— Невозможно, — ответил, пожав плечами, капитан. — А таможня? А служба безопасности? Нет, перенос срока равносилен проигрышу. Повторяю, если вы хотите воспользоваться предоставившейся возможностью и отправиться в Англию, я к вашим услугам и вам это ничего не будет стоить.

Маркиз вопросительно взглянул на дочь, но Берта в ответ лишь отрицательно покачала головой.

— Спасибо, капитан, — ответил маркиз, — это невозможно.

— Тогда прощайте, — сказал капитан, — но прежде чем расстаться, мне бы хотелось попросить вас об одной услуге.

— О какой?

— О погашении небольшого счета, который вы представите к оплате вместе со своим.

— Капитан, я сделаю все, что вы скажете, — ответил маркиз де Суде.

— Хорошо, я попрошу вас от моего имени расквитаться сотней линьков с негодяем, осмелившимся посмеяться надо мной прошлой ночью.

— Будет сделано, — ответил маркиз.

— Если у него еще останутся силы их выдержать после того, как я предъявлю ему свой счет, — произнес чей-то голос.

И они тут же услышали всплеск, словно за борт упал тяжелый предмет; несколько секунд спустя в нескольких футах от шхуны они увидели над водой голову Жозефа Пико, быстро плывшего к паруснику.

Как только с него сняли кандалы, шуан бросился за борт вниз головой, не желая, чтобы какое-нибудь непредвиденное обстоятельство задержало его на шхуне.

Хозяин парусника и маркиз помогли ему подняться на борт.

Почувствовав под ногами палубу, он сказал:

— Теперь, господин маркиз, объясните этому старому кашалоту, что я ношу отметину на плече как награду.

— В самом деле, капитан, — заметил маркиз, — этот крестьянин был приговорен к унизительным каторжным работам лишь за то, что выполнял свой долг во времена Империи, а это не является, на мой взгляд, преступлением, и, хотя я и не одобряю его методы, хочу вам сказать, что он все же не заслужил, чтобы к нему относились так, как вы.

— Ну что ж, — сказал капитан, — все к лучшему. Спрашиваю вас в третий раз: вы подниметесь на борт или нет?

— Нет, капитан, благодарю вас.

— Тогда счастливо оставаться!

И с этими словами капитан велел отдать концы, и шхуна, расправив паруса, набрала ход, оставив позади маленький парусник.

Пока старый рыбак вел свое судно к берегу, маркиз с Бертой держали совет.

Несмотря на все объяснения Пико, — нельзя сказать, что они были исчерпывающими, так как шуан увидел Куртенэ лишь в те минуты, когда его связывали, — они никак не могли понять, что заставило мэра Ла-Ложери поступить таким образом; однако его поведение показалось им подозрительным, и, хотя Берта напомнила отцу о том, с какой предупредительностью относился Куртен к Мишелю, как он был ему предан, маркиз склонялся к мысли, что странное поведение Куртена чревато опасностью не только для Мишеля, но и для его друзей.

Что же касалось Пико, то он поклялся отомстить и заявил, что если маркиз де Суде распорядится дать ему одежду матроса как для того, чтобы сойти за моряка, так и для того, чтобы сменить порвавшуюся в драке куртку, он отправится в Нант, едва ступит ногой на твердую землю.

Предполагая, что вероломный Куртен избрал своей будущей жертвой Малыша Пьера, маркиз тоже хотел поспешить в город; однако Берта, не сомневаясь, что после неудачного побега Мишель возвратится в Ла-Ложери, и думая, что она может там ждать его, убедила отца повременить, пока у них не будет более полных сведений о том, что произошло.

Рыбак высадил пассажиров у мыса Порник. Получив одежду от одного из сыновей рыбака, решившего ради такого случая расстаться с курткой и просмоленной шапочкой, Пико тут же сориентировался на местности и почти что на крыльях полетел в сторону Нанта, проклиная Куртена на все лады.

Однако прежде чем попрощаться с маркизом, он попросил его рассказать предводителю братьев-кроликов обо всем, что с ним приключилось, не сомневаясь, что метр Жак не откажет ему в братской помощи и поможет отомстить.

