— Укройтесь в дверной нише, — сказал он Берте, когда благодаря пришедшему к нему на выручку Триго оказался рядом с девушкой, — возможно, я смогу оказать вам ответную услугу. Триго, а ну-ка подпусти красные штаны поближе.

Хотя Триго и был тугодум, он все же сообразил, что от него хочет его друг, и разразился громовым смехом, который был совсем не к месту в их плачевном состоянии.

Тем временем солдаты, увидев, что перед ними всего трое безоружных людей, и решив любой ценой отбить наездницу — они по-прежнему принимали ее за Мадам, — с криками "Сдавайтесь!" подошли совсем близко.

Однако, когда солдаты бросились к помосту, Триго, посадив Куцую Радость рядом с Бертой, ухватился руками за деревянную балку, служившую опорой всей конструкции, и, расшатав, вырвал ее из земли.

В ту же секунду дощатый настил опрокинулся, и лежавшие на нем камни покатились на землю, сразив наповал с десяток солдат, находившихся уже рядом с нищим.

Тем временем отряд из Нанта во главе с Гаспаром и маркизом де Суде саблями, штыками, прицельным огнем в отчаянном порыве остановил синих и тем пришлось отступить на прежние позиции в открытом поле, где численное преимущество и лучшее снаряжение должны были стать залогом их будущей победы.

Вандейцы, какими бы безрассудными они ни казались, уже приготовились к новой атаке, когда метр Жак (не выпускавший, невзирая на ранение, из руки саблю), к которому пробились его бойцы, шепнул несколько слов Гаспару.

И тот, несмотря на возражения Малыша Пьера, тут же приказал ему отойти на позиции, которые белые занимали час назад по другую сторону улицы.

Малыш Пьер с досады рвал на себе волосы и требовал от Гаспара немедленных объяснений, что и сделал Гаспар при первой же остановке.

— У нас осталось, — сказал он, — всего пятьсот или шестьсот бойцов, не больше. А против нас пять или шесть тысяч. Мы не опозорили наше знамя, и это все, что мы можем сейчас предпринять.

— Вы в этом уверены? — спросил Малыш Пьер.

— Убедитесь в этом сами, — произнес Гаспар, ведя молодого человека на бугор.

С высоты было видно, как в лучах заходившего солнца поблескивали штыками войска, занимавшие все обозримое пространство вокруг деревни до самого горизонта.

Отсюда были слышны доносившиеся со всех сторон звуки походных труб и бой барабанов.

— Теперь вы видите, — продолжал Гаспар, — что не пройдет и часа, как нас окружат, а если оставшиеся в нашем распоряжении бойцы не захотят, как и я, оказаться в застенках Луи Филиппа, у нас не будет другого выбора, как умереть.

На какое-то мгновение Малыш Пьер погрузился в мрачное раздумье; затем, убедившись в правоте предводителя вандейцев и поняв, что у него не осталось больше надежды, которая согревала его душу еще несколько минут назад, он почувствовал, как мужество покидает его и он становится тем, кем был на самом деле, то есть обыкновенной женщиной. И только что бесстрашно бросавший вызов смерти, прошедший как герой сквозь огонь и воду, он сел на межевой столб на поле и заплакал, не пытаясь даже скрыть слезы, которые текли по его щекам.

Тем временем Гаспар, подойдя к своим товарищам по оружию, поблагодарил всех за верную службу и распрощался с ними до лучших времен, посоветовав им уходить поодиночке, чтобы не попасть в руки солдат; затем он вернулся к Малышу Пьеру; тот не двинулся с места и сидел в окружении маркиза де Суде, Берты и нескольких вандейцев, не пожелавших спасаться бегством, пока они не обеспечат безопасность Малыша Пьера.

— Ну что, — спросил Малыш Пьер, увидев, что Гаспар вернулся один, — они ушли?

— Да, но разве они не сделали все, что могли?

— Несчастные люди! — продолжал Малыш Пьер. — Сколько горя их ждет впереди! Почему Господь отказал мне в утешении прижать их к моему сердцу? Однако у меня не хватило сил, и они правы, что ушли не простившись. Два раза не умирают, и я бы не хотел пережить еще раз такие же дни, как в Шербуре.

— А теперь, — сказал Гаспар, — нам надо подумать о вашей безопасности.

