Языкаста, язвительна была эта маленькая чернявая бабенка с круглым, цветущим лицом. От ее пронзительных желтых глазок не укрывалась мельчайшая подробность, которая, по надобности, могла быть предана забвению или соответственно раздута и пущена гулять по белу свету. Распускание слухов было как бы второй ее профессией, неразрывно связанной с ремеслом спекулянтки. Она бегала по дворам, скупая сыры, яйца, мясо, а бабы, боясь ее языка и желая побыстрей от нее отвязаться, без долгого торга продавали ей все, что имели лишнего, потому что готовы были лучше потерять лишний рубль, чем оказаться оклеветанными на всю округу. Скупленные продукты Страздене потом перепродавала по повышенным ценам спекулянткам, а нередко и сама снаряжалась в большие города, где скупала дефицитные промтовары, нужные в деревне.

Все это Ева давно знала, потому что Страздене заглядывала и в Павешвиле. Она немало уже наслушалась про ее необузданный язык, но то, что услышала сейчас, не умещалось в ее воображении, потому что она впервые столкнулась с тем, как зло Миле судит и рядит людей. Поэтому она и переминалась на месте в страшном смущении, не зная, что делать. А Страздене носилась по комнате, то кого-то оговаривая, то хваля красоту обстановки, то снова расправляясь с хуторами, а через минуту возвращалась к той же обстановке и не могла налюбоваться на чудесные занавески, которые могли связать только пальцы такой волшебницы, как Ева…

— Не пожалел вам господь милостей, сударыня, не пожалел. Такой вот Римшене хорошие руки дал, зато на ум поскупился. Лапинасову Году разукрасил будто куколку, а ленью наградил. Лапинене совсем чокнутая. Шилейкене была б ничего, но бедняге суждено весь век горб таскать. Бузаускасова Гедрута шлюха, каждую весну брюхатая ходит. А вы и работящая, и красивая, и серьезная, и умница, и супруг ваш образованный. Ах, сударыня, до чего ж я, бедняжка, завидую вам, до чего завидую! Таких золотых людей не много на свете, вы уж мне поверьте, дорогуша, потому что я, слава богу, за год выхаживаю больше, чем иной за весь свой век. Знаю, какие люди бывают, сударыня, знаю.

И тут же стала перечислять главные человеческие добродетели, каждую иллюстрируя живым примером. Лапинас-де вершина отцовской любви, потому что она не встречала другого, кто бы так баловал свою дочь и купил бы для нее у Миле столько нарядов. А Мартинас-де до того мягкий, чистый, такой образец долготерпения, что святые должны бы ему позавидовать и наградить его венцом блаженного, не будь он коммунистом.

— Ах, сударыня, как бы я хотела, чтоб он был счастлив, дорогуша, как бы хотела! Вчера налюбоваться не могла, как они с Годой танцевали. В жизни не видела такой красивой пары, милая сударыня. Помоги им господи. Если Мартинас сумеет выгнать из Годы лень, сударыня, вы увидите, как ладно они будут жить, дорогуша.

Еве надоела ее трескотня. Она стала беспокоиться — солнце клонилось к закату, надо было ставить ужин, кормить скотину, а разговорам Миле вроде не видно было конца.

— Вы ездили сегодня на базар? — несмело спросила Ева, думая, как бы скорее закончить разговор.

Ева еще не вымолвила последнего слова, а Страздене уже принялась рассказывать, что видела и слышала в Вешвиле. Просветив Еву о рыночных ценах, она сломя голову пробежалась по магазинам, перечисляя все, что видела на полках, потом ринулась через прилавок на продавщиц, и Ева узнала, кто из них любительница поесть чесноку, кто веснушчатая или с бородавкой на носу, кто дура, а кто умница, потому что влюбила в себя завбазой и вместе с ним продает дефицитные товары спекулянтам.

— Что же вы хорошего привезли? — прервала ее Ева, потеряв терпение.

— Как я голову вместе с сумкой за дверью не забыла! Все осторожность, все страх, дорогая сударыня… Такого ремесла лютому врагу бы не пожелала. Идешь по деревне будто книгоноша в царское время, не знаешь, за каким углом схватят.

Так тараторя, она выбежала в сени и тут же вернулась с клеенчатой сумкой, туго набитой товарами.

