Сновидческий мир, как и мир бодрствующего сознания, следует делить на мир тела и мир духа, или чувственно-воспринимаемый и духовный: так, мозг и внешняя игра нервов властвуют над чувственно-воспринимаемым миром и формируют его; тогда как творчески руководящий дух дополняет этот мир миром духовным, образы – словами и убеждениями, а случайность – закономерностями; и он может стать настоящим универсальным монархом этого кукольного и зеркального мира, ввести туда свой код и не терпеть, не слышать никакого иного мнения, кроме своего собственного. <…>
Скорее именно духу, как со-творцу сна, мы обязаны тем, что во сне видим ближайшее будущее: например, отъезд, но не ближайшее прошлое. <…>
Скорее именно мозгу, как со-творцу, мы обязаны тем, что во сне, хотя и возвращаемся назад, в детство, но не заглядываем вперед, в пору старости. <…>
Впрочем, острова Сновидческого моря – это Острова Дружбы, в темноте сближающиеся друг с другом.
Эта теория Жан-Поля заставляет еще раз пересмотреть предложенную выше интерпретацию романа «Грубиянские годы» – поскольку, как кажется, открывает возможности для ее конкретизации. Чтобы не запутаться, мы опять воспользуемся периодизацией событий, изложенной в «Предуведомителе».
Сюжет романа «Грубиянские годы»
Сюжет романа, как можно понять из вышесказанного, – эволюция сознания поэта, повторяющаяся в его жизни неоднократно (может быть, в связи с написанием каждой книги). Суть этой эволюции – взаимоотношения между «Я и его царством» (=мозгом), «творцом и миром творца» (=духом), а также внеположными по отношению к ним силами: Фантазией (или Любовью, или мировой душой), Универсумом, Вечностью, Богом.
«Я и его царство»: экспозиция («Грубиянские годы», первая книжечка)
1. Рецензенты
С рецензентами будущий Предуведомитель, собственно, вообще не разговаривает (с. 754; курсив мой. – Т. Б.):
В коляске составитель ощущает такие толчки, что не может вести никакие разумные разговоры с номером 1, рецензентами, и хочет лишь рассказать им, чем занимается его добрый седой тесть – а именно, что он во все дни совершает форменное убийство и наносит смертельный удар. <…> Эти мухи дохнут как… мухи, и вместо прежних квартирантов, мух, у меня теперь столуется только славный ядовитый тесть, который обращается с ними так, как это и подобает Мушиному-Другу-Хайну. Так вот, мне думается, что по-настоящему хорошего рецензента я вправе приравнять к тестю, отличающемуся такой ядовитостью и ценностью…
В романе «Грубиянские годы» роль «тестя» исполняет ван дер Кабель, разговаривающий с семью наследниками (рецензентами) в своем завещании. Ван дер Кабель, «это живое рябиновое дерево, на котором они и питались, и гнездились» (с. 5), вполне может быть олицетворением немецкого языка, что сближает его с генералом Заблоцким, который действительно играет роль (будущего) тестя: сперва по отношению к Клотару, потом, как можно сказать с некоторой натяжкой, – к Вальту, который влюбляется в его дочь Вину и удостаивается ее признания в любви. В «Предуведомителе» тесть – убийца мух (рецензентов: «грехов» Вальта, как я предположила выше), одновременно их друг и их смерть (Мушиный-Друг-Хайн).
В «Предуведомителе» еще сказано: «Предуведомитель к незримой ложе сделает то же самое, притом в десять раз пространнее…» (с. 755). И далее, уже почти в самом конце: «Хорошо, если человек так чудесно переплел свои жизненные события, что он может иметь совершенно противоречивые желания: а именно, чтобы Предуведомитель длился, а Снежная гора все-таки появилась» (с. 761).
Собственно, так и есть: весь роман «Грубиянские годы» – это разговор (или общение) Вальта с семью потенциальными наследниками (и еще, как мы видели, с двумя другими инстанциями).
