— Что за чушь вы несете, милейший, и что общего может быть между моим сыном и вашим долгом гражданина и мэра?

— А вот что общего, госпожа баронесса: сынок-то ваш спутался с врагами государства.

— Я знаю, что господин маркиз де Суде придерживается крайних взглядов, — сказала баронесса, — однако, мне кажется, если Мишель завел интрижку с одной или с другой его дочерью, то это вовсе не значит, что он совершил преступление.

— Эта интрижка заведет господина Мишеля гораздо дальше, чем вы думаете, госпожа баронесса, я знаю, что говорю. Конечно, он еще не совсем увяз в болоте, куда его заманивают, но уже плохо различает дорогу назад.

— Ладно, Куртен, хватит метафор.

— Извольте, госпожа баронесса, вот вам полное объяснение. Сегодня вечером, побывав у смертного ложа этого старого шуана Тенги с риском занести в замок лихорадку, проводив до дома ту из Волчиц, что повыше, господин барон согласился стать проводником двум крестьянам — они такие же крестьяне, как я дворянин, — и отвел их в замок Суде.

— Кто вам это сказал, Куртен?

— Я это видел собственными глазами, госпожа баронесса; они меня не подводят, и я им доверяю.

— И кто же, по-вашему, были эти двое крестьян?

— Эти двое крестьян?

— Да.

— Один — голову даю на отсечение — был граф де Бонвиль, отъявленный шуан! Тут нет сомнений, он довольно долго жил в наших краях, и я узнал его. А что касается другого…

— Ну-ну, договаривайте…

— Что касается другого, то, если я не ошибаюсь, это фигура поважнее.

— Кто же он?.. Ах, Куртен, назовите его имя.

— Хватит, госпожа баронесса; если появится необходимость, я назову его имя кому следует.

— Кому следует! Так вы что, собираетесь донести на моего сына? — вскричала баронесса, изумленная ответом своего арендатора, обычно такого почтительного и покорного с ней.

— Безусловно, госпожа баронесса, — нагло ответил Куртен.

— Ну нет, Куртен, вы не решитесь на это!

— Уже решился, госпожа баронесса, и так твердо, что был бы уже на пути в Монтегю или в Нант, если бы не хотел непременно предупредить вас заранее, чтобы вы успели спрятать господина Мишеля в безопасном месте.

— Однако, если даже предположить, что Мишель не замешан в этом деле, — волнуясь, произнесла баронесса, — вы опорочите меня перед соседями и, кто знает, быть может, навлечете на Ла-Ложери ужасные преследования.

— Что же, в таком случае мы будем защищать Ла-Ложери, госпожа баронесса.

— Куртен…

— Я помню ту большую войну, госпожа баронесса. Я был тогда несмышленышем, но воспоминания о ней не выветрились из моей памяти: даю вам честное слово, мне не хотелось бы увидеть ее опять. Мне меньше всего хочется, чтобы мои двадцать арпанов земли стали полем битвы для враждующих сторон, чтобы мой урожай одни съели, а другие сожгли, и я совсем не хочу видеть, как приберут к рукам национальные имущества, что непременно случится, если белые возьмут верх. Из моих двадцати арпанов пять принадлежали эмигрантам, я их честно купил и заплатил сколько положено; это четверть моего имения. И потом правительство рассчитывает на меня, и я хочу оправдать его доверие.

— Но, Куртен, — заметила баронесса, готовая снизойти до просьбы, — уверяю вас, все не так страшно, как вы уверяете.

— Э! Черта с два! Не скажите, госпожа баронесса, это очень страшно. Хоть я и простой крестьянин, однако знаю не меньше других, потому что привык прислушиваться, а ухо у меня чуткое. Во всей округе Реца неспокойно, все бурлит, как вода в котелке, один выстрел — и кипяток перельется через край.

— Вы ошибаетесь, Куртен.

— Да нет же, госпожа баронесса, не ошибаюсь. Уж я-то знаю, что знаю, Бог ты мой! Дворяне собирались уже три раза, вот как! Один раз у маркиза де Суде, другой раз у того, кого они называют Луи Рено, и третий раз — у графа де Сент-Амана. От всех этих сборищ прямо так и разит порохом, госпожа баронесса; кстати, о порохе: у монберского кюре его заготовлено два квинтала, да еще несколько мешков пуль. И наконец — и это самое главное — раз уж надо вам это сказать, ожидается приезд герцогини Беррийской, а после того, что я видел, кажется, ждать осталось недолго.

