Не успела вдова произнести имя арендатора, как раненый изменился в лице; словно стараясь что-то вспомнить, он провел ладонью по лбу и впервые за все время болезни сел в постели.

Сначала он подумал о дорогих и близких ему людях, но затем в его мозгу, еще не совсем очнувшемся от длительного сна, пробудились воспоминания, вспыхнула старая ненависть, и с неистовой силой им овладела жажда мщения.

К своему ужасу, вдова Пико услышала от Жана Уллье те же слова, которые он произносил, когда был без сознания, и которые она принимала за бред: он обвинял Куртена в предательстве, трусости и убийстве, снова заговорил о крупной сумме денег, обещанной тому за предательство, и в состоянии крайнего возбуждения, с пылавшими гневом глазами, срывавшимся от волнения голосом стал умолять вдову пойти за Бертой и привести ее к нему.

Бедная женщина, решив, что шуан снова бредит, не знала, как ей поступить, ибо врач пообещал навестить раненого только в ночь на послезавтра.

Тем не менее она пообещала Жану Уллье сделать все, что он попросил.

Немного успокоившись, старый вандеец снова лег и, обессилев от пережитых волнений, забылся в беспокойном сне.

У разбитой усталостью вдовы, сидевшей на подстилке у постели больного, уже начали невольно слипаться глаза, как вдруг ей послышался непривычный шум, доносившийся со двора.

По булыжникам, проложенным по краю навоза, которым был обильно усыпан двор дома, кто-то шел.

Вскоре она услышала, как стукнула щеколда соседней двери и раздался голос ее деверя, который Марианна сразу узнала: "Сюда! Сюда!"

Она знала, что на половине Жозефа никто не жил, и назначенная им ночная встреча необычайно возбудила ее любопытство; не сомневаясь в том, что шуан, как всегда, обделывает свои темные делишки, она решила узнать, что он задумал.

Марианна бесшумно отодвинула доску, прикрывавшую отверстие, через которое коровы просовывали головы, чтобы получать причитавшийся им корм, пролезла через узкую щель в комнату, ловко вскарабкалась по лестнице, на которой был смертельно ранен граф де Бонвиль, на чердак, который, как мы помним, был общим на две половины дома, и прислушалась, находясь как раз над комнатой брата своего мужа.

Она успела лишь к середине разговора.

— А ты видел деньги? — спросил кто-то голосом, показавшимся ей знакомым, но который она не смогла сразу опознать.

— Как сейчас вижу вас, — ответил Жозеф Пико, — это были банкноты, но он потребовал, чтобы ему заплатили золотом.

— Тем лучше! Знаешь, банкноты меня не очень бы устраивали, так как в провинции их неохотно берут.

— Вот я и говорю вам, что будет золото.

— Хорошо! А где они должны встретиться?

— В Сен-Фильбере завтра вечером. У вас будет время предупредить ваших парней.

— Ты что, свихнулся? Моих парней! Ты сказал, сколько их будет?

— Всего двое: мой бандит и его приятель.

— Тогда двое на двое, и, как говорил славной памяти Жорж Кадудаль, война есть война.

— Но метр Жак, у вас только одна рука.

— Какая разница, если она крепкая? Беру на себя самого сильного.

— Постойте! Мы об этом не договаривались.

— Как это?

— Мэра оставьте мне.

— Ты слишком многого хочешь.

— О! Негодяй заплатит за все, что мне пришлось пережить по его вине.

— Если у них будут деньги, о которых ты говоришь, ты не будешь в обиде, несмотря на то что он продал тебя как негра… Поверь мне, дружище, ты не стоишь двадцати пяти тысяч франков.

— Возможно, но мне надо с ним расквитаться: я уже давно точу зуб на этого проклятого недоумка! Он виноват…

— В чем?

— Хорошо… Сейчас скажу!

И Жозеф Пико так понизил голос, что его слов никто не смог бы разобрать кроме Марианны. Она предположила, что воспоминание, которое мучило шуана, было связано со смертью ее бедного мужа, и невольно вздрогнула.

— Согласен, — сказал собеседник Жозефа Пико, — ты получишь своего обидчика; но, прежде чем что-либо предпринять, ты должен поклясться в том, что сказал мне правду, и деньги, на которые мы наложим руку, принадлежат правительству, так как в противном случае я отказываюсь принимать участие в этом деле.