— Щелок и камешки для зажигалок. Иглы для швейной машины. Подкладка, — знакомила она Еву с содержимым сумки, оглядываясь на окна и не решаясь на виду разложить товар. — Ах, сударыня! Вам первым делом надо завести собаку, дорогуша… Серые пуговицы, темно-синие. «Молнии». Бумазея. Без собаки человек и глух и слеп, милочка. Есть отрез на платье. Голубой шелк в белых лунках… А вот матерьяльчик на мужской костюм. Шерсть. Прима.

— Покажите. Если подойдет, куплю мужу.

— Ах, сударыня! Такой костюм не постеснялся бы носить сам президент Сметона, если бы не сгорел в Америке. — Страздене развернула отрез. — Квадратики крошечные. Коричневые полоски так подходят к светлому фону. Когда глядишь на такой материал, вспоминается восход солнца, милая сударыня. Веселый весенний оттенок.

— Да, мне нравится, — призналась Ева. Однажды она видела на ком-то костюм с похожим рисунком, даже Арвидас похвалил, и теперь радовалась, что сможет купить отрез мужу, если Страздене не заломит цену. — Сколько он стоит?

— В магазине четыреста метр. Но его там, милая сударыня, нет. Я получила от подруги завбазой. По блату. А ей ведь тоже жить надо, дорогуша.

— Сколько же вы хотите? — нетерпеливо спросила Ева, опасаясь, как бы Страздене не приступила к лекции о том, как некоторые люди устраиваются.

— Другому без четырех с половиной сотен ни за что не отдала бы, ну, а вам… Ах, сударыня! Какие могут быть разговоры среди своих. Берите по государственной цене и давайте поцелуемся. — И горячие сухие губки Миле снова обожгли Евины щеки. — Лучше потерять сто рублей, чем одного хорошего друга. Ради дружбы отдаю и эту голубую в лунках. И пуговицы и еще что вам угодно берите по себестоимости… Берите, все берите, сударыня, потому что лучше хороший друг, чем сто рублей…

Ева с большим трудом отказалась от материи на платье, а за отрез для мужа хотела заплатить Миле столько, сколько она берет от других, но тут Страздене начала снова объяснять смысл и значение дружбы, Ева не вытерпела, сунула ей деньги и бросила покупку в шкаф.

Ева давно не видела мужа в таком хорошем настроении. Казалось, он вернулся из долгого опасного путешествия и не может нарадоваться, что все обошлось.

Нет, он и не подозревал, что его план так легко пройдет в правлении. Стоило нажать на кнопку, как все подняли руки будто автоматы. Испугались… Оно понятно: и Шилейка, и Раудоникис, и Гаудутис нечисты на руку. А Гайгалас, тот просто из мести голосовал… Да, теперь он вытащит этих людей из грязи, сломает проклятую скорлупу рутины. Он начал было сомневаться, правильно ли поступил, взяв на себя такую ответственность. Но это была минутная слабость.

— После всего, что я сегодня увидел в колхозе, мне стало стыдно, что я мог так думать. У людей-то ведь есть и крыша над головой, и еда, и одежда. Некоторые избы обставлены фанерованной мебелью. Никто не лежит, накрывшись мешковиной, не ходит с сумой, а все-таки они последнего нищего беднее. Они не верят в себя, в завтрашний день, живут ради того, чтобы сытнее набить брюхо, повеселиться, наряднее одеть своих дочерей, побольше, чем сосед, нахапать колхозного добра. Жадность, зависть, порок закабалили людей.

Ева любовалась Арвидасом. Какой он красивый, когда воодушевляется! Какой непреклонный! Его по-мужски грубоватое лицо пылает, на губах — язвительная улыбка. А какая сила таится в глазах, как удивительно они сверкают! Он словно забыл все на свете. Какая-то мысль завладела им, и он застыл с куском во рту, уставившись в пространство взглядом лунатика.

Ева всегда любовалась Арвидасом, когда он входил в задор, хоть это бывало и не часто, но вместе с тем ее охватывал и неизъяснимый страх. Арвидас словно распадался на двух людей. Один из них, внешний, был волнующе близок ей, свой, другой же, внутренний Арвидас, — чужд, непонятен. К этому, второму, она была равнодушна. И это ее пугало. Она не могла сказать, когда именно распалась их духовная связь и была ли вообще, но чувствовала, что с каждым днем они отдаляются друг от друга. Она старалась не замечать этого, а заметив, старалась осторожно спустить мужа с небес на землю, разбудить его ото сна, как она называла в душе рассуждения Арвидаса, и была уверена, что делает все, чтобы не дать окончательно порваться их духовной связи.