Так прошло шесть недель.

Мишель выздоравливал; его рана почти затянулась, и он почувствовал, что уже может ходить.

Днем он не мог покинуть дом из-за того, что генерал разместил в Ла-Ложери пост; однако по ночам он прогуливался в саду, опираясь на руку Берты.

Когда наступало время расставания, Мишель поднимался к себе на свою голубятню, а Берта с Розиной, к чьим приходам и уходам в любое время дня и вечера солдаты уже давно привыкли, возвращались в дом Тенги, откуда утром после завтрака Берта снова выходила и отправлялась к Мишелю.

Эти вечерние прогулки пришлись не по душе Куртену, прислушивавшемуся к их разговорам в комнатушке Мишеля. Арендатор стремился не пропустить ни одного разговора, который мог бы навести его на след Малыша Пьера; теперь, чтобы положить конец их прогулкам, он каждый вечер читал Мишелю и Берте приговоры, напечатанные в официальных ведомостях — он получал их как местный мэр.

Однажды он заявил, что молодые люди должны совсем отказаться от ночных прогулок; когда же они спросили почему, он дал им прочитать сообщение о том, что Мишель заочно приговорен к смертной казни.

Приговор не произвел на Мишеля должного впечатления, зато Берту привел в смятение; в какое-то мгновение ей даже захотелось броситься в ноги молодому человеку, чтобы просить у него прощения за то, что она втянула его в такое опасное дело, и, уходя вечером с фермы, не могла скрыть своего волнения.

На следующий день она пришла к Мишелю ранним утром.

Всю ночь ее мучили кошмары, и такие жуткие, что она ни на минуту не сомкнула глаз.

Она видела словно наяву, как Мишеля поймали, арестовали и расстреляли!

Она пришла на ферму на два часа раньше, чем обычно.

Ничего нового не произошло; ничто не предвещало опасности.

День прошел как обычно: он был полон очарования и тревог для Берты и полон грусти и скрытых надежд для Мишеля.

Наконец наступил вечер, прекрасный летний вечер.

Берта высунулась в небольшое окошко, которое выходило в виноградник; она смотрела, как солнечный закат золотит высокие верхушки деревьев Машкульского леса, колыхавшиеся от ветра, словно зеленые морские волны.

Мишель сидел на постели и наслаждался нежными вечерними запахами, когда послышался стук колес, доносившийся со стороны дороги.

Барон бросился к окну.

Молодые люди увидели, как во двор фермы въехала коляска; навстречу ей с шапкой в руках выбежал Куртен; из коляски выглянула баронесса.

Увидев мать, Мишель почувствовал, как у него внутри похолодело.

Не оставалось сомнений, что она приехала за ним.

Берта перевела на него вопросительный взгляд, чтобы узнать, как ей себя вести.

Мишель указал на темный угол, похожий на чулан без двери, где она могла бы спрятаться и не пропустить ни слова из его разговора с матерью.

Она придаст ему силы, если незримо будет находиться рядом с ним.

Мишель не ошибся: не прошло и пяти минут, как он услышал скрип ступенек лестницы под ногами баронессы.

Берта бросилась в укрытие; Мишель уселся перед окном, словно ничего не видел и не слышал.

Дверь отворилась, и вошла баронесса.

Возможно, она пришла со своими обычными самыми суровыми намерениями, но, увидев Мишеля в неясном свете уходившего дня, такого же бледного, как серые сумерки наступавшей ночи, тотчас забыла все заранее приготовленные слова упреков и лишь протянула к нему руки, невольно воскликнув:

— О! Несчастное дитя! Наконец, я тебя вижу!

Не ожидая такой встречи, Мишель был тронут до слез и бросился в объятия баронессы со словами:

— Мамочка! Моя добрая мамочка!

И она тоже сильно изменилась: ее лицо хранило следы горьких слез и бессонных ночей.

Баронесса села или, вернее, упала в кресло, прикоснувшись губами к голове стоявшего перед ней на коленях Мишеля.

Наконец она обрела дар речи, и слова полились из ее исстрадавшегося сердца.

— Как! — спросила она. — Я нашла тебя в ста шагах от замка, где так много солдат?

