Но это вовсе не значило, что он должен позволять кому бы то ни было себя жалеть! Пусть люди приберегут это нелепое желание для себе подобных. А он не нуждается!

Лил прищурился, издалека прикидывая, какая сегодня добыча попалась в капкан. Вообще он не любил эти человеческие приспособления для ловли животных, предпочитая настоящую охоту. В этом случае они со зверем были на равных, и либо один из них ускользал, оставляя противника голодным, либо второму удавалось победить и добыть себе еду. А силки, капканы, сети обманывали животных, губя их в самый неожиданный, самый сладкий миг победы, и поэтому казались Лилу кощунством.

Но с тех пор как с мамой произошло несчастье, приходилось охотиться за двоих, и рисковать он больше не мог. Ставя ненавистные ловушки и вынимая из них добычу, Лил испытывал горькое чувство вины, и даже легкая улыбка матери, встречающей его с охоты, не приносила должного удовлетворения и не изгоняла из души стыд.

То, что капкан сослужил свою службу, Лил понял сразу: запах крови не почуять было невозможно. На душе заскребли кошки, а значит, следовало побыстрее забрать добычу, не осматривая раны, не прикидывая, сможет ли зверь с такими повреждениями выжить в лесу, если поддаться на уговоры совести и отпустить его на волю. Несколько раз, несмотря на угрозу остаться голодным, Лил именно так и поступал, но в большинстве своем раны пойманных животных были таковы, что жизни им оставалось на пару часов даже в случае его милости.

Однако торопиться Лилу не хотелось. Он был обижен на мать и предпочел бы не видеть ее, пока не уляжется злость из-за сегодняшних невзгод. Впрочем, как оказалось, Лил ничего не знал о настоящих неприятностях. А вот они уже караулили его, да еще и там, где он никак этого не ожидал.

Запах раненого животного расслабил Лила и перебил другой, чуть менее сильный, но гораздо более опасный дух охотничьей собаки. Простых собак Лил не боялся — они не причиняли вреда, а вот охотничьи видели в нем зверя, добычу, которую следовало сначала загнать, а потом подарить хозяину, человеку. От таких собак и пахло иначе: кожей ошейника, сеном придомовой будки и остро ощущаемой ненавистью к своей потенциальной жертве.

Лил старался держаться от них подальше, небезосновательно полагая, что их хозяева не откажут себе в удовольствии испытать подопечных в охоте за таким, как он. Но сегодня, когда свора грызущихся шавок выскочила прямо на него, прятаться Лилу было некуда. Он только успел подхватить пару камней и выдернуть из-под корня дуба крепкую тростину, готовясь к обороне.

Но собаки, увидев его, вдруг остановились. Сбились в кучу, нюхая воздух и пытаясь определить, что за существо перед ними: Лил пах не человеком, но он пах и не зверем. Во всяком случае, не тем зверем, на которого привыкли охотиться собаки. Даже разъяренный медведь не источал такой опасности, как вставший между ними и добычей невеликого роста двуногий. Нет, не его палки испугались собаки — хозяин, бывало, и не такой гонял. Но незнакомец казался страшнее хозяина, и псы застыли, переглядываясь, не понимая, что им делать дальше…

Лил глядел вожаку прямо в глаза, не отводя своих и не моргая. Он знал, что можно подчинить себе зверя, если заставить того первым опустить взгляд. Этот способ не раз выручал его из беды: мало кто из живых существ мог хоть сколько-нибудь долго смотреть в опасно светлые, обычно прищуренные глаза Лила — даже мама, стоило ему задуматься, глядя на нее, просила отворотить взор. И пес не стал исключением. Заскулил, трусливо понурив голову, и свора заволновалась и попятилась было назад, но жесткий, презрительный голос оборвал отступление:

— Стоять, шавки подзаборные! Или по палке соскучились? Так я вас быстро отучу на чужую добычу пасти разевать!

Лил молниеносно накинул капюшон в попытке скрыть от появившегося из-за кустов охотника то, что являлось источником всех его бед. Сегодня Лилу отчаянно не нужны были неприятности, и, если бы удалось убедить хозяина собак в том, что он обычный человек…

Охотник мельком глянул на Лила, явно не ожидая никакого подвоха с его стороны. И увидел только то, что Лил стремился ему показать: худенького тщедушного мальчугана, напуганного озлобленными псами.