— Черт возьми! Неужели вы думаете, что у того человека столько денег и он может из собственного кармана делать подарки такому подлому типу? И это лишь задаток — я хорошо расслышал.

— А ты не мог узнать, кто так щедро расплачивается с ним?

— Нет, но у меня есть кое-какие соображения.

— Говори.

— Видите ли, метр, я думаю, что, если мы освободимся от этих двоих негодяев, мы одним ударом убьем двух зайцев: прежде всего мы решим наши личные дела, а заодно и политические. Будьте спокойны, завтра я буду больше знать и сообщу вам.

— Черт возьми! — воскликнул метр Жак. — Ты так меня раззадорил, что мне придется взять свое слово обратно: ты получишь своего обидчика, если от него что-то еще останется.

— Как если останется?

— А вот как, прежде чем отдать его тебе, чтобы ты свел с ним счеты, я хочу поговорить с ним немного.

— Ба! И вы думаете, что он тут же признается?

— О! Уверен, как только попадет мне в руки.

— Он хитер, как черт!

— Подумаешь! А вспомни, как в старые добрые времена делали разговорчивыми даже самых ловких хитрецов, которые хотели помолчать, — сказал метр Жак с дьявольским смешком.

— Ах, да! Ноги на огне… Честное слово, вы правы, и мне такая месть больше по душе, — заметил Жозеф.

— Да, по крайней мере, мы скорее узнаем, как и почему правительство дает мэру эдакий небольшой задаток в пятьдесят тысяч франков. Возможно, полученные сведения для нас будут ценнее золота, которое мы положим в карманы.

— О! Золото нам тоже не помешает, особенно в нашем положении, когда мы уже были один раз осуждены и теперь вполне можем сложить головы на Буффе, в то время как с причитающейся мне долей в двадцать пять тысяч франков я смогу жить где захочу.

— Ты поступишь как твоей душе угодно, но прежде скажи, где эти люди должны встретиться. Я бы не хотел упустить их.

— На постоялом дворе в Сен-Фильбере.

— Тогда все просто: разве не твоя невестка наполовину хозяйка постоялого двора? С ней можно поделиться выручкой, и все останется в семье.

— О нет, только не с ней, — возразил Жозеф, — прежде всего она не из наших, и потом мы с ней не разговариваем с тех самых пор…

— С каких?

— Со смерти моего брата, если это вас так интересует!

— А! Так, значит, правда, что мне о тебе рассказывали: если ты и не сам убил его, то уж рядом стоял.

— Кто это говорит? — воскликнул Жозеф Пико. — Кто это говорит? Метр Жак, назовите его имя, и от него останутся такие же мелкие щепки, как от этой скамейки.

И вдова услышала, как после удара по каменному очагу разбилась вдребезги скамейка, на которой сидел ее деверь.

— Успокойся! Какое мне до всего этого дело? — постарался утихомирить его метр Жак. — Тебе же известно, что не в моих правилах вмешиваться в семейные дела. Вернемся лучше к нашему вопросу. Так ты сказал…

— Я сказал: только не у моей невестки.

— Тогда нам следует устроить засаду в поле. Но где? Они наверняка придут разными дорогами.

— Да, но уйдут вместе. Чтобы вернуться домой, мэр выйдет на дорогу, ведущую в Нант, и пойдет по ней до самого Тьерсе.

— Хорошо, мы будем поджидать их на дороге в Нант, в растущем у дороги тростнике: мне не раз приходилось там делать засаду.

— Согласен, а где мы встретимся? Я уйду отсюда утром до рассвета, — сказал Жозеф.

— Хорошо, встретимся на развилке Раго в Машкульском лесу, — сказал хозяин братьев-кроликов.

Жозеф согласился и пообещал прийти; вдова услышала, как он предложил метру Жаку заночевать у него, однако шуан, у которого по всем окрестным лесам были нарыты землянки, считал эти скромные убежища лучшими домами в мире, если не по удобству, то по соображениям безопасности.

С его уходом на половине Жозефа Пико все стихло.

Спустившись в коровник, Марианна увидела, что Жан Ул-лье крепко спит. Она не хотела его будить; ночь уже давно наступила, и было самое время возвращаться в Сен-Фильбер.