Получается, что Хазус – или периодически вселяющийся в него дьявол – есть некое бессмертное существо, что-то вроде духа повествования, если воспользоваться выражением Томаса Манна (в «Избраннике»).
Подтверждение такой гипотезе можно найти в «Приготовительной школе эстетики» Жан-Поля (Эстетика, с. 155, 221, 83; курсив мой. – Т. Б.):
Ибо если комическое состоит в контрастировании, переставляющем субъективное и объективное начала, то, коль скоро, согласно вышеизложенному, объективное начало непременно есть требование бесконечности, я не могу мыслить и полагать таковую помимо меня, но могу полагать ее только во мне… Следовательно, я полагаю сам в себе этот раскол <…> и разделяю свое Я на конечный и бесконечный сомножитель, получая второй из первого… <…>
Поэтому самые определенные и самые лучшие характеры у поэта – это два издавна лелеемых идеала, родившихся вместе с его Я, два идеальных полюса его волящей природы – углубленная и возвышенная сторона его человеческой сущности. Всякий поэт рождает своего особого ангела и своего особого дьявола… <…>
Если талант – это искусный актер и обезьяна, радостно вторящая гению, то эти страдательные гении межи – тихие, серьезные, прямоходящие лесные – и ночные – люди, у которых рок отнял дар речи.
Фамилия братьев, Харниш (Harnisch), означает «рыцарский доспех», и в романе содержится много аллюзий на «Дон Кихота». Приведу одну из них, неожиданно связывающую этот мотив с поэтологическими проблемами (с. 118; курсив мой. – Т. Б.): «Мое мышление грубее, чем у тебя, – сказал Вульт. – Я уважаю всё, что относится к желудку, этому монгольфьеру человека-кентавра; реализм есть Санчо Панса идеализма». «…я защищаю незримую церковь, как рыцарь, и сражаюсь с неверными», – говорит Жан-Поль в «Приготовительной школе эстетики» (Эстетика, с. 344).
И еще несколько неочевидных характеристик братьев.
Оказывается, реализм представлен именно бессмертным дьяволом и шутом Вультом, который, возможно, ответственен за стиль (Эстетика, 279): «…стиль – это второе, гибкое и подвижное тело духа… Впрочем, бывает ученый стиль – широкий, как тулуп солдата на часах; он запахивает в себя мысль за мыслью, тогда как стиль гениально-вдохновенный есть созревающий вместе с зелеными бобами стручок» – «в качестве бедного флейтиста в длинных штанах-шоссах [то есть средневековых штанах-чулках. – Т. Б.], желтом студенческом колете и зеленой дорожной шляпе» (см. выше, с. 52)?
Оба брата связаны с собаками. Переодетый Вульт в трактире достает из жилетного кармана зубочистку «с рукояткой в виде собачки-шпица» (с. 393). Вальт, в другом трактире, «связал себя с хозяйским шпицем… <…> тесными узами курортного знакомства и дружбы» (с. 352). Вульт говорит брату: «Ты, Вальтхен, не припомнишь такого, чтобы вчера, или сегодня, или завтра я давал тебе понять, что не по каким-то иным соображениям, а только ради тебя вселился в твою конуру для легавой, таксы и борзой» (с. 524). С таксой себя, видимо, отождествляет «И. П. Ф. Рихтер» (см. название главы № 50). Вероятно, и других упомянутых в этой фразе охотничьих собак следует понимать как метафорические обозначения поэта. Этим, возможно, и объясняется содержащееся в завещании требование «прикончить зайца». Во всяком случае, сохранилась такая запись Жан-Поля (Exzerpte): «Ту среди борзых собак, которая привыкла приносить зайца, называют Рыцарем».
Персонажи романа: потенциальные наследники
В завещании ван дер Кабель обращается к семи потенциальным наследникам, предлагая им обращаться с Вальтом следующим образом (с. 17; курсив мой. – Т. Б.):
Если это правда, дорогие семь родственников, что вы любили только мою персону, то это проявится таким образом, что вы хорошенько порастрясете образ, созданный по подобию ее (что самому образу пойдет только на пользу), что вы основательно, хотя и по-христиански, помучаете и подурачите его и вообще будете для него приносящим дождь Семеричным созвездием и его Злой семеркой. Чем чаще ему придется по-настоящему раскаиваться, то есть пасовать, тем больше пользы и для него, и для вас.
