Она приготовила все, что могло понадобиться вандейцу в течение следующего дня, и по привычке вылезла в окно.

Вдова в задумчивости возвращалась домой.

Уверенная в том, что Жозеф замешан в убийстве Паскаля, Марианна испытывала к нему жгучую ненависть, и в горьком вдовьем одиночестве ее с каждой прошедшей ночью все больше и больше охватывала жажда мести.

Ей казалось, что само Небо разделяло ее чувства, и именно по зову Всевышнего она смогла столь чудесным образом узнать о новом готовящемся злодеянии Жозефа; она подумала, что только выполнит волю Всевышнего, если помешает ограблению и убийству тех, кого она считала невинными жертвами; отказавшись от первоначального замысла выдать метра Жака и Жозефа либо правосудию, либо тем людям, кого они задумали убить и ограбить, Марианна решила стать единственной посредницей между Провидением и будущими жертвами разбойного нападения.

Из письма Малыша Пьера Куртен узнал только, что тот находится в Нанте и ожидает Берту; однако в нем не было ни слова о том, где он скрывался и как его разыскать.

Правда, у Куртена были важные данные, касавшиеся дома с двумя выходами, секрет которого ему удалось раскрыть.

Сначала он хотел продолжить наблюдение и последовать за Бертой в Нант, как ей и предписывал Малыш Пьер, воспользоваться смятением в душе девушки после того, как ей станут известны отношения Мари и Мишеля — он постарается расписать их во всех красках, — однако затем арендатор засомневался в действенности используемых им до сих пор средств; понимая, что он рисковал потерять последний шанс на успех, если по нелепой случайности или в результате бдительности тех, за кем собирался шпионить, в очередной раз сорвутся все его хитроумные планы, он решил изменить тактику.

Жил ли кто в доме, выходившем одной стороной в безымянный переулок, по которому мы не раз уже проводили нашего читателя, а другой — на Рыночную улицу? И кто это был? Нельзя ли через него выйти на Малыша Пьера? Вот о чем подумал мэр Ла-Ложери.

И чтобы получить ответ на вопросы, над какими он никогда до сих пор не задумывался, метр Куртен решил остаться в Нанте; впрочем, он предполагал, что Берта уже вернулась на ферму, чтобы встретиться с Мишелем, и потому он был почти уверен, что она дождется его.

И он принял смелое решение.

На следующий день в десять часов утра он уже был у таинственного дома; только, вместо того чтобы постучать в дверь, выходившую в переулок, на которой он оставил свою метку, метр Куртен решил попытаться войти в дом со стороны Рыночной улицы.

Он заметил, куда постучался Мишель, и теперь, зайдя с другой стороны, хотел убедиться в том, что обе двери вели в один и тот же дом.

Когда вышедший на стук слуга увидел через решетчатое окошко, что пришедший был один, он открыл, или скорее приоткрыл дверь.

Они оказались лицом к лицу.

— Вы откуда? — спросил слуга.

Растерявшись от резкого тона, которым был задан вопрос, Куртен ответил:

— Черт возьми! Из Тувуа.

— Мы никого оттуда не ждем, — ответил слуга.

И он уже собрался было захлопнуть дверь перед самым носом мэра Ла-Ложери.

Однако это оказалось не таким простым делом: Куртен ухватился за ручку двери.

Вдруг арендатора озарило.

Он вспомнил, что сказал Мишель, когда попросил лошадей на постоялом дворе "Рассвет"; теперь ему стало ясно, что слова, на которые он тогда не обратил внимания, были паролем.

Слуга попытался оттолкнуть его, но Куртен, упершись, не позволил.

— Постойте, — произнес он, — если я и утверждал, что прибыл из Тувуа, то только для того, чтобы убедиться, можно ли вам доверять; знаете, предосторожность никогда не бывает лишней! Нет, я прибыл не из Тувуа, а с юга.

— И куда вы держите путь? — спросил слуга, не торопясь распахнуть перед Куртеном дверь.

— А куда же вы хотите, чтобы я шел, направляясь с юга, если не в Рони?

— В добрый час, — ответил слуга, — видите ли, мой добрый друг, сюда никто не входит, не показав, что у него чистые руки.

