Дорога позволяла расслабиться и отпустить сознание в свободное плавание. Неудивительно, что мысли его обратились к предстоящей схватке с Похитителем снов. Он не знал, что будет, когда они доберутся до места, даже предположить не осмеливался. На данный момент вполне хватало того, что между ним и его врагом оставалось еще много километров. Пока он чувствовал себя в относительной безопасности, хотя помнил, что Похититель снов способен преодолевать астрономические расстояния, чтобы коснуться тех, кого он выбрал. Что может его остановить? И даже если его самого там не окажется, то остаются его приспешники.

Спенсу казалось в высшей степени странным, что он сам по своей воле направляется прямо в логово Похитителя снов, к неминуемой гибели. Но вот же, именно это он и делает. В конце концов, он понял, ничего другого ему просто не остается.

Оставалось сомнение: не сам ли Похититель снов управляет им? Так ведь раньше и было. хотя он считал, что действует по собственной воле. Может ли Похититель снов манипулировать его мыслями? И если да, то как тогда Спенс может думать о том, что его мыслями управляют? Что-то здесь не сходится. Как же понять, что он думает сам, а что ему внушают? Он часто думал об этом с тех пор, как покинул Калькутту. Но тут его толкнули под локоть.

— Ты выглядишь потерянным, сахиб. — Аджани шел рядом, посматривая на Спенса сбоку.

— Да, знаешь, я как раз думал, что мы, как глупые лемминги, бежим навстречу собственной гибели. — Спенс тоже искоса глянул на Аджани. — Зачем вам с Гитой надо идти? Вы могли бы вернуться. Гита, во всяком случае, должен возвращаться, у него семья, он должен о ней заботиться.

— Можно и так посмотреть.

— А как еще?

— Всегда есть несколько точек зрения.

— Ну, скажи. Мне вот представляется, что мы трое неподготовленных, упрямых пентюхов, которым приспичило лезть на рожон. У нас есть шанс избежать встречи с Похитителем Снов — кем бы он ни был. А мы премся прямо к нему. Это настоящее безумие. Как мы можем надеяться хоть что-то изменить?

— Ты же знаешь, что порой взлеты и падения великих империй, судьбы целых народов зависят от воли одного человека. Один человек с твердой волей способен противостоять целой армии. Я, как и ты, не знаю, чем кончится наш поход. Но я верю, что свет, который есть в тебе и во мне — во всех нас — ярче всей тьмы вселенной. Бог видит тебя, Спенс, он тебя отметил, как своего. А кто же устоит против Бога?

Спенс ничего не ответил.

— Тебе от этого неловко? Не хочешь быть избранным?

— Раз избрали, что уж тут… Но почему я?

— Законный вопрос.

— Я знаю, что ты скажешь: Его пути неисповедимы, и все такое.

— Скажу.

Спенс продолжал размышлять на ходу.

— Какая разница, верю я в Него или нет? Как это повлияет на исход? Это же наша последняя дорога! И зачем?

— Для истинно верующего Бог везде. — Аджани упрямо наклонил голову. — Не тебе меня дурачить, Рестон. Твой протест — последний вздох издыхающего агностика. Ты стремишься убежать от Бога, и в итоге бежишь прямо к Нему в объятия. Но я все-таки отвечу на твои вопросы. Все на свете зависит от того, во что мы верим. Вера — это такой орган чувств, как глаза — орган зрения. Глазами ты смотришь на мир, верой ты смотришь на Бога. Именно вера создает для тебя реальность.

— Это же воображаемая реальность! Твое личное восприятие реальности.

— Нет, это сама реальность, как она есть — холодная, жесткая, фактическая реальность.

И без того хмурый Спенс нахмурился еще больше. Он не собирался выслушивать лекцию профессора Раджванди по философии реальности, но, похоже, его лишили права голоса. Но следующий пассаж Аджани удивил его.

— Посмотри вон на ту горную вершину.

— Какую ты имеешь в виду? Их там несколько.

— Центральную, в белой шапке. Видишь?

— Ну да, вижу. И что? — Спенс не хотел говорить резко, но так уж получалось.

— Давай применим научный подход. Назовем вершину этой горы точкой наблюдения, такой своеобразной фокальной точкой. Она существует или ее нет?

— Конечно, существует.

