Рето очень желал бы вернуться назад, но молодой человек с палкой в руке, который первым предстал перед его глазами, высадив дверь ударом ноги, погнался за беглецом, и теперь ему стоило только протянуть руку, чтобы схватить журналиста, замершего при виде ожидавшего его второго противника, вооруженного шпагой и тростью.
Рето оказался между двух огней, или, вернее, между двух палок, в маленьком безлюдном дворике, глухом и темном, находившемся между задним фасадом дома газетчика и драгоценной решеткой, что вела на улицу Старых Августинцев, то есть к спасению и безопасности, если бы путь был свободен.
— Сударь, позвольте мне, пожалуйста, пройти, — сказал Рето молодому человеку, сторожившему у решетки.
— Сударь, — закричал преследовавший Рето молодой человек, — задержите этого негодяя!
— Будьте спокойны, господин де Шарни, он не пройдет, — отвечал ему молодой человек, стоявший у калитки.
— Господин де Таверне, вы! — воскликнул Шарни, так как это он первым явился к Рето с улицы Монторгёй, вслед за посыльным от Калиостро.
Оба они, прочтя утром газету, возымели одну и ту же мысль, так как в сердце их жило одно и то же чувство, и без всякого предварительного сговора они привели свою мысль в исполнение.
План их заключался в том, чтобы отправиться к журналисту, потребовать от него удовлетворения и поколотить его палкой, если он им не даст его.
Однако, увидев друг друга, каждый из них почувствовал недовольство, так как угадал соперника в человеке, который возмутился тем же, что и он.
Вот почему г-н де Шарни произнес эти четыре слова "Господин де Таверне, вы?" довольно неприветливым тоном.
— Я самый, — отвечал Филипп с такой же недовольной ноткой в голосе, делая шаг к газетчику, который умоляюще протягивал к нему руки сквозь решетку. — Но, кажется, я пришел слишком поздно. Ну что ж, я буду только зрителем на представлении, если, впрочем, вы не будете так добры открыть мне калитку.
— На представлении? — с ужасом повторил газетчик. — На представлении? Что вы такое говорите? Разве вы меня убьете, господа?
— О, это несколько сильное выражение — сказал Шарни. — Нет, сударь, мы вас не убьем, но сначала допросим, а там посмотрим. Вы мне позволите поступать с этим человеком по своему усмотрению, господин де Таверне?
— Конечно, сударь, — отвечал Филипп, — преимущества на вашей стороне, так как вы пришли первым.
— Ну, прислонитесь к стене и не двигайтесь, — сказал Шарни газетчику, жестом поблагодарив Таверне. — Итак, вы сознаетесь, милейший, что написали и напечатали направленную против королевы шуточную сказочку, как вы ее называете, появившуюся сегодня в вашей газете?
— Сударь, она направлена не против королевы.
— Этой лжи еще недоставало!
— Ах, какое у вас терпение, сударь! — воскликнул Филипп, бесновавшийся по ту сторону решетки.
— Будьте спокойны, — отвечал Шарни, — негодяй ничего не потеряет, подождав немного.
— Да, — пробормотал Филипп, — но ведь я тоже жду.
Однако Шарни ничего не ответил Таверне, а обратился к несчастному Рето.
— "Аттенаутна" — это то же имя, что и "Антуанетта", просто переставлены буквы… О, не лгите, сударь: это было бы пошло, низко, и я вместо того, чтобы бить или сразу убить вас, содрал бы с вас живого кожу. Отвечайте же определенно. Я вас спрашиваю: единственный ли вы автор этого памфлета?
— Я не доносчик, — отвечал, выпрямляясь, Рето.
— Прекрасно, это значит, что у вас есть соучастник: хотя бы тот человек, который велел купить у вас тысячу экземпляров этой грязи, — граф де Калиостро, как вы недавно называли его. Хорошо! Граф расплатится за себя, как вы за себя.
— Сударь, сударь, я вовсе не обвиняю его! — закричал газетчик, опасаясь, что на него обрушится еще и гнев Калиостро, не говоря уже о гневе Филиппа, который, бледный от бешенства, стоял по другую сторону решетки.
— Но, — продолжал Шарни, — так как вы попались мне первым, то и расплатитесь первым.
И он поднял палку.