— Почему?

— Потому что, сдается мне, она уже здесь.

— Где, Боже милостивый?

— В замке Суде, где же еще.

— В замке Суде?

— Именно туда господин Мишель проводил ее сегодня вечером.

— Мишель? Ах, несчастный ребенок! Но вы будете молчать, Куртен, не правда ли? Я так хочу, я приказываю вам. Впрочем, правительство приняло свои меры, и если бы герцогиня попыталась вернуться в Вандею, она была бы арестована.

— А если, тем не менее, она находится здесь, госпожа баронесса?

— Вот вам еще одна причина, почему вы должны молчать.

— Ну да! И упустить такую добычу, а вместе с ней — славу и выгоду; не говоря уж о том, что, если герцогиню арестует кто-то другой, кроме меня, весь наш край будет предан огню и мечу… Нет, госпожа баронесса, нет, такое невозможно.

— Господи, но что же делать? Что делать?

— Послушайте, госпожа баронесса, — сказал Куртен, — сделать надо вот что.

— Говорите, Куртен, говорите.

— Поскольку, будучи честным гражданином, я в то же время хочу остаться вашим преданным и усердным слугой; поскольку надеюсь, что в благодарность за услугу мне продлят аренду на приемлемых условиях, я не назову имени господина Мишеля. Позаботьтесь только о том, чтобы впредь он не совал носа в это осиное гнездо; сейчас-то он гуда его уже просунул, но на сей раз еще можно успеть его вытащить.

— Будьте покойны, Куртен.

— Однако, госпожа баронесса, хорошо бы… — начал арендатор и запнулся.

— Ну что еще?

— Право же, я не осмеливаюсь давать советы госпоже баронессе: не мое это дело.

— Говорите, Куртен, говорите.

— Так вот, чтобы держать господина Мишеля подальше от этого осиного гнезда, вам, по-моему, следовало бы любыми средствами, будь то уговоры или угрозы, склонить его покинуть Ла-Ложери и уехать в Париж.

— Да, Куртен, вы правы.

— Вот только я думаю, что он не согласится.

— Он будет вынужден согласиться, Куртен, раз я так решила.

— Через одиннадцать месяцев ему исполнится двадцать один год: осталось совсем недолго до совершеннолетия.

— А я говорю вам, Куртен, что он уедет. Но что это с вами?

В самом деле, Куртен, повернувшись к двери, напряженно прислушивался.

— Мне кажется, в коридоре кто-то прошел, — сказал он.

— Посмотрите.

Куртен взял свечу и поспешно вышел в коридор.

— Никого нет, — сказал он, вернувшись, — и все же мне показалось, что я слышал шаги.

— Но скажите, где, по-вашему, в такой поздний час может быть этот несчастный ребенок?

— Право, не знаю, — ответил Куртен, — возможно, пришел ко мне домой и дожидается меня. Молодой барон доверяет мне, и не в первый раз он придет, чтобы поведать мне о своих маленьких огорчениях.

— Вы правы, Куртен, это возможно. Идите домой, а главное, не забудьте о своем обещании.

— А вы — о вашем, госпожа баронесса. Когда он вернется, заприте его. Не давайте ему снова увидеться с Вол — чипами, ведь, если он встретится с ними еще раз…

— Что тогда?

— Тогда я не удивлюсь, если узнаю, что в один из ближайших дней он подстрелил кого-то в зарослях дрока.

— О! Из-за него я умру от горя! Что за несчастная мысль пришла моему мужу — вернуться в эти проклятые края!

— Да, госпожа баронесса, мысль была действительно несчастная, в особенности для него.

Когда Куртен удалился, предварительно оглядевшись вокруг и убедившись, что никто не увидит, как он выходит из замка Ла-Ложери, баронесса грустно поникла головой, удрученная воспоминаниями, которые вызвали в ней слова арендатора.

Не успел Куртен сделать и двух сотен шагов по дороге, ведущей на его ферму, как вдруг он услышал совсем близко от себя шорох в кустах.

— Кто здесь? — спросил он, отбегая в сторону и угрожающе подняв палку, которую держал в руке.