— Не бойся, не тронут, — хмуро бросил охотник, раздраженный, очевидно, тем, что его собаки пытались напасть на ребенка. — Я на детей не охочусь.

Лил кивнул, надеясь, что этого жеста признательности человеку будет довольно и он отправится своей дорогой. Лил даже готов был пожертвовать своей поживой, лишь бы не возбуждать подозрений. Ввязываться в драку ему было никак нельзя: силы противника слишком явно превосходили его собственные, а он должен был заботиться о больной матери.

Охотник свистнул, приказывая собакам следовать за ним, и направился к противоположной стороне поляны. Но свора продолжала жаться к земле, негромко поскуливая и словно не решаясь приближаться к Лилу, который стоял на пути их хозяина. Охотник удивленно посмотрел на собак, не понимая, в чем причина подобного поведения. Он окинул поляну взглядом, задержав его на капкане, и несколько секунд напряженно вглядывался в дебри леса за спиной Лила, но так и не обнаружил причины подобного испуга псов.

Лил напрягся, уверенный, что охотник не удовлетворится неизвестностью. Такие люди всегда доводили дело до конца, иначе долго в своем ремесле не продержались бы. А значит, охотник продолжит искать причину. И рано или поздно он ее найдет.

Лил сделал незаметный шаг в сторону — туда, где можно было бы укрыться в случае нападения. Человек, увлеченный загадкой поведения собак, не обратил на него никакого внимания. Но животные, вмиг учуявшие в отступающем Лиле слабину, вскочили и, припадая на передние лапы, залились отчаянным лаем. Охотник вперился в Лила взглядом.

— Стой спокойно, — велел он. — Мы сейчас уйдем, потом сможешь заняться своим капканом.

Лил снова кивнул, радуясь, что охотник неверно истолковал его намерения. Собаки наконец стали вести себя как должны, и это успокоило человека. Теперь главным было не наделать ошибок.

Охотник раздраженно прикрикнул на собак, приказав им оставить мальчишку в покое. Но свора продолжала бесноваться, не видя и не слыша никого, кроме загнанного в ловушку зверя. Никогда им еще не попадалась подобная добыча. Ну, неужели, неужели хозяин не понимает, какой трофей они ему приготовили?

Крайне раздосадованный неповиновением, охотник потянулся было за палкой, но вдруг остановился. Ни единожды еще его собаки не нападали на ребенка — напротив, ценой собственных жизней они защищали человеческих детенышей от хищников и других опасностей. Почему же сейчас с такой ненавистью кидались на мальца в капюшоне? Только ли потому, что не видели его лица?

Впрочем, когда собак интересовала форма носа или цвет бровей незнакомца? Они полагались только на свой нюх. И сейчас этот нюх подсказывал то, чего не замечал охотник. Он видел перед собой человека. А собаки чуяли зверя. И значить это могло только одно…

Одним прыжком он оказался возле Лила и сдернул с его головы капюшон. Светлые, словно серебристые волосы заиграли на солнце сиреневыми оттенками. Охотник отшатнулся.

— Эндово отродье! — вырвалось у него. Псы взвыли в предвкушении славной охоты. — Взять! — коротко бросил их хозяин. И собаки кинулись на мальчишку…

Лилу хватило пары секунд, чтобы принять решение. Бежать от собак было делом бессмысленным — они быстрее и их больше; они раздерут его еще до того, как он доберется до ближайших кустов. Напугать охотника своим перевоплощением ему даже в голову не пришло: Лил хотел быть человеком и поступал по-человечески, даже когда это было неимоверно сложно. Поэтому он отпрыгнул в сторону, к дереву, и быстрее кошки взобрался по стволу вверх — под защиту густой листвы, которая скроет его и от глаз охотника, и от его стрел. А влезть вслед за ним этот человек точно не сможет: веток внизу почти нет, а лучшие годы зверолова явно остались позади.

Охотник присвистнул от изумления, проводив Лила взглядом, потом обошел дерево кругом, внимательно всмотрелся в неподвижную крону и снова помянул Энду. Стрелять вверх, в листву, было делом бессмысленным. Даже если бы ему удалось случайно задеть мальца, это могло только разозлить того и заставить сделать то, что в мгновение ока поменяло бы их ролями. Кажется, испуг затуманил разум мальчишки, и он позабыл о своем главном оружии. И, пока он об этом не вспомнил, следовало привести подмогу.