Его рот искривляется в уголках, когда я рассказываю свою историю. — Это то, что ты всегда носишь с собой? Клянусь, каждый день я вижу у тебя разные блокноты.

— Да, уже, наверное, заполнила сотни таких тетрадей. Мама так злилась, когда мы ходили за продуктами или еще за чем-нибудь, а я выпрашивала новый блокнот. — Я качаю головой. — Но у меня достаточно, чтобы когда-нибудь открыть свою пекарню. Это моя мечта. Накормить мир счастьем. И сахаром.

— Да? Это круто. У тебя все получится. Твоя бабушка одобряет твои усовершенствования ее рецептов?

Мое сердце пронзила боль. — Одобряет, но она умерла. Прямо перед первым курсом.

— О. Мне жаль, детка. — Коннор выскакивает из своей расслабленной позы и заключает меня в теплые объятия. — Иди сюда.

— Я в порядке. Я все еще скучаю по ней, хотя. Мы всегда любили печь, и иногда мне кажется, что даже если я приготовлю ее фирменный рецепт слоеного теста с кремом, это все равно не будет ее любовь, понимаешь?

Он хмыкает и поглаживает мою спину успокаивающими кругами.

— А что насчет тебя? — Я откидываю голову назад, чтобы встретиться с его взглядом. — Как ты думаешь, что ты хочешь сделать со своей жизнью?

Он качает головой в сторону. — Что-то с компьютерами. Мне нравится работать с ними, и я довольно хорош. Думаю, это успокаивает мою голову так же, как выпечка успокаивает тебя.

— Компьютеры? — Мой нос сморщился от моей дразнящей ухмылки. — Знаешь, думаю, это квалифицирует тебя как ботаника. Кажется, я помню, как ты называл меня так один или два раза.

Коннор постукивает меня по носу. — Нужно быть одним, чтобы знать одного.

— Конечно, — говорю я. — Не может быть, чтобы мистер популярный футбольный капитан не испытывал ненависти к себе, называя свою милую соседку ботаником. Вовсе нет.

— Дикая маленькая штучка, не так ли? — В отместку он щиплет меня за шею, мучая чувствительную точку пульса, пока я не становлюсь податливой в его руках.

Таймер на моем телефоне срабатывает, и я покидаю его объятия, чтобы достать последнюю порцию печенья. У меня в груди расцветает чувство гордости, когда я осматриваю комнату. Каждая поверхность на кухне покрыта печеньем и следами нашей полуночной выпечки. Мне было приятно видеть его здесь, даже если он пробрался сюда. Я не могу вспомнить, какая неприятная мысль заставила меня встать с постели, мое настроение взлетело до небес после того, как я провела время со своим парнем, занимаясь моим любимым делом на свете.

Коннор изучает меня, опираясь бедром о стойку. Его игривая манера поведения сменилась на более серьезную. — Почему ты никогда никому не позволяешь видеть себя, Тея?

Вопрос застает меня врасплох и вонзается в мое сердце, копаясь в одной из моих самых старых ран. Невидимая. — Что ты имеешь в виду?

— Ты всегда такая тихая, но у тебя на все есть свое мнение. — Он потирает челюсть и пожимает плечами. — И ты показала мне больше себя, даже до того, как понял, что это я.

Тепло заливает мое лицо. Я так отчаянно пыталась сохранить наше с Уайеттом трепещущее пламя, что действительно нырнула в него с головой, когда получила ответ.

Пока я пытаюсь ответить, Коннор добавляет мягким голосом: — Ты храбрая, так почему ты скрываешь это?

Мой желудок опускается на дно. Я беру секунду, чтобы собраться с мыслями, и вытираю руки о полотенце для посуды.

— Ну, я храбрая по-своему. Для меня храбрость — это показать себе, что я могу сделать что-то, чего боюсь. Например, заступиться за кого-то, когда никто другой этого не сделает. — У меня в голове мелькнула мысль о Блэр Дэвис. — Дело не в том, чтобы показать себя или выставить себя в выгодном свете. Мне не нужно выступать перед толпой, чтобы считать себя храброй, и меня не волнует, что думают другие, я отвечаю только за себя.

Коннор смотрит на меня некоторое время, а затем смеется. — Никогда не позволяй никому говорить тебе, что ты не замечательная, потому что ты замечательная.

— Я и не говорю. Я уже сто раз говорил тебе, что мне все равно, что ты думаешь, не так ли?