— О! Вам не следует заниматься моей персоной, — ответил Малыш Пьер. — Я сожалею о том, что меня не задела ни одна пуля. Я знаю, что моя гибель не принесла бы вам победы, но, по крайней мере, наше сражение не осталось бы незамеченным. А теперь что нам остается?

— Ждать лучших времен… Вы доказали французам, какое храброе сердце бьется в вашей груди, а от своих королей они ждут прежде всего мужества. Будьте спокойны: французы вас не забудут.

— Дай-то Бог! — произнес Малыш Пьер, поднимаясь; затем, опираясь на руку Гаспара, он спустился с холма к дороге, проходившей через долину.

Войска, напротив, не зная местности, вынуждены были пойти в обход.

Гаспар возглавил немногочисленный отряд; самое большее, что им грозило, это встреча с разведчиками, однако благодаря метру Жаку, знавшему здесь каждую тропинку, они вышли по почти непроходимым тропам к самой мельнице Жаке, так и не увидев ни одной трехцветной кокарды.

По дороге Берта подошла к отцу и спросила, не заметил ли он Мишеля во время боя, однако старый дворянин — он был опечален исходом с таким трудом организованного и столь бесславно закончившегося вооруженного выступления — ответил в резкой форме, что вот уже дня два, как никто не видел молодого де л а Ложери; возможно, он струсил и постыдно отказался от славы, которая могла бы покрыть его имя на поле боя, и от союза, который бы стал наградой за проявленную отвагу.

Ответ отца привел Берту в оцепенение.

Стоит ли говорить о том, что она не поверила ни единому слову из сказанного ей маркизом.

Но ее сердце дрогнуло от одного лишь предположения, показавшегося ей наиболее вероятным: Мишель был убит или же тяжело ранен, поэтому она решила навести справки, чтобы узнать о судьбе дорогого ей человека.

Берта опросила всех вандейцев.

Ни один из них не видел Мишеля, а некоторые бойцы, движимые застарелой ненавистью к его отцу, употребили в своих высказываниях о нем слова, не менее крепкие, чем в ответе маркиза де Суде.

Берта обезумела от горя; она могла поверить в то, что сделала недостойный для себя выбор, если бы ей предъявили явные, очевидные, неопровержимые доказательства, а поскольку их не было, ее любовь лишь окрепла и разгоралась с неистовой силой под тяжестью обвинений в адрес любимого человека, и она с негодованием отвергла их, считая клеветой.

Еще недавно ее сердце разрывалось от отчаяния, а разум туманился при мысли, что Мишель пал на поле боя; теперь же известие о такой славной смерти стало бы бальзамом для ее израненного сердца, утешением в ее горе; ей хотелось поскорее узнать всю правду; у нее появилось желание вернуться в Ле-Шен, пройти по полю брани и найти его тело по примеру Эдит, искавшей Гарольда, а восстановив доброе имя любимого человека в глазах вандейцев, доказав несостоятельность оскорбительных предположений ее отца, она бы отомстила убийцам Мишеля.

Пока она раздумывала, под каким предлогом ей можно было бы находиться в хвосте колонны, чтобы, незаметно отстав, вернуться в Ле-Шен, к ней подошли замыкавшие шествие Обен Куцая Радость с Триго.

Берта перевела дух; возможно, они что-нибудь прояснят.

— Ну что, мои храбрецы, — обратилась она к ним, — нет ли у вас новостей о господине де ла Ложери?

— А! Конечно, моя дорогая мадемуазель, — ответил Куцая Радость.

— Наконец-то! — воскликнула Берта.

Затем с надеждой в голосе она спросила:

— Не правда ли, он не покинул свое подразделение, как его обвиняют?

— Нет, покинул, — ответил Куцая Радость.

— Когда?

— Перед самым боем под Месдоном.

— О Боже мой! Боже мой! — в страхе воскликнула Берта. — Вы в этом уверены?

— Абсолютно уверен. Я видел, как он пришел к Жану Уллье в Ла-Круа-Филипп, и мы даже какое-то время шли вместе по дороге на Клиссон.

— С Жаном Уллье? — воскликнула Берта. — О! В таком случае я спокойна, Жан Уллье не из тех, кто спасает свою шкуру перед сражением! И если Мишель ушел вместе с Жаном Уллье, то в его поступке нет ничего постыдного и трусливого.