Эйнард подошел неслышно, когда она застыла, положив руку на спинку кровати, и нежно обнял сзади.

— Я разогнал всех гостей, — с явной улыбкой проговорил он и, зарывшись лицом Беанне в волосы, с наслаждением вдохнул их аромат. — Мама обещала позаботиться об Айлин. Так что… вся ночь наша…

Беанна, сама того не ожидая, в панике замерла. А если… если ему не понравится? Если он разочаруется? Беанне ведь совсем нечего ему дать: невинность свою она давно потеряла, а вот опыта хоть какого-нибудь так и не приобрела.

— Я… все сделаю… что ты только скажешь… — испуганно пробормотала она. Эйнард тут же ослабил объятия и развернул ее к себе. В его взгляде появилось беспокойство, а у Беанны защипало в носу. Вот только слезу пустить сейчас не хватало. Чтобы Эйнард решил, что она совсем ни на что не годна, и отправил спать к дочери.

— Я не стану принуждать тебя, Беанна, — несколько удивленно заметил он. — Если тебе нужно время, — пожалуйста, мне некуда торопиться. У нас впереди вся жизнь, и я дождусь, когда ты сама меня захочешь.

Она изумленно захлопала ресницами.

— Я сама? — переспросила шепотом. Эйнард совершенно серьезно кивнул.

— Разумеется. Постель — это наслаждение для двоих. Я понимаю, что твой первый опыт был не слишком удачным, но, поверь…

Беанна сжала его руку и заглянула с мольбой в глаза.

— А ты… можешь забыть про мой первый опыт? — чуть дыша попросила она. — Хотя бы сегодня… Или это… никак не возможно?

Эйнард улыбнулся, даря надежду.

— Я с тобой забываю вообще обо всем, — признался он. — Что было, что будет… Хочу только сделать тебя счастливой. Если ты мне позволишь.

— Но я же твоя жена, — недоуменно отозвалась Беанна. — Мой долг…

Эйнард покачал головой.

— Здесь нет долга, душа моя. Есть только желание. И, если ты не будешь против, я покажу.

Беанна, с трудом справляясь с дрожью, кивнула. Эйнард говорил какие-то невероятные вещи: кто же спрашивает женщину в таком деле, как удовлетворение мужских потребностей? Вот и мама, будучи без ума от отца, об этой части жизни предпочитала умалчивать. И Беанна поняла, что даже испытываемые чувства не делают женщину в постели счастливой. И была готова к этому, уверенная, что ее любовь к мужу позволит пережить эти неприятные минуты. Но Эйнард…

Он шагнул к ней, прижался губами к ее лбу, запустил пальцы в волосы, ласково касаясь, расплетая косу, высвобождая огненные локоны. Беанна закинула руки ему на шею, подставляя губы: от его поцелуев она всегда словно выпадала из реальности и готова была позволить ему все что угодно. И, если Эйнард будет целовать ее во время соития, может быть… ей удастся… сделать так, как ему будет приятно…

Его руки, ласково изучив спину, добрались до шнуровки на платье, и Беанна невольно сжалась. Но Эйнард одновременно углубил поцелуй, из нежного превращая его в страстный, и у Беанны закружилась голова, а по телу неожиданно прошлась горячая волна. Беанна едва не отпрянула в испуге: что Эйнард о ней подумает? Вдруг решит, что она совсем уже падшая женщина, если так откликается? Но любимые сильные руки вернулись к ее лицу, касаясь щек, словно вытирая слезинки. Однако Беанне теперь вовсе не хотелось плакать. Хотелось прижаться к мужу еще сильнее, хотелось стянуть с него нарядную рубаху и дотронуться до кожи.

Она невольно сжала ткань, когда Эйнард, оторвавшись от ее губ, начал целовать висок, волосы, потом спустился к шее, к плечам, к ложбинке между ключицами. Беанна не понимала, что происходит, но от его прикосновений исчезал страх и презрение к самой себе, зато все сильнее затапливало что-то горячее и волнующее. Она подалась ближе и, не веря собственной храбрости, спустила с плеч свадебное платье, позволив тому упасть на пол и оставшись в одной нижней рубашке. У Эйнарда потемнели глаза. Он обхватил одной рукой Беаннин затылок, а второй откинул назад упавшие на лоб волосы и принялся целовать ее раскрасневшееся лицо.

