На крыльце избы появился Лапинас. Безмолвно глядел на непрошеных гостей, которые оборонялись от рассвирепевшего Медведя, но, когда Гайгалас запустил в пса вилами и те просвистели мимо пса, лишь чудом не пришибив его, он обрел дар речи:

— Ложись, Медведь! Будь умнее этих людей, песик. Зачем приехали, мужики?

— Сам видишь… — Гайгалас красноречиво потряс в воздухе вилами.

— Толейкис прислал?

— И без Толейкиса дорогу знаем.

— Ага… Сами, стало быть, додумались. Любопытно, любопытно… — Лапинас в мгновение ока изменился. — Только зачем эти топоры, вилы? Убивать пришли? Коли так, надо было ночью, втихаря заколоть да ограбить.

— Не бойся, — отрезал Гайгалас. — Не одному помирать — с тобой и Римшу погубим. Где Лукас-то? Эй, Римша! Выходи, гадюка! Лапинас жалуется, что не может из-за твоих закутов до навозу добраться. Приехали подсобить ужаку.

— Приехали, ну что ж. — Лапинас подошел к мужикам. — В Лепгиряй не принято гостей выгонять. Милости просим в избу. Гайгалас, бригадир! Может, позавтракать не успели? Погреемся, потолкуем, как добрым соседям пристало. Просим, мужики, просим.

— Успеется, когда работу кончим, — откликнулся Винце Страздас и хмыкнул в воротник.

— Вот, к примеру, — подхватил Робинзон, — когда пообчистим тебя, уважаемый сударь, тогда и магарыч выставишь.

Стяпас Гумбас одобрительно шмыгнул носом, но промолчал — несмотря на свой бойкий вид и молодые годы, он был такой тихоня, что в два дня одно слово говорил.

— Видишь, Лапинас, кончились твои хитрости, гадина. Слыхал, что народ решил? Сей же момент привяжи свою псину, коли не хочешь, чтоб мы ее к земле пригвоздили, и подсоби навоз из загородок выбросить.

Лапинас опустил гостеприимно разведенные руки. Из избы вышла Морта, набросив на плечи шерстяной платок. За ней робко топтался Лукас.

— Что за ярмарка? Чего приперся, Гайгалас? Самогону захотел? А помелом по шее не желаешь?

— Полно ломаться, Римшене. Видишь — нас пятеро. А понадобится, Кляме полный грузовик на подмогу привезет. Наши мужики не пальцем сделаны, гадюка, не думай. Не дадут себя за нос водить. Ну хватит, наболтались, пошли загородки ломать.

— Не имеешь права! — запротестовал Лапинас. — Можете махать вилами да топорами в Майронисе, а в Лепгиряй не сметь! В Лепгиряй и без вас есть кому махать.

Гайгалас отмахнулся от него и, окруженный товарищами, двинулся к скотному двору. Винце с Робинзоном первыми отбились от Медведя. В хлеву с громким уханьем уже отшибали доски.

Морта кинулась за мужиками в хлев.

— Медведь, куси! — науськивала она собаку. — Бери этих бандитов! Куси! Куси! Куси!

На шум стали собираться прохожие. За хлевом Прунце Француз рубил для Лапинаса хворост. Прибежал и он. Глядел преданными глазами дурака на хозяина, старался постичь своим скудным умом происходящее.

— Вот я тебе, злосчастный пьяница, бродяга! — кричала Морта, кидаясь на Гайгаласа, который загородил дорогу в хлев. — У самого ничего нет, хочешь и других с сумой пустить. Лукас, чего торчишь на крыльце как статуй! Давай сюда вожжи! Свяжем этого майронисского полудурка, пока никого не задавил.

Гайгалас медленно продвигался боком к двери, с одной стороны отбиваясь от Римшене, с другой — от пса.

В дверях появилась корова, которую тащил за повод Робинзон; Гумбас же, мелко поплевывая во все стороны, толкал ее сзади.

— Поторапливай, поторапливай, Стяпас, уважаемую сударыню. Клямас, на одну больше нашли!

— К изгороди! В колхоз гадину!

— Вот, к примеру, уважаемый…

Морта, оставив Гайгаласа, подскочила к скотине, схватила за повод, а Медведь в эту минуту вцепился Гумбасу в штанину. Но на сей раз просчитался. Гумбас никому не прощал обиды, вот и тут он с такой меткостью запустил топором в пса, что тот истошно взвыл от боли, исчез за хлевом и лишь на другой день появился, волоча заднюю лапу.

— Собаку… собачку убили… — залопотал Лукас.

— Люди, помогите! Неужто вам наплевать, что дикари деревню разоряют?! — кричала Морта.

