Если вам, дорогой читатель, случалось добираться из Нанта в Бурнёф, то после Сен-Фильбера вы огибали похожий на рог южный залив озера Гран-Льё, и еще через час или два пути, в зависимости от того, шли ли вы пешком или ехали в экипаже, перед вами появлялись первые деревья Машкульского леса.

Там, слева от дороги, в роще, являющейся как бы частью того же леса, от которого ее отделяет лишь дорога, вы непременно обращали внимание на две островерхие башенки и сероватую крышу маленького замка, проглядывающего сквозь листву.

Стены в трещинах, выбитые окна, порыжевшая от мха и диких ирисов кровля этого дворянского жилища придают ему, со всеми его феодальными притязаниями и двумя башнями по бокам, столь жалкий вид, что он не вызывал бы зависти у прохожих, если бы не его восхитительное местоположение — рядом с вековыми деревьями Машкульского леса, качающиеся зеленые верхушки которых вздымаются до горизонта, насколько хватает глаз.

В 1831 году этот маленький замок принадлежал одному старому маркизу и назывался по имени хозяина — замок Суде.

Теперь, когда вы имеете некоторое представление о замке, мы познакомим вас с его владельцем.

Маркиз де Суде был последним оставшимся в живых прямым потомком древнего и славного рода Бретани, ибо озеро Гран-Льё, Машкульский лес и город Бурнёф находятся в той части Франции, что в настоящее время относится к департаменту Нижняя Луара, но прежде, до деления страны на департаменты, входила в провинцию Бретань. Некогда род маркиза де Суде был могучим феодальным древом — его ветви простирались над всей провинцией; однако предки маркиза, вынужденные много тратиться, чтобы достойно выглядеть в королевских каретах, постепенно так расшатали это древо, что 1789 год наступил весьма вовремя и не дал замшелому стволу рухнуть под ударами топора судебного исполнителя, что было бы бесславным концом для такой блестящей фамилии.

Когда пробил час Бастилии и пала древняя твердыня королей, предвосхитив падение королевской власти, маркиз де Суде, наследник если не владений — от них остался только упомянутый выше маленький замок, — то, во всяком случае, имени своего отца, был первым пажом его королевского высочества монсеньера графа Прованского.

В шестнадцать лет — а именно столько было тогда маркизу — великие события представлялись лишь досадными происшествиями; мудрено было, впрочем, в Люксембургском дворце, где для эгоизма была благоприятная почва, не стать глубоко беспечным среди поклонников Эпикура и Вольтера и поборников конституции.

Именно маркиз де Суде был послан на Гревскую площадь дожидаться мгновения, когда палач затянет веревку на шее Фавраса и тот, испустив последний вздох, вернет его королевскому высочеству ненадолго утраченный покой.

Он примчался бегом в Люксембургский дворец, чтобы сообщить своему господину:

— Свершилось, монсеньер!

И монсеньер своим ясным и мелодичным голосом произнес:

— За стол, господа! За стол!

И все стали ужинать, будто честный дворянин, беззаветно отдавший жизнь за его высочество, не был только что повешен как убийца и бродяга.

Затем наступили первые мрачные дни Революции, была издана красная книга, ушел в отставку Неккер, умер Мирабо.

Однажды, 22 февраля 1791 года, собралась огромная толпа и окружила Люксембургский дворец.

Причиной тому были слухи: говорили, будто его высочество намеревался бежать и присоединиться к эмигрантам, собиравшимся на Рейне.

Но его королевское высочество вышел на балкон и торжественно поклялся несмотря ни на что не покидать короля.

И действительно, 21 июня он уехал вместе с королем, по всей видимости для того, чтобы не нарушить клятву.

И все же, на свое счастье, он его покинул, ибо беспрепятственно добрался до границы вместе со своим спутником маркизом д’Аваре, в то время как Людовик XVI был арестован в Варение.

