— Кляме, гадюка желтобрюхая, вставай! — орал Гайгалас, лупя кулаком по косяку кухонного проема. — Слышишь, чертов сын? Помоги скотине моху побросать, а то скоро утонет. — Не дождавшись ответа, приподнял холстину и шагнул было за печь, но оттуда до того омерзительно шибануло прокисшими помоями, что тошно стало. — Живьем сгнием в этой адовой дыре… — пробормотал он, зажимая нос. Перед глазами возникли чистые светлые комнаты школьного общежития, где прошли лучшие месяцы его жизни, вспомнил Лапинаса, новенький, лишь в прошлом году выстроенный в Вешвиле дом бывшего председателя колхоза Барюнаса, и от бессильной злобы комок подкатился к горлу.

Гайгалас сел на порог и, обхватив руками колени, уставился на крышу, обросшую сосульками, с которых падали тяжелые капли.

Впервые в жизни он с таким нетерпением ждал тепла. Вчера кто-то набрехал, будто видел скворца, и ему все чудился любый сердцу посвист доброго предвестника весны. Поскорей бы согнало снег, скорей бы просохли поля… Улетит он как птица! Даже нечаянно в сторону Лепгиряй не посмотрит! И чего он тут не видел? Что хорошего оставляет? Эту прогнившую развалюху Винце Страздас купит. Возьмет в придачу и садик и эти две березы, которые они в детстве поделили с братом… Ничего, ну совсем ничего нет, что бы стоило пожалеть… Хоть и тешил он себя, но душа все равно ныла; не мог он спокойно думать о тех, кто, разжившись чужим добром, останется в своих уютных гнездышках и будет обзывать его дураком, потешаться, как над бродячей собакой. Оттого в глубине души поднималась жажда мести и, верь он по-прежнему в бога, молился бы каждый вечер, испрашивая небеса ниспослать на этих людей кару господню. Но знал, что молитвы останутся без ответа, и поэтому все сильнее хотелось ему перед отъездом на торфяник в Паюосте подпустить красного петуха лепгиряйским умникам.

— С сумой пойдут. Пускай начинают, гадюки, как и я, с ничего, — обвел яростным взглядом деревню, словно вообразив, как она будет выглядеть в этот страшный час, и увидел ковыляющего домой Страздаса.

Тот тащился черепашьим шагом, потому что все карманы были забиты бутылками. Гайгалас не вытерпел, побежал навстречу.

— Куда запропастился, проклятый колченожка? У меня все клепки пересохли, а он волочится, будто его оскопили. Пятидесятиградусной достал?

— Кончено с градусами в Лепгиряй, — Винце таинственно захихикал и не спеша извлек из карманов пиджака две бутылки пива. — Захотел водки, езжай в Вешвиле.

— Поври еще, собственную харю не узнаешь. Вчера оставили три непочатых ящика. Давай уж не болтай ерунды, жаба.

Винце вытащил из кармана штанов последнюю бутылку.

— Понюхай: чистейшее пиво. — Винце сунул горлышко под нос Клямасу. — Толейкис запретил. Заехал в магазин, разогнал всех, кто пил, а Виле повелел вывесить бумажку, что водку выдают только по воскресеньям. Вот какие дела, браток, — закончил он. — Будем жить теперь, как в Финляндии живут — веселье по норме.

— К черту! — Гайгалас швырнул бутылку оземь. — Этот блажной мог такое сделать, но где были мужики, что не надавали ему по шее?!

— Мужики повалили к Лапинасу, но и там губ не намочили. Рассердились на Мотеюса, чуть было окна не повышибали, только некому было скомандовать. — Винце с удовольствием пощелкал языком.

В глазах у Гайгаласа заплясали злорадные огоньки.

— Что говоришь?! И у Лапинаса корова издоилась?

— Боится продавать. Толейкис пригрозил, что в тюрьме сгноит.

— Вот это да! — Гайгалас не мог на месте устоять. — Лапинас испугался! Сам король воров в кусты залез, ужак!

— Сказывают, мешок краденой муки у него нашел, — выкладывал Винце деревенские новости. — Но не у одного Лапинаса поджилки трясутся. Ты бы видел, как Толейкис накинулся на базарников! Моя баба с перепугу половину яиц в снег повыбрасывала, а Шилейка прискакал с пустой бочкой, оставил затычку в руках у Толейкиса…

Гайгалас уже не слушал Винце. Хохотал, будто сумасшедший, а сердце ликовало, охваченное до того сладостным чувством отмщения, что за такую минуту он бы половину жизни отдал, не пожалел.