— Пускай радуются чужому горю, Римшене, пускай, — возгласил Лапинас суровым голосом пророка. — Господь бог не сегодня, так завтра… Каждому по заслугам…

Прунце наконец уразумел, какая беда нагрянула на его благодетеля. Сунул два пальца в рот, дико засвистал и понесся вприпрыжку по деревне. Бежал, смешно выкидывая длинные ноги, подгребал руками грудь, будто тянул оттуда что-то невидимое, и во всю глотку вопил:

— Уг-у-у-у-у, люти! На госфотина Лафину напали! На помош!

Услышав дикий крик дурака, люди бросали все и бежали ко двору Лапинаса. Прохожие забывали, куда шли, проезжие — куда ехали. С узелками, корзинками, бидончиками сметаны, заглянувшие в деревню из кяпаляйских, майронисских, варненайских хуторов или даже вообще посторонний люд — все сворачивали во двор Лапинаса, привлеченные адским шумом.

Поначалу никто не обратил внимания на прискакавшего верхом Арвидаса — взгляды всех были прикованы к скотному двору, где Морта атаковала грязной веревкой майронисских мужиков. Пока Прунце с воем носился по деревне, ей удалось прорваться мимо Гайгаласа в хлев. Здесь она схватила вымокшую в навозной жиже веревку и как шальная накинулась на мужиков, ломавших загородки. А те, не ожидая такого решительного нападения, один за другим спасались бегством и, отбивая вилами удары, отступали со скотного двора. Зеваки, довольные зрелищем, галдели и подзуживали обе стороны не сдаваться, а Прунце прыгал вокруг, как судья на ринге, тузил кулаками воздух и визжал от удовольствия. Лукас Римша стоял на крыльце, схватившись за голову, и мучительно охал, словно Морта его самого секла этой веревкой. В окнах виднелись испуганные детские лица, слышался жалобный плач.

Арвидас щелкнул плеткой в воздухе и, резко натянув поводья, поднял лошадь на дыбы. Толпа шарахнулась, уступая дорогу. Вилы одни за другими воткнулись в навоз. Напряженную тишину нарушало только неуважительное лошадиное фырканье.

— Что же, Гайгалас? Не пойму я, ради чего ты сюда своих ребят привел. Дело делать или с женщинами драться? — спросил Арвидас, молниеносно оценив положение.

— Помочь приехали. — Гайгалас потрогал распухшую щеку, по которой прошлась Мортина веревка. — А они, гады, видишь как помощников встречают.

— Вот, к примеру, надо же людей пообчистить, — вмешался Робинзон, смеясь рыжими щелками глаз. — У них навоз не простой, председатель. Потяни-ка носом, сударь. Чистым маслицем несет, как с маслобойни.

— Наверно, еще со сметоновских времен осталось, — откликнулся Кляме.

Подошел Лапинас.

— С этими… я не разговариваю. — Он презрительно кивнул головой на майронисских мужиков и демонстративно повернулся к ним спиной. — Но вы мне ответьте, председатель, чем наш двор провинился, что напустили эту банду дикарей? Есть порядок в нашем колхозе, или каждый, кому угодно, может грабить честного человека среди бела дня?

Гайгалас от души расхохотался.

— Дикари приехали тебе жиру поубавить, жиряк. Больно раздался на чужих хлебах, гадина.

— Замолчи, Гайгалас! — Арвидас подмигнул ему. — Ты, Лапинас, спрашиваешь, чем провинился твой двор? Что ж, двор как двор. Но его хозяин и правда никуда. Почему не выполняешь, что положено? Решение правления знаешь?

— Я? Не выполняю? Как у вас язык поворачивается? А кто первый в Лепгиряй вторую корову продал, пример показал? Правда, не своему колхозу, не так, как Раудоникис, зато первый. Первый! Это запомнить надо, товарищ Толейкис!

— Этим, брат, хвастаться нечего, — откликнулся из толпы Помидор. — Глядя на тебя, на дурня, и мы своих коров увели. А Римши, брат, смеются.

— Да не один Римша…

— Хватит! Мотеюс знает, что делает.

Все вдруг замолчали и вытянули шеи, увидев, что Арвидас соскочил с лошади и привязывает ее к изгороди рядом с Римшиной Безрогой, которую выгнал из хлева Робинзон.

— Не знаю, как тебя понимать, Лапинас. Корову первый продал, а навозу давать не хочешь.

— Как так не хочу? Кто сказал? Правильно, из-за загородок не выбросил. Виноват. Но не потому, что жалко или еще чего. Подходу нет, Римшины загородки мешают. Вот откуда моя вина! А раз уж приехали — берите, вывозите. Милости просим. Я даже рад. Столько мужиков — на вилах да на вилочках и вынесете, не придется даже Лукасовых загородок ломать.