— Ты прекрасна, душа моя, — шептал он. — Не бойся, я не причиню тебе вреда…

Беанна хотела было что-то ответить, но он уже снова завладел ее ртом, гладя обнаженные руки, спину, совсем невесомо опускаясь ниже, зажигая Беанну, и вдруг подхватил ее на руки и перенес на кровать.

— Я остановлюсь по первому твоему желанию, — очень серьезно, почти торжественно, пообещал Эйнард, и Беанна кивнула, хотя совсем не понимала, что он говорит. Перед глазами стояло его лицо, а в голове шумело, отгораживая от всего мира. Все сосредоточилось на его губах и руках, двигающихся по ее телу, касающихся каких-то потаенных мест, отчего Беанна судорожно вздыхала и чувствовала, что еще секунда-другая, и она не сдержит стон. Да что же это? Разве об этом рассказывала мама? Беанна горела без огня и, отвергая всякий стыд, желала продолжения. Пусть исчезнет эта рубашка, пусть Эйнард ласкает обнаженную кожу и не страшится напугать Беанну. Разве можно с ним чего-то бояться? Разве можно ожидать боль или обиды? Когда он так…

Беанна закусила руку, давя рвущийся на волю стон, и изогнулась. Нет, это невозможно! Мама учила, что женщина должна не двигаться и терпеть, пока мужчина сделает свое дело. Но как же терпеть, когда вот так… совсем… никаких сил…

— Эйнард… — одними губами прошептала она. — Пожалуйста… пожалуйста…

Он тут же отстранился, и Беанна заметалась, не понимая. Она же не отталкивала, не просила уходить. Неужели он решил?..

Кровать прогнулась под дополнительным весом, и Беанна наконец получила возможность узнать Эйнарда настоящего. Скользнула дрожащими пальцами по гладкой спине, ощутила напрягшиеся мышцы, на мгновение вспомнила, что не должна вольничать, но Эйнард вздохнул с таким удовольствием, что Беанна перестала сомневаться.

— Ты… больше не боишься меня? — едва слышно спросил он. Беанна сжала руки, словно присваивая его себе.

— Я боюсь только тебя потерять, — выдохнула она. — Пожалуйста, любимый… Я хочу быть твоей женой… Совсем твоей… Навсегда…

— Как я мечтал услышать эти слова, — пробормотал Эйнард, привлекая Беанну к себе. — Душа моя, счастье мое, я так тебя люблю…

— И я… — успела еще шепнуть Беанна и забылась в самых сладостных, самых ярких и самых восхитительных ощущениях…

Тила не в первый раз поймал себя на том, что ноги ведут его в госпиталь. Сначала это забавляло, потом напрягало. А теперь стало все равно. В тот самый момент, когда Тила осознал, что влюбился. И что сделал все, чтобы оттолкнуть любимую девушку.

Что зацепило его в Ильге, понять было невозможно. Каждое событие их знакомства восставало против зарождения чувств. Сначала Тила унизил Ильгу своим нелепым выговором, потом она посмеялась над ним и стала общаться, как с самым злейшим врагом. Язвила, подшучивала, всем своим видом говоря, что Тила ей безразличен. Может быть, это и задело его? А потом покатилось, как снежный ком, и обрушилось нежданно-негаданно?

Тила ощетинился из-за ревности, когда увидел Ильгу на свадьбе, такую нарядную, раскрасневшуюся и неожиданно красивую, и представил, как какой-нибудь неоперившийся юнец кладет руки ей на талию, а Ильга улыбается ему — нежно и доверчиво — как Тиле никогда не улыбалась. В ночи, под заревом костра, чего только не может случиться. И пусть Тила одной левой способен уложить любого из возможных кавалеров, и пусть он прошел столько битв, сколько иным и не снилось, и пусть его положение в обществе на порядок выше, чем у других армелонцев, шансы с Ильгой были равны нулю. Особенно после данного отцу обещания.

Тиле не понадобилось много времени, чтобы понять, откуда у малютки Айлин фамильное родимое пятно. Оно проявлялось уже несколько поколений и совершенно четко определяло принадлежность к их роду. Ошибки быть не могло: силуэт летящей птицы на бедре спутать с чем-либо другим невозможно. И только один человек, помимо самого Тилы, мог подарить Айлин такое наследство.

Тиле даже не пришлось прижимать отца к стене и требовать правды: видимо, тот все понял по его лицу.