"Госпожа графиня, Вы, без сомнения, не забыли, что мы с Вами должны покончить с кое-какими делами. Быть может, у Вас короткая память, но я никогда не забываю того, что мне понравилось. Имею честь ждать Вас там, куда Вас доставит предъявитель этого письма, если вы ничего не будете иметь против".
Вместо подписи стоял пастырский крест.
Госпожа де Ламотт, которую вначале раздосадовала эта помеха, немного подумала и, со свойственной ей быстротой, приняла решение.
— Садитесь рядом с кучером, — сказала она посыльному, — или дайте ему адрес.
Серокафтанник сел на козлы, а г-жа де Ламотт — в карету.
Через десять минут графиня приехала в предместье Сент-Антуан, в один из тех недавно благоустроенных уголков, где высокие деревья, такие же старые, как и само предместье, закрывали красивый домик, выстроенный при Людовике XV в стиле шестнадцатого века. Однако внутри дом отличался несравненным комфортом века восемнадцатого.
— О! Домик для свиданий! — пробормотала графиня. — Вполне естественно для такого знатного вельможи принимать меня здесь, но это унизительно для меня, урожденной Валуа. Однако что делать…
В этих словах, выражавших не то раздражение, не то покорность судьбе, сосредоточилось все ее неутомимое честолюбие, все безумные желания, таившиеся в ее душе.
Но едва только она переступила порог особняка, как уже приняла определенное решение.
Ее вели из комнаты в комнату, и каждой из них она удивлялась все больше, пока не дошла до маленькой столовой, обставленной с необыкновенным вкусом.
Там сидел кардинал, ожидавший ее в одиночестве.
Его высокопреосвященство перелистывал какие-то брошюры, очень похожие на собрание памфлетов, которые тысячами обрушивались в то время на Францию, как дождь, стоило только ветру подуть из Англии или Голландии.
Увидев графиню, он встал.
— А, вот и вы! Благодарю, госпожа графиня, — обратился он к ней и подошел, чтобы поцеловать ей руку.
Но графиня отступила на шаг с презрительным и оскорбленным видом.
— Что такое? Что с вами, сударыня? — спросил кардинал.
— Вы не привыкли, не правда ли, монсеньер, к такому обращению со стороны женщин, которых ваше высокопреосвященство удостаивает чести быть приглашенными сюда?
— О, госпожа графиня…
— Мы в вашем домике для свиданий, не правда ли, монсеньер? — продолжала графиня, бросая вокруг себя презрительный взгляд.
— Но, сударыня…
— Я надеялась, монсеньер, что ваше высокопреосвященство соблаговолит вспомнить о моем происхождении. Я надеялась, ваше высокопреосвященство соблаговолит вспомнить и другое: хотя Бог осудил меня на бедность, он, по крайней мере, оставил мне гордость, приличествующую мне по моему происхождению.
— Ну-ну, графиня, я вас считал умной женщиной, — сказал кардинал.
— Вы, монсеньер, называете, по-видимому, умной любую женщину, равнодушную ко всему, которая смеется над всем и даже над позором… Но таких женщин, — извините меня, ваше высокопреосвященство, — я привыкла называть иначе.
— Нет, графиня, вы ошибаетесь; я называю умной любую женщину, которая умеет слушать, что ей говорят, и не высказывается раньше, чем выслушает своего собеседника.
— Я слушаю вас.
— Я желал бы поговорить с вами о серьезном деле.
— И вы для этого заставили меня прийти в столовую?
— Да… Или вы, может быть, предпочли бы, чтобы я вас принял в будуаре, графиня?
— В этом есть, действительно, некоторая разница.
— Я того же мнения, графиня.
— Итак, речь идет только об ужине с вами, монсеньер?
— Ни о чем больше.
— Тогда, ваше высокопреосвященство, будьте уверены, что я очень чувствительна к такой чести, как это мне и подобает.
— Вы смеетесь надо мной, графиня?
— Нет, я просто смеюсь.
— Смеетесь?
— Да. Вы предпочли бы, может быть, чтобы я сердилась? На вас, однако, трудно угодить, монсеньер.