Попытавшись выяснить, что такое «Злая семерка», я с удивлением обнаружила, что это название карты-джокера в карточной игре «Карнёффель», известной в Европе с XV века. Другое название этой карты – «Дьявол» (Teufel). Это открытие сразу существенно меняет восприятие сюжета романа. Получается, что семеро наследников – не пародия на какие-то социальные типы, а семеро демонов, приставленных к испытуемому (семеро его же потенциальных грехов или встающих перед ним искушений, может быть). Между прочим, сразу возникает параллель с персонажами другого романа Жан-Поля, наиболее близкого по сюжету к «Грубиянским годам». Там два друга, меняющиеся именами, носят странные имена Лейбгебер (то есть «Предоставляющий тело») и Зибенкэз («Семь “Кэз”», что бы это слово ни значило). Про вторую часть имени Зибенкэз (Siebenkees) я выяснила следующее: был такой французский путешественник, Франсуа Левальян (1753–1824), современник Жан-Поля. В 1780–1781 годах он совершил путешествие по Африке, начиная с Кейптауна. Там приобрел ручного павиана и назвал его Кэз (Kees) так называется, между прочим, собачья порода: голландский волчий шпиц). Этот павиан, как можно прочитать в разных источниках (см., например: Francois le Vaillant), стал для него «товарищем в путешествиях, охранником, дегустатором еды и придворным шутом». Эта история упоминается и в «Титане», где говорится, что Шоппе (Лейбгебер) «по рождению голландец <…> и зовут его, собственно, Кэз, как звали обезьяну Левальяна, только к этому имени он присовокупил Зибен, то бишь Семерку, ибо Зибенкэз – его первое имя» (Jean Paul III, S. 803). В «Приготовительной школе эстетики» мы читаем (Эстетика, с. 153, курсив мой. – Т.Б.):
Древние слишком радовались жизни, чтобы презирать ее юмористически. Лежащая в основании серьезность заявляет о себе в старонемецких фарсах тем, что шутом обычно бывает дьявол, даже и во французских выступает la grande diablerie, то есть четверной союз шутов, состоящий из четырех чертей. Выдающаяся идея! Дьявола, как настоящий вывернутый наизнанку божественный мир, как огромную тень мира, которая именно потому и рисует очертания самого мира, легко можно представить себе величайшим юмористом…
Позже, когда Вальт впервые едет в город Хаслау, его преследуют «семь Плеяд», они же «Злая семерка возчиков», то есть, судя по нарочитому повторению эпитетов, – те же демоны, или потенциальные наследники. Между прочим, сохранилась такая запись Жан-Поля (Exzerpte): «Столько грехов, сколько дьяволов» (Soviel Siinden als Teufel).
Чтобы лучше разобраться в роли наследников, можно рассмотреть текст, помещенный в Приложении: «Предуведомитель» (одно из предисловий к первому роману Жан-Поля «Незримая ложа»). По мнению Херберта Кайзера, автора книги «Читать Жан-Поля. Попытка реконструкции его поэтической антропологии “я”» (Kaiser, S. 36), «Темой Предуведомления является Предуведомитель как поэтическое “я”, которое, прежде всего, в процессе письма создает себя как единство противоположностей. Во время путешествия Предуведомитель обращается к “девяти партиям”, семь из которых относятся к “Бычьей голове”, то есть прагматической, позитивной жизни, а две другие – к сфере искусства».
Однозначного отождествления семи наследников с семью первыми партиями не получится, но предположить можно следующее:
1. Рецензенты
Член церковного совета Гланц, «чье лицо было максимально благожелательной рецензией на написанные им же работы», «слишком известный проповедник (и на кафедре, и как автор печатных работ), чтобы сделать хотя бы три шага ради встречи с ничем не примечательным человеком»? Имя Гланц означает: блеск, глянец.