— Если бы только у меня была шпага, сударь! — завопил журналист.
Шарни опустил свою трость.
— Господин Филипп, — сказал он, — одолжите, прошу вас, вашу шпагу этому негодяю.
— О нет, я не могу одолжить честную шпагу этому подлецу… Вот моя палка, если вам не довольно вашей. Я, по чести, не могу больше ничего сделать ни для вас, ни для него.
— Черт возьми, палку! — воскликнул вне себя Рето. — Да знаете ли вы, господа, что я дворянин?
— В таком случае одолжите вашу шпагу мне, — продолжал Шарни, бросая свою к ногам газетчика, — к моей я больше не прикоснусь.
И он бросил свою шпагу к ногам побледневшего Рето.
Филипп не мог более возражать. Он вынул из ножен свою шпагу и передал ее через решетку Шарни.
Шарни с поклоном взял ее.
— А, ты дворянин! — сказал он, поворачиваясь к Рето. — Ты дворянин и пишешь такие гадости о французской королеве! Ну же, подними эту шпагу и докажи, что ты дворянин.
Но Рето не двинулся с места. Можно было бы подумать, что он так же боялся шпаги, как и палки, в эту минуту уже занесенной у него над его головой.
— Проклятье! — воскликнул, выйдя из себя, Филипп. — Да откройте же мне эту решетку.
— Извините, сударь, — заметил Шарни, — но ведь вы сами согласились с тем, что этот человек принадлежит мне первому.
— Так кончайте же с ним скорее, так как я горю нетерпением начать в свою очередь.
— Я должен был испробовать все способы, прежде чем приступить к крайним мерам, — сказал Шарни, — так как я нахожу, что наносить палочные удары обходится почти так же дорого, как и получать их. Но поскольку этот господин явно предпочитает палочные удары ударам шпаги, то его желание будет исполнено.
И едва только он успел закончить свою речь, как крик Рето показал, что Шарни подтверждает слова действием. Пять или шесть увесистых ударов, каждый из которых сопровождался соответствующим его силе криком боли, последовали за первым.
Эти вопли привлекли внимание старой Альдегонды; но Шарни обратил на ее крики столь же мало внимания, как и на стоны ее хозяина.
В это время Филипп, подобно изгнанному из рая Адаму, грыз себе руки от ярости, напоминая медведя, который чует запах мяса из-за решетки своей клетки.
Наконец Шарни остановился, устав наносить удары, а Рето, устав получать их, упал на землю.
— Ну, — сказал Филипп, — вы закончили, сударь?
— Да, — отвечал Шарни.
— В таком случае отдайте мне мою шпагу, оказавшуюся вам ненужной, и откройте калитку, прошу вас.
— О сударь, сударь! — взмолился Рето, посчитав теперь человека, покончившего с ним счеты, своим защитником.
— Вы понимаете, что я не могу оставить этого господина за воротами, — сказал Шарни, — поэтому я открою ему.
— О, да это убийство! — воскликнул Рето. — Убейте меня лучше сейчас же ударом шпаги, и пусть на этом все кончится!
— Успокойтесь, сударь, — отвечал Шарни, — я думаю, что этот господин не тронет вас.
— И вы совершенно правы, — сказал с глубоким презрением Филипп, вошедший во двор. — Я и не думаю его трогать. Он получил хорошую порцию ударов, это прекрасно, а закон гласит: "Non bis in idem"[6]. Но ведь еще остались номера сегодняшнего издания, их необходимо уничтожить.
— А, прекрасно! — воскликнул Шарни. — Видите, два ума лучше, чем один. Я, может быть, и забыл бы об этом. Но каким образом вы очутились у этого входа, господин де Таверне?
— А вот каким, — отвечал Филипп. — Я расспросил в квартале о привычках этого негодяя и узнал, что он обыкновенно спасается бегством, когда ему угрожает палка. Тогда я справился, как он это умудряется делать, и подумал, что, войдя через потайную дверь, а не через обычный вход, и закрыв ее за собой, я захвачу лисицу в норе. Вам, как и мне, пришла мысль о возмездии, но, действуя поспешнее меня, вы получили сведения менее подробные, вошли в ту дверь, в которую входят все, и негодяй уже было ускользнул от вас, но, к счастью, вы нашли здесь меня.