Поскольку ему были хорошо знакомы здешние места, Пико смог добраться до Нанта часам к девяти вечера, и, естественно, он снова предложил свои услуги помощника конюха хозяину постоялого двора "Рассвет", и тот сейчас же принял его обратно; Пико смог, приняв меры предосторожности, подсмотреть встречу Куртена с человеком из Эгрефёя и подслушать часть их разговора и даже увидел банкноты, которые Куртен признавал за деньги только в том случае, если они будут переведены в золото.

Что же касалось маркиза и его дочери, то они, несмотря на все нетерпение Берты, смогли только к вечеру тронуться в путь; по дороге в лес Тувуа старый дворянин с искренней грустью думал о том, что такое радостное утро, как сегодня, ему уже вряд ли доведется пережить в обозримом будущем и никто не знал, сколько времени ему еще придется скрываться, словно крысе в норе.

Предчувствие не обмануло метра Жака: Жан Уллье был жив.

Куртен выстрелил в кусты, не целясь, наугад, и ранил старого шуана в грудь, так что, когда на выстрел прибежала вдова Пико, шум телеги которой услышали арендатор и его единомышленник, она подумала, что Жан Уллье мертв.

Из чисто христианского сострадания, столь естественного для крестьянки, она не захотела оставлять тело человека, которого, несмотря на различие их политических взглядов, всегда уважал ее муж, на съедение хищным птицам и зверям; решив предать тело вандейца земле, она втащила его на телегу, чтобы отвезти к себе в дом.

Однако, вместо того чтобы накрыть тело подстилкой, которую она взяла с собой, она уложила шуана на нее, и многие крестьяне, которые встретились ей по дороге, могли видеть и даже прикоснуться к безжизненному и окровавленному телу старого слуги маркиза де Суде.

Вот как слух о смерти Жана Уллье разнесся по кантону, вот как он долетел до маркиза де Суде и его дочерей, вот как Куртен, пожелавший на следующее утро еще раз убедиться в том, что ему больше не придется избегать встречи с самым опасным для него врагом, был введен в заблуждение так же, как и все остальные.

Вдова Пико отвезла тело Жана Уллье в дом, в котором она жила при жизни мужа и из которого переехала после смерти бедного Паскаля в Сен-Фильбер-де-Гран-Льё, где у ее матери был постоялый двор.

Этот дом был ближе как к Машкулю, приходу Жана Уллье, так и к ландам Буэме, где она его нашла, чем постоялый двор, в котором, будь он жив, она собиралась его спрятать.

Когда ее телега проезжала известную нам развилку по дороге к дому братьев Пико, траурный кортеж поравнялся с всадником, ехавшим по машкульской дороге.

Это был не кто иной, как наш старый знакомый врач из Леже, г-н Роже; он обратился с вопросом к одному из мальчишек, назойливых и любопытных, как все мальчуганы в их возрасте, которые увязались за телегой, и, узнав, что везут тело Жана Уллье, сопроводил его до самого дома братьев Пико.

Вдова поместила Жана Уллье на траурное ложе, на котором раньше покоились бок о бок Паскаль Пико и несчастный граф де Бонвиль.

Когда Марианна совершала последний обряд над усопшим и обмывала запачканное кровью и пылью лицо, в комнату вошел врач.

— Увы! Дорогой господин Роже, — сказала она, — как жаль, что бедняге уже не понадобится ваша помощь! Сколько на свете ничтожных людишек, которых непонятно как земля-то носит, а в это время других приходится оплакивать вдвойне, поскольку уходят они от нас раньше срока.

Врач выслушал все, что знала вдова о смерти Жана Ул-лье. В присутствии невестки, малышей и женщин, сопровождавших траурный кортеж, Марианна не горела желанием рассказывать о том, что всего несколько часов назад она разговаривала с Жаном Уллье, вовсе не собиравшимся умирать, и, возвращаясь за ним на телеге, услышала сначала выстрел, а затем топот убегавших людей, — потому она и предположила, что Жана Уллье убили; вдова, напротив, лишь сказала, что, возвращаясь из ланд, нашла старого шуана на дороге.