Наш юный паж слишком дорожил репутацией послушного моде молодого человека, чтобы остаться во Франции, гак как монархии вскоре должны были понадобиться самые ревностные ее слуги; он, в свою очередь, эмигрировал и, поскольку никто не обратил внимания на восемнадцатилетнего пажа, без приключений добрался до Кобленца и иступил в одну из мушкетерских рот, которые воссоздавались под командованием маркиза де Монморена. Когда начались первые стычки с республиканцами, он храбро сражался под началом трех принцев Конде, был ранен у Тьонииля, а затем, после многих бед, испил самую горькую чашу разочарования: роспуск эмигрантского ополчения, когда многие бедняги потеряли не только надежды на будущее, но и последний кусок хлеба — солдатское жалованье.

Правда, солдаты сражались против Франции и их хлеб был замешен рукой чужеземца.

И тогда маркиз де Суде обратил взоры на Бретань и Вандею, где уже два года шла война.

Вот в каком положении была Вандея.

Там уже не осталось в живых ни одного из тех, кто вначале стоял во главе восстания: Кателино был убит в Ванне, Лесюор — в Трамбле, Боншан — в Шоле, д’Эльбе расстреляли или должны были вскоре расстрелять в Нуар-мутье.

И наконец, армия, которую называли великой, была разгромлена под Маном.

Эта великая армия потерпела поражение под Фонтене, Сомюре, Торфу, Лавале и Долем; она одержала верх в шестидесяти сражениях; она сумела противостоять натиску республиканцев, которыми поочередно командовали Бирон, Россиньоль, Клебер, Вестерман, Марсо; неизменно отвергая помощь Англии, она пережила горькие минуты, когда горели ее хижины, убивали ее детей, расправлялись с ее отцами; командующими ее были Кателино, Анри де Ларошжаклен, Стоффле, Боншан, Форестье, д’Эльбе, Лескюр, Мариньи и Тальмон; она осталась верна своему королю, когда вся остальная Франция отвернулась от него; она не перестала почитать своего Бога, когда Париж провозгласил, что Бога больше нет; и наконец, благодаря ей, перед судом истории Вандея заслужила быть названной землей гигантов.

Единственными военачальниками, которых еще не удалось сломить, были Шаретт и Ларошжаклен.

Но если у Шаретта были солдаты, то у Ларошжаклена их уже не осталось.

Дело в том, что, пока великую армию громили под Маном, Шаретт, назначенный главнокомандующим, в Нижнем Пуату сумел набрать войско с помощью шевалье де Куэтю и Жолли.

Они встретились недалеко от Молеврие: Шаретт во главе своего войска и Ларошжаклен с дюжиной своих людей.

Шаретту было достаточно одного взгляда, чтобы понять, что к нему прибыл военачальник, а не солдат. Он был высокого мнения о себе и не желал ни с кем делить власть. Он держался холодно и высокомерно. Было время обеда, а он даже не пригласил Ларошжаклена к столу.

В тот же день восемьсот человек оставили армию Шаретта и перешли к Ларошжаклену.

На следующий день Шаретт сказал своему молодому сопернику:

— Я выступаю в Мортань; вы будете сопровождать меня.

— До сих пор, — ответил Ларошжаклен, — мне не приходилось кого бы то ни было сопровождать, ибо я привык, чтобы сопровождали меня.

И он выступил самостоятельно, оставив Шаретта действовать как тому заблагорассудится.

Мы последуем за Шареттом, поскольку его последние бои и казнь имеют отношение к нашему повествованию.

Двадцать шестого июня 1795 года, после смерти Людовика XVII, в Бельвиле, где в то время находилась ставка, королем Франции был провозглашен Людовик XVIII.

Пятнадцатого августа 1795 года, то есть меньше чем через два месяца после этого события, некий молодой человек доставил Шаретту письмо от нового короля.

В этом документе, написанном в Вероне 8 июля 1795 года, Шаретту официально предлагалось возглавить роялистскую армию.

Шаретт собирался послать к королю его же гонца с благодарностью за оказанную милость, однако молодой человек сказал, что возвратился во Францию, чтобы сражаться, и попросил главнокомандующего считать доставленную им депешу рекомендацией для вступления в ряды его армии.