— Посолили вас, гадюки, теперь покоряйтесь! — задыхался он, замахиваясь кулаками на деревню. — Все, что наворовали, к ногам Толейкиса свалите! Копейкой не откупитесь, жиряки, придется уж до исподнего раздеться, гниды…

— Вряд ли и тысячей откупятся, — захихикал Винце, обрадовавшись, что развеселил новостями приятеля.

— Пускай! — с ненавистью бросил Гайгалас. — Чем выше цена, тем быстрей наши господа суму на шею нацепят. — Зубами отколупнул металлическую пробку, запрокинув, булькнул в глотку и передал пиво Винце. — На, пей. Пойдем скотине мху потрусим.

На чердаке мазаного хлевика, под одной крышей с избой, был свален целый воз прошлогодней соломы, потому что Гайгаласы половину своих соток каждый год засевали ячменем. Там же лежало несколько охапок сена, купленного на рынке, а остальную часть чердака занимал мох вперемешку с тростником.

— Ты все Каменные Ворота ободрал, — пошутил Винце, ковыляя с охапкой мха в хлев.

— Выходит, знал, что тебе пригодится. Ведь подсыпаешься к Луновой… Будет мягкая постель, пока я отсюда не уберусь.

— Надя — девка хорошая… — Винце прищелкнул языком и довольно захихикал.

— А кто ругает? — Гайгалас швырнул охапку мха в свиной закут. — В самый раз для тебя. Ты болтаешь по-русски, она разумеет по-литовски. Можете спеться и ездить по белу свету.

— Смейся себе на здоровье, а мне Надя по душе, — уже серьезно сказал Винце. — Работа у нее спорится, и вообще девка серьезная. Не чета Страздене…

— Ну и не зевай. Делай, как песня велит. — Гайгалас отхаркнулся и сиплым со вчерашнего перепоя голосом затянул:

И Гайгалас стал притопывать в такт песне, потом поскользнулся и шлепнулся на навоз, однако это не испортило его хорошего настроения. Он только удивился, что Винце, расхохотавшись, вдруг замолчал и съежился за коровьей спиной.

Дверь хлева загородила рослая фигура Арвидаса Толейкиса.

— Это ты, Клямас, глотку распустил? — спросил Григас, просунув голову под рукой председателя. — Вылезай-ка. Послушаем, как твой голос будет звучать на чистом воздухе.

Гайгалас смущенно вытирал мхом измазанные ладони.

— Откуда у тебя шестиногая корова? — спросил Григас.

Винце Страздас притворился, что поправляет оборы.

— Брат? — спросил Арвидас, не разглядев как следует в полумраке лицо Винце.

— Нет. Страздас. Из лагеря, — ответил Григас.

— За что сел?

— Не умел воровать, дурак, — с досадой ответил Гайгалас. — Баба с другим снюхалась. Пришлось мне приютить человека.

Арвидас отодвинулся в сторону, пропуская Клямаса. За ним проковылял Винце Страздас, красный как рак.

— В колхозе работаешь?

— Нет… Не работаю… Не берут…

— Скотину ему теперь не доверяют. А на другое не годится. Нога, чтоб ее туда… На лепайском фронте ему ступню расплющило. — Григас вдруг вспомнил разговор с Римшей и даже в ладоши хлопнул. — Слушай, Винце, ты раньше вроде был хороший шорник. Иди к нам колхозную упряжь чинить.

Все посмотрели на Страздаса, а тот, осмелев от внимания, уже без стеснения объяснил, что упряжь чинить ему раз плюнуть, поскольку он в лагере работал в группе шорников и имеет не одну благодарность.

— Значит, договорились? — Арвидас протянул руку Винце. — Завтра приходи в канцелярию. Получишь книжку колхозника.

— А огород? — Страздас не мог поверить, что наконец стал полноправным гражданином. — Мы-то с Миле, все знают.

— Получишь половину жениного огорода, — прервал его Арвидас. — Если же она будет спекулировать по-прежнему, а ты будешь усердно работать, то и весь огород у нее оттяпаешь. Корова есть?

— Откуда…

— Ладно. Корову тоже получишь. В рассрочку. Со скидкой. Заработаешь, вернешь долг.