— Ты уверен? Докажи, а еще лучше, покажите мне эту точку. И заодно фокус, благодаря которому точка существует. Ты можешь ее потрогать? Понюхать? Попробовать на вкус? Она занимает какое-то место в пространстве, имеет какие-нибудь размеры?

Спенс молчал.

— Конечно же, нет. И никакого фокуса нет. Фокус вообще не имеет физической сути и, тем не менее, существует. Доказательство простое — мы можем менять его. Можем использовать для измерения расстояния и высоты, можем сфокусировать радиоволны, и много еще чего. Другими словами, фокус существует, потому что благодаря ему происходит нечто, что мы можем наблюдать, а вот объяснить каким-то другим образом не можем. Если бы ты стоял на этой вершине прямо в фокусе, я мог бы увидеть тебя в телескоп. Но ты бы не почувствовал, что за тобой наблюдают. Ты же не знал бы, что стоишь в точке фокуса, а я с его помощью мог бы многое узнать о тебе.

— Ну, хорошо. А куда уходит Бог, когда я не думаю о Нем или не верю в Него? Тогда Он перестает существовать.

— Ты сказал.

— Ты пытаешься уверить меня, что Бог именно такой и есть?

— Вовсе нет. Я пытаюсь сказать тебе, что вера формирует реальность иногда самым неожиданным образом. Вера в точку наблюдения позволяет делать вещи, которые были бы невозможны без веры в нее. Я понятно излагаю?

Спенс почесал затылок. Выражение озабоченности сменилось недоумением. Аджани продолжал настаивать.

— Взгляни на это следующим образом. Поскольку ты веришь в существование фокальной точки, ты определенным образом реагируешь на нее, она для тебя реальна и формирует мир таким, каким ты его видишь. Вера в простую фокальную точку влияет даже на твое поведение. Суди сам: если бы ты посмотрел в телескоп и увидел льва, бегущего к тебе по дороге, что бы ты сделал?

— Залез на дерево. — Спенс заинтересовался аргументами Аджани.

— Ну, например. Ты вообще можешь сделать что угодно, но не станешь говорить себе: «Никакого фокуса не существует, следовательно, не существует и льва».

— Это уж какая-то совсем дурацкая реакция!

— Разве? Но ты ведь именно так и относишься к Богу.

— Я так не думаю…

— Ну, хорошо. Тогда давай свое объяснение.

Спенс не отреагировал. Он упрямо смотрел вперед.

— Не буду. Это у тебя есть ответ на любой вопрос.

Аджани продолжал, как будто не услышал неуклюжую подначку Спенса.

— Бог встречает тебя на каждом шагу, Спенс. Подумай об этом. Там, в лагере, ты молился за маленького мальчика. Ведь он умер, а потом снова ожил. На Марсе ты должен был обязательно умереть, но ты выжил, выжил, несмотря ни на что. А потом и вовсе: некий не-человек очнулся от пятитысячелетнего сна, чтобы рассказать тебе о Боге. И после этого ты настаиваешь, что не видишь Бога и дел Его? — Аджани по-доброму улыбнулся. — Что еще Он должен сделать, чтобы достучаться до тебя? Что способно тебя убедить? Хочешь, чтобы камни завопили? — Он махнул рукой на усыпанную камнями дорогу.

В дискуссиях с Аджани Спенс обычно брал на себя роль оппонента, хотя в душе был согласен с другом. Чудесное воскрешение мальчика привело его к тем же выводам. Факт подействовал на него глубже, чем он мог признаться хотя бы Аджани. С того самого момента он почти ни о чем другом не думал. Он постоянно переживал чудо заново, рассматривая со всех сторон переход смерти в жизнь.

Эта реальность превзошла для него все ранее известные реальности. В нем словно забил живительный источник и разом изменил все его существо. Он увидел себя и весь мир такими, какими никогда раньше не видел. Воспоминания об этом буквально лишали его сил.

Возможно, именно поэтому он отстаивал свое неверие. Аджани прав — если бы он разрешил себе поверить, он стал бы другим человеком. Он просто цеплялся за последние клочки своего смятого натуралистического мировоззрения. Отказаться от него было нелегко. Большая часть его личности заключалась именно в этом холодном, лаконичном, словно созданном на компьютере видении вселенной.