Но на рубеже третьей и четвертой книжечки появится еще и «по-настоящему хороший рецензент», которого можно «приравнять к тестю»: Зрюстриц, «внутренний человек» Жан-Поля; и будет даже критика, направленная в адрес вполне конкретного (и жившего именно в то время) рецензента автора этого романа (с. 592–594).
2. Светские люди
О них в «Предуведомителе» сказано (с. 756): «Вообще я хочу обратиться с вопросом к проницательным рецензентам: можем ли мы, сочиняющие писатели, хотя бы в течение одного часа обойтись без добродетельных образов мысли, которые мы используем в качестве поэтических машин, наряду со столь же сказочной мифологией…»
Выше я уже разбирала этот мотив (с. 800–801) и показала, что он присутствует в самом завещании, то есть тоже обращен к семи наследникам. В романе нет такого персонажа, который единолично олицетворял бы этих светских людей. Хотя… их олицетворяет дворянство, против которого направлены многочисленные тирады Вульта.
3. Голландцы
Совершенно очевидно, что «голландцев» в романе представляет Петер Нойпетер (полное имя Вальта, между прочим, – Петер Готвальт).
Но теперь, после ознакомления с теорией сновидений Жан-Поля, мы знаем также, что Нойпетер, скорее всего, – Мозг, который создает пространство для чувственно-воспринимаемых образов (в бодрствующем состоянии и в пространстве сна). Поэтому нет ничего удивительного в захламленности той каморки в доме Нойпетера, куда вселяется Вальт.
В конце первой книжечки, отдыхая в Кабелевом леске, Вальт предается «грезам предвосхищения» (с. 139–140), выдумывая себе друга, который тут же буквально материализуется из воздуха: это философ, граф Клотар. Позже, в «Долине роз», Клотар сформулирует кредо, которое мог бы высказать сам Вальт (с. 156):
Государство старается сделать человека односторонним и, следовательно, однообразным. Поэтому поэт (если, конечно, он на такое способен) должен соединить в себе все дисциплины, сиречь односторонности, чтобы они, все вместе, образовали многогранность; ведь поэт – единственный человек в государстве, которому хватает сил и желания, чтобы обозреть все стороны с одной точки зрения: то бишь привязать их к чему-то высшему и потом, свободно паря над ними, всё хорошенько рассмотреть.
В Клотаре, как я думаю теперь, следует видеть дух (Geist) Вальта, организующий его видения, – может быть, на дневной стороне сознания.
«Я и его царство»: путешествие до верха Бычьей горы («Грубиянские годы», вторая книжечка)
Согласно теории сновидений Жан-Поля, «во сне думающее “я” разделяется на три “я”: вопрошающее, ищущее и находящее». Клотар, как мне теперь видится, – тоже одна из ипостасей Жан-Поля (Вальта): его дух (как и Вульт является духом, но духом бессмертным, для которого Вальт лишь один из подопечных, – и пребывающим больше на сновидческой стороне, на стороне подсознания). Понятно, что Клотар «строит из себя англичанина», как говорит Вульт, – ведь и у Жан-Поля литературными учителями были Свифт, Стерн…
Точно так же, как Вальт предвосхитил в своих грезах появление Клотара, он предвосхищает и явление Вины (с. 182):
Боже, как чудесно, должно быть, полюбить польку – или британку – или парижанку – или римлянку – берлинку – гречанку – шведку – уроженку Швабии – жительницу Кобурга – или женщину из XIII столетия – или из эпохи рыцарства – или из Книги судей – или из Ноева ковчега – или младшую дочь Евы – или добрую бедную девушку, которая будет жить на Земле в самом конце времен, непосредственно перед Страшным судом. Таковы были его мысли.
Запечатанное письмо Вульта для Вальта, с которого начинается третья книжечка (нумер 18, «Худодум»), – возможно, свидетельство вступления в игру Подсознания, третьего компонента сна. То есть недостатки Клотара, о которых говорит Вульт, – недостатки самого Вальта: кредит, счет, выставляемый подсознанием. А «Настройка роялей» (нумер 20) осложняется вмешательством Жизни, четвертого компонента сновидческих видений.
