
Дал ему время гневный визирь,
чтобы он мог поклониться.
Затем при поклоне сказал: «О Боже!
раз шах убивает меня невиновного,
перед тем, как душу отдать, так и оставшись незнающим,
сделай лик этого мальчика долей моей.
Чтобы узреть его лик ещё раз
и, уходя, посвятить жизнь его лику.
Если с радостью в лицо этого принца взгляну,
смогу посвятить и сто тысяч жизней радостно.
О Царь! Раб к тебе обращается с просьбой,
влюблён он и убит на твоем пути.
Я — ещё раб этой двери,
влюблён я, но ещё не неверный.
Ты же исполняешь сотни тысяч желаний,
а у меня лишь одно, исполни его, разреши моё дело!»
Когда это пожелал тот невинный пути,
то попала его стрела в цель.
Пока визирь речь эту слушал, тихо
сердце его сжималось от сострадания к бедняку.
Направился к шаху с рыданиями,
рассказал о состоянии влюблённого,
рассказал о его просьбе намаз совершить,
и о его желании при поклоне.
Шаху стало больно из-за него,
он смилостивился и дал согласие на прощение.
Затем шах сразу принцу сказал:
«От этого упавшего не отворачивайся,
вставай и поднимайся на эшафот,
подойди к этому изумлённому и страдающему.
Вызови к себе своего нищего,
он тебя полюбил, будь с ним ласков.
Поступай милостиво с ним, ибо от тебя он страдает,
будь сладок с ним, ибо он твой яд попробовал.
Возьми его с дороги и отведи в сад
и приходи ко мне вместе с ним».
Отправился подобный Иусуфу принц,
дабы находиться с нищим в воссоединении.
Отправился тот огонь, солнцу подобный,
чтобы уединиться со света крупинкой.
Радостно двинулось то море, полное драгоценностей,
чтобы дотронуться до капли.
Всплескивайте теперь руками в восторге,
ликуйте и хлопайте в ладоши.
Наконец, приблизился принц к эшафоту,
переполох поднялся, как в Судный день.
Увидел нищего, умирающего,
увидел его, на землю падающего.
Земля от крови его глаз стала грязью,
бескрайнее сожаление досталось ему.
Исчез он, потерян, до предела уменьшился,
и всем, что и этого хуже, также он стал.
При виде состояния нищего, окровавленного,
слезами глаза принца наполнились.
Хотел принц скрыть слёзы от войск,
но не мог, всё текли и текли его слёзы.
Разразился в тот час он слезами, словно дождём,
боль сотен миров охватила его в ту минуту.
В ставшего искренним в любви
его возлюбленный ответно влюбляется.
Если у тебя любовь подлинная,
твой возлюбленный тебе ответит взаимностью.
Наконец тот принц, солнцу подобный,
ласково подозвал к себе нищего.
Но нищий не знал его голоса,
доводилось ему только вдалеке принца видеть.
И нищий, подняв с земли голову,
увидел внезапно перед собой лик падишаха.
Когда жгучий огонь встречается с морем,
то, как бы ни был он жгуч, не устоит перед морем.
Этот влюблённый дервиш был огнём,
сблизился он радостно с морем.
Умирая, он произнёс: «О шахрияр!
Раз мог ты убить меня так жалко,
не требовались эти ловкие стражи».
Прозвучали эти слова, — и словно его и не было.
Вскричал он перед смертью, жизнь отдавая,
ещё раз свечой радости вспыхнул и ушёл.
Когда стало соединение с возлюбленным очевидным,
абсолютное фана
[354] он обрёл и уничтожился.
В поле боли идущие знают о том,
что происходит с мужчинами, когда они исчезают в любви.
О ты, чьё бытие смешано с гибелью,
чьё наслаждение сдобрено горем!
Пока не походишь и вверху и внизу,
разве что-то о покое сможешь узнать?