— Это совсем нетрудно для тех, у кого все чистое, — сказал Куртен.

— Гм! Тем лучше, — ответил походивший на бретонца с юга слуга, перебирая пальцами четки.

Однако, несмотря на некоторую неприязнь к Куртену, слуге ничего не оставалось после правильно названного пароля, как проводить пришельца в небольшую комнату и указать на стул.

— Господин сейчас занят, — сказал он, — я проведу вас к нему, как только он в своем кабинете закончит разговор с посетителем. Присаживайтесь, если только вы не располагаете средством провести время более полезным образом.

Куртен понял, что зашел слишком далеко. Рассчитывая, что в доме живет какое-то незначительное лицо, он собирался хитростью или подкупом добыть у него нужные сведения. Услышав от слуги, что тот проведет его к своему хозяину, Куртен понял, что ввязался в серьезную игру и ему надо поскорее придумать какую-нибудь историю, чтобы не вызвать подозрений.

И Куртен сразу отбросил мысль расспросить слугу, чье строгое и суровое лицо свидетельствовало о том, что перед ним был один из тех фанатиков, какие еще не перевелись на кельтском полуострове.

В ту же секунду Куртен сообразил, что ему следует предпринять.

— Да, — произнес он смиренным и назидательным тоном, — я подожду, когда освободится ваш господин, и скрашу ожидание молитвой. Вы мне не позволите взять какой-нибудь часослов? — добавил он, указывая на одну из книг, лежавших на столе.

— Даже и не прикасайтесь к этим книгам, если хотите совершить молитву, — ответил бретонец, — они вовсе не церковные, а светские. Я могу одолжить вам молитвенник, — продолжил слуга, доставая из кармана своей расшитой куртки небольшую книгу с переплетом и обрезом, почерневшими от времени и употребления.

В ту секунду, когда он потянулся рукой к карману, Куртен увидел за широким поясом блестящие рукоятки двух пистолетов и поздравил себя: он вовремя сообразил, что бретонец не тот человек, кого можно подкупить, и что с ним шутки плохи.

— Спасибо, — произнес Куртен, принимая из рук слуги молитвенник, и с таким смиренным видом преклонил колени, что бретонец, сняв шапку и обнажив длинные волосы, перекрестился и осторожно прикрыл за собой дверь, чтобы не мешать столь набожному человеку молиться.

Оставшись один, арендатор почувствовал нестерпимое желание как следует осмотреть комнату, где находился; однако он был не из тех, кто мог допустить подобную оплошность; подумав, что за ним могли наблюдать в замочную скважину, он удержался от соблазна и сделал вид, что углубился в молитву.

Бормоча вполголоса "Отче наш", Куртен не терял времени даром, исподтишка оглядываясь вокруг. Он находился в маленькой, не больше двенадцати квадратных футов, комнатушке с перегородкой, отделявшей ее от смежной комнаты, куда вела вторая дверь; она была обставлена скромной мебелью из орехового дерева; свет в нее проникал через выходившее во двор единственное окно, нижняя часть которого была защищена тонкой металлической сеткой, выкрашенной в зеленый цвет, так что снаружи невозможно было разглядеть, что происходило внутри.

В надежде услышать хоть какие-нибудь обрывки разговора, он старательно прислушивался; однако несомненно были приняты необходимые меры предосторожности, ибо, сколько метр Куртен ни вслушивался в то, что происходило за дверью в соседней комнате, сколько ни наклонялся в сторону двери и камина, радом с которыми преклонил колени, чтобы помолиться, до него не донеслось ни одного звука.

Однако нагнувшись, чтобы было удобнее подслушивать, метр Куртен нечаянно разглядел в камине среди остывших углей и пепла несколько скомканных бумаг, приготовленных для сжигания. Они так его заинтересовали, что, упершись головой в каминную раму, он осторожно протянул руку и по одной вытащил их из камина, и, оставаясь в прежней позе под прикрытием стоявшего посреди комнаты стола, закрывавшего от любопытных глаз, которые, возможно, следили за каждым его движением, он по очереди развернул каждую из них.