Одни лишь звуки мы не могли изменить, потому что они сами – души, говорили мы. Они были при нас уже на старой, пребывающей глубоко внизу Земле и прошли вслед за нами сквозь Солнце, сквозь Сириус и по бесконечному звездному пути; они были ангелами Бога, которые рассказывали нам о Его небесных высях так, что сердце от сплошного тоскования умирало в собственных слезах.

Теперь Вечность придвинулась ближе. Солнца вокруг, по краю неба, уже все погибли, и лишь немногие из них, кроткие, перемигивались в темной вышине. Мы все сделались детьми, и один говорил другому: “Ты очень хорошо знаешь меня, а я – тебя, но у нас нет имен”. Яркие, туго натянутые краски отзвучали; высокие звуки сверкают наверху, на лету, а более низкие – роняют на землю цветы. Прогрохотал гром; теперь ломается лед миров, говорили мы, всё будет таять, и течь, и растекаться. “Но где пребывает мой маленький, умерший на Земле ребенок?” – спросил тот, кто сам был ребенком. “Он плывет оттуда в своей колыбели по Межмирному морю”, – ответил другой.

Теперь только одно солнце стояло, нежное и бледное, в купольной синеве. – Раскатистый льдистый гром превратился в низкие звуки и наконец – в отдаленные мелодии. – Вечером золотые облака воспарили из грунта к небу, а созвездия, прячась за ними, украдкой спустились к грунту. – Наутро Вечность стояла за последними, уже исчезающими, облаками, это был большой потаенный жар позади одной гонимой бурей дождевой тучи. Но дети смотрели только вверх, на последнее солнце, которое там наверху собиралось закатиться. – Тут раздались звуки, посредством которых переговаривались и умирали их последние миры; и все дети принялись плакать, ибо слышали свои любимые старые земные мелодии, – и по-детски молились Богу, так: “Мы ведь твои дети, Отче, мы умирали во всех мирах, но мы всё еще плачем, ибо так и не пришли к тебе, к вечной любви и радости. – О, если бы небо не было столь тысячекратно выше над нами и столь тысячекратно ниже, и если бы наша любимая Земля, Эрделяйн, не исчезала то справа, то слева, а мы бы не оставались вечно в одиночестве? Послушай, как молятся за нас добрые звуки!” -

Внезапно высоко в дальней бесконечности вспыхнул золотом кончик крыла незримого ангела – трепещуще-тоскующие дети стали незримее, как струны, когда они дрожат и звучат, а после затихают в молитве… Тут-то последнее солнце наверху заулыбалось и раскрыло голубые глаза. – Ангел с алыми раскинутыми огненными крыльями прошелестел вниз, чтобы смахнуть ими мировую зарю, окутывающую Бога… И вот, последнее солнце воздвиглось как Бог внизу, рядом со мной, миры исчезли, и я не видел больше ничего – и проснулся…»

Но юноша проснулся с любимой у груди, и она, прильнув к нему, улыбнулась ему в лицо. Напротив них утренняя заря расступилась, земное солнце показалось меж своих золотых гор и быстро набросило огнистое покрывало на его восторженные глаза, и улыбающаяся мать обрела блаженство; река заструилась быстрее, водопад запрыгал громче, и соловьи с еще большим пылом высказали всё то, что говорю здесь я. «О друзья! – воскликнул Эрнст, воодушевленный и сном, и всем прочим, и, казалось, хотел (пожертвовав вчерашним днем и разделив теперь материнскую веру в Вечность без смерти) с благодарностью отклонить и вознаградить нашу любящую предупредительность по отношению к его счастью. – О друзья, как светла жизнь! Бодрствование – не просто более светлое сновидение: эта обезьяна при нашем религиозном сознании умирает у ног бодрствующего внутреннего человека; пробуждение приснившееся будет уничтожено истинным. – И так же когда-нибудь Вечностью будут истреблены все наши сны о ней». -

И на этом пусть закончится бесконечный спор! Любая невеста блаженно плачет о первом дне рождения сердца, которое отныне будет принадлежностью ее собственного; но вновь родившийся блаженно плачет о сочувствующем блаженстве чужого сердца; так и должно быть, ибо мы принадлежим Любви. Эрнестина спросила, с кротким умилением: «Разве может быть наверху что-то более возвышенное, чем Любовь?» – Правильно, Эрнестина! Только в ее присутствии – и при некоторых других редких молниевых вспышках жизни – действительность, расцветая, дотягивается до нашей внутренней страны душ, и внешний мир соединяется воедино с миром будущим; Любовь – это наш здешний морской мираж[17]: глубинные побережья нашего мира могут вдруг вынырнуть и заслонить прежние.

С таким образом мыслей прекрасный праздник был отпразднован еще радостнее. Вся наша жизнь – это никогда не возобновляющийся день рождения Вечности, тем более благочестиво и радостно следовало бы нам его отмечать… Весь этот день был украшен утренним росным блеском – вечер застал утро по-прежнему мерцающим, и луна отразилась в солнечной росе – звезды спустились в сердце и высветили в нем самые прекрасные картины-ноктюрны – можем ли мы, люди, желать бо́льшего? —

С. 769. О смерти после смерти, или День рождения. Этот текст возник в 1801 г. и был напечатан в «Карманной книжечке за 1802 год», изданной Иоганном Георгом Якоби (1740–1814). После значительной переработки текст был включен в приложение к роману «Путешествие доктора Катценбергера на воды» (1809).

…чьим крестильным именем, Эрнст… Эрнст (Ernst) по-немецки значит «серьезный».

С. 772. …несколько гусеничных оболочек… В архиве Жан-Поля (Exzerpte): «Majoli: иногда гусеница после четырехкратной линьки сразу превращается в бабочку, не окукливаясь».

С. 773. …когда начал триплицировать… То есть трижды повторять одно и то же (прием риторики).

С. 774. …одинаковое для всех таких сердечек отверстие… Имеется в виду так называемое овальное отверстие, которое у человеческого плода находится между правым и левым предсердиями: через него проходит кровь, минуя легкие. После рождения, с первым вдохом малыша, начинает функционировать малый круг кровообращения. Из-за увеличения поступающей крови возрастает давление в левом предсердии, и овальное отверстие закрывается специальным клапаном. Происходит это в первые 3–5 часов жизни, а полное анатомическое закрытие, за счет срастания краев заслонки клапана и краев отверстия, – через 2-12 месяцев.

С. 775. …подобны стрекозам-нимфам… Нимфа – так называются личинки насекомых, имеющие зачатки крыльев.

…чьи четыре крыла уже различимы в крыльевых пазухах… В архиве Жан-Поля (Exzerpte): «Кузнечики, стрекозы, особенно те, чьи личинки живут в воде, получают при последней линьке крыльевые пазухи, в которых лежат крылья. – Это называется: наполовину завершенная куколка, или после-нимфа, или ложная нимфа».

С. 778. …как когда-то будили Монтеня… В архиве Жан-Поля (Exzerpte): «Монтеня его отец, чтобы не пугать, будил музыкой». Монтень в «Опытах» сам рассказывает, что в детстве отец будил его звуком какого-нибудь музыкального инструмента.

С. 782. …если бы наша любимая Земля, Эрделяйн… Erdelein – уменьшительная форма от Erde, «Земля». По-немецки это звучит очень похоже на Эльтерляйн, Elterlein.