— Матушка, чем ближе я к вам, — ответил Мишель, — тем меньше меня будут искать.

— Так ты не знаешь, что происходит в Нанте?

— А что?

— Военный трибунал выносит приговор за приговором.

— Пусть это волнует тех, кто попался, — ответил, рассмеявшись, Мишель.

— Это волнует всех, — возразила мать, — ибо те, кто еще на свободе, могут потерять ее в любой момент.

— Согласен! Но только не в доме уважаемого мэра, известного своими верноподданническими настроениями.

— И тем не менее это не помешало…

Баронесса не смогла закончить свою мысль, будто слова застряли в ее горле.

— Матушка, договаривай до конца.

— Вынести тебе…

— … смертный приговор, мне об этом известно.

— Как! Несчастное дитя, тебе все известно и ты так спокойно об этом говоришь?

— Матушка, уверяю тебя, что, пока я живу у Куртена, мне ничего не грозит.

— И что, этот человек к тебе хорошо относится?

— Его мне послало само Небо: он подобрал меня, когда я был ранен и умирал от голода, он принес меня к себе и с той самой поры кормит и прячет у себя.

— Признаюсь тебе, что у меня к нему было раньше какое-то предубеждение.

— Должен вам сказать, матушка, что вы ошибались.

— Хорошо, дорогое дитя, поговорим лучше о наших делах. Каким бы хорошим ни было это укрытие, тебе все же нельзя здесь оставаться.

— Почему?

— Потому что достаточно нелепой случайности или неосторожного слова, и тебя тут же схватят.

Мишель недоверчиво покачал головой.

— Ты не хочешь, чтобы я умерла от постоянной тревоги?

— Нет, слушаю вас, матушка.

— Мое сердце не выдержит, если ты не покинешь Францию.

— Матушка, а вы подумали, с какими трудностями я столкнусь, если решусь на побег?

— Да, и я обо всем позаботилась.

— Как?

— Я зафрахтовала небольшое голландское судно, которое ждет тебя на реке у Куерона; отправляйся на борт корабля и уезжай поскорее отсюда! Боже мой, лишь бы тебе хватило сил выдержать это путешествие!

Мишель в ответ не проронил ни слова.

— Ты отправишься в Англию, не правда ли? Ты покинешь эту проклятую Богом землю, уже впитавшую кровь твоего отца! Знай, что, пока ты будешь во Франции, мне не будет ни секунды покоя: я только и буду думать о том, как протянутая рука палача готова вырвать тебя из моих объятий.

Мишель по-прежнему молчал.

— Вот письмо капитану, — продолжала баронесса, — вот вексель на твое имя на пятьдесят тысяч франков, по которому ты можешь получить деньги в Англии и в Америке; впрочем, куда бы ты ни отправился, напиши мне, и я тут же вышлю тебе, сколько бы ты ни попросил… Или же, мое дорогое и любимое дитя, куда бы ты ни уехал, я поеду за тобой… Но что с тобой, почему ты мне не отвечаешь?

В самом деле, Мишель слушал мать с таким чувством, будто речь шла вовсе не о нем. Уехать для него означало расстаться с Мари, и от одной только мысли об этой разлуке сердце его сильно защемило, и ему показалось, что он почувствовал бы меньшую боль, если бы услышал свой смертный приговор. С той поры как Куртен разбередил его душевные раны, с той поры как тот вселил в его сердце новую надежду, он день и ночь, не говоря ему ни слова, только и думал о том, как бы найти девушку; ему казалась неприемлемой даже сама мысль о том, чтобы отказаться во второй раз от своей любви, и чем больше уговаривала его мать, тем больше в нем крепло решение во что бы то ни стало жениться на Мари.

И потому он молчал, что, естественно, не могло не взволновать баронессу.

— Матушка, — сказал Мишель, — я не отвечаю вам потому, что не могу вам ответить так, как мне хотелось бы.

— А как бы тебе хотелось?

— Выслушайте меня, матушка, — произнес молодой человек с твердостью, на какую она не считала его способным, да и сам он при других обстоятельствах вряд ли бы поверил, что сможет говорить с матерью таким тоном.