Моя довольная ухмылка растягивается, когда он фыркает и бормочет собаке. — Ты в это веришь? Статус бойфренда, я все еще получаю приятности.

Константин не отвечает, только продолжает храпеть, погруженный в глубокий сон после того, как задремал час назад, а суетливо бегаю по кухне, собирая остывшее печенье в контейнеры, чтобы отсортировать их для французского клуба. Закончив, я смотрю на время.

— Ого, уже поздно. Почти три.

Коннор хмыкает, обнимая меня за талию. — Идеальное время для озорства.

— Или для сна. — Я откидываю голову назад и поджимаю губы. Он быстро целует меня, а затем возвращается, углубляя поцелуй, и я бормочу ему в губы: — Нужно. Спать.

— Нужна ты, — отвечает Коннор, лаская мой зад. — Пойдем со мной. Мы будем спать в домике у бассейна. Я не хочу ложиться спать без тебя.

Это заманчиво. Я бы с радостью заснула в его теплых объятиях и с его губами, прижавшимися к моей коже, но мама меня убьет. Она стучит каждое утро, если я не встаю первой, а потом все равно врывается в мою комнату.

— Я хочу, но мы не можем.

— Ну же, детка. Я хочу засыпать с тобой и просыпаться так же. — Он продолжает целовать меня, пока у меня не закружится голова. — Тогда завтра мы пропустим школу. Выспимся, выпьем кофе с пончиками и устроим приключение. Убежим со мной. Звучит неплохо?

Я хмыкаю, прижимаясь губами друг к другу, одержимая фантазией о мечтательном дне свидания.

Затем включается второй свет, и я резко вскрикиваю от счастья. — Что. Что. Происходит. На. Здесь. Здесь?

Я отлетаю от Коннора, чуть не споткнувшись, когда он медленно отпускает меня. Мама стоит у арочного входа в кухню в халате, в ее глазах — убийство.

— Ты хоть знаешь, который сейчас час?

Она берет меня под руку, и я с болью понимаю, как это выглядит — гулять на кухне посреди ночи, бомба для выпечки, оставленная по нашим следам, и отпечатки его мучных рук на моей заднице. Это мой худший кошмар. Она и так все время придирается к тому, что я ношу, требует, чтобы я одевалась скромно. Теперь она застает меня в удобной, но более откровенной одежде, чем она когда-либо одобрила бы, и в нескольких секундах от того, чтобы залезть на моего парня, как на дерево.

Надеюсь, он не скажет, что у нас был секс, иначе она взорвется. Я уже достаточно наслушалась ее лекций о моем священном даре. Она никогда не слушает, когда я настаиваю на том, что девственность — это дерьмовая социальная конструкция, созданная патриархатом.

Я не жалею о том, что переспала с Коннором. Ни о чем. Это было потрясающе, и он обращался со мной как с королевой.

— Тея, — шипит мама. Знаю, что это плохо, когда она так сердится, что даже не может повысить голос. — Иди в кровать, сейчас же. И ты. — Она замахивается на Коннора, указывая на него, пока держит свой халат закрытым. — Убирайся из моего дома, пока я не вызвала полицию.

— Второй раз — это очарование, верно?б— Коннор одаривает маму наглой ухмылкой.

Я смотрю на него расширенными от ужаса глазами. У тебя есть желание умереть? спрашиваю я с выражением лица. Он подмигивает мне. Подмигивает! В другом конце комнаты у мамы раздуваются ноздри и я готовлюсь к приступам ярости. Разговоры с ней никогда ни к чему хорошему не приводят.

— Ты думаешь, я не буду? Ты вторгся в дом. Убирайся. — Мама хватает стационарный телефон, тот, от которого она отказывается избавиться, потому что «он прекрасно работает», и швыряет его в Коннора. — Они должны были запереть тебя раньше. Ты не просто злостный нарушитель, ты — проблемный парень.

— Вы мне льстите. — Коннор все еще прислоняется к стойке, не беспокоясь, что мама начинает набирать номер. — Передавайте шефу Лэндри привет от меня. Знаете, я разговаривал с ним раньше? Мы теперь хорошие друзья.

Вена в горле мамы вздувается, когда ее горло сжимается при глотании, ее лицо приобретает пугающий оттенок красного.

— Да, да. — Коннор спрыгивает со стойки, поднимает руки вверх. — Знаю, что у вас есть склонность вызывать полицию. — Он понижает голос до бормотания, делая вид, что собирает свои вещи — те, которых у него нет. — Обычная старая Карен, миссис К.