— Нет, вы очаровательны, когда смеетесь, и я ничего так не желал бы, как видеть вас всегда смеющейся. Но вы не смеетесь в данную минуту. О нет, нет… Эти полуоткрытые губки, за которыми виднеются прелестные белые зубы, говорят скорее о гневе.
— Нисколько, монсеньер… Меня совершенно успокоила эта столовая.
— Очень рад.
— И я надеюсь, что вы здесь хорошо поужинаете.
— Я хорошо поужинаю? А вы?
— Я не голодна.
— Как, сударыня, вы отказываетесь угостить меня ужином?
— Я не понимаю вас.
— Вы меня прогоняете?
— Я не понимаю вас, монсеньер.
— Выслушайте меня, дорогая графиня.
— Слушаю.
— Если бы вы не были так разгневаны, то я сказал бы вам, что, как бы вы ни старались, вы не сделаетесь от этого менее очаровательной… но так как всякий комплимент подвергает меня риску быть изгнанным, то я молчу.
— Риску быть изгнанным? Право, монсеньер, прошу вас извинить меня, ваши слова становятся все более непонятными.
— А между тем все, что здесь происходит, совершенно ясно.
— Извините, монсеньер, но у меня голова идет кругом.
— Хорошо. Прошлый раз вы принимали меня у себя, по-видимому, в несколько тесном помещении; вы находили, что оно не вполне подходяще для особы с вашим именем и рангом. Это заставило меня сократить свой визит и, кроме того, вызвало ко мне некоторую холодность с вашей стороны… Тогда я подумал, что вернуть вас в вашу среду, в подобающие вам условия жизни — то же, что дать подышать птичке, которую ученый держит под колпаком, где нет воздуха.
— И что же? — с беспокойством спросила графиня, которая начинала понимать, в чем дело.
— Тогда, прелестная графиня, для того чтобы вы могли без стеснения принимать меня и чтобы я, с своей стороны, мог приезжать к вам без неприятной огласки для себя или для вас…
Кардинал при этом пристально посмотрел на графиню.
— И тогда? — спросила она.
— И тогда я подумал, что вы согласитесь принять от меня этот небольшой домик. Вы понимаете, графиня, что речь идет не о домике для свиданий.
— Принять? Вы дарите мне этот дом, монсеньер? — воскликнула графиня, сердце которой сильно забилось от гордости и алчности.
— Это пустяк, графиня, совершенный пустяк; но если бы я подарил вам что-нибудь более значительное, вы не приняли бы.
— О, я ничего не могу принять, монсеньер, — сказала графиня.
— О, что вы говорите, сударыня?
— Я говорю, что мне невозможно принять такой подарок.
— Невозможно? Но почему?
— Потому что невозможно, вот и все.
— Не произносите это слово, говоря со мной, графиня.
— Почему?
— Потому что, находясь около вас, я не хочу ему верить.
— Монсеньер!..
— Графиня, этот дом принадлежит вам: ключи лежат здесь на золоченом блюде. Я поступаю с вами как с победительницей. Или вы и в этом видите оскорбление?
— Нет, но…
— Ну, согласитесь.
— Монсеньер, я уже сказала вам.
— Как, сударыня! Вы пишете министрам, прося их выхлопотать вам пенсию; вы принимаете сто луидоров от двух незнакомых дам, вы!
— О монсеньер, это совершенно другое дело. Тот, кто принимает…
— Тот, кто принимает дар, сам оказывает услугу дающему, графиня, — с достоинством ответил принц. — Видите, я ждал вас в вашей столовой и даже не видел еще ни будуара, ни гостиных, ни других комнат… Но я предполагаю, что все это имеется в доме.
— О монсеньер, простите; вы вынуждаете меня признать, что на свете нет более деликатного человека, чем вы.
И графиня, долго сдерживавшая свои истинные чувства, покраснела от радости при мысли, что может назвать этот дом своим.
Потом, заметив, что она слишком увлеклась, графиня в ответ на движение принца сделала шаг назад и сказала:
— Монсеньер, прошу ваше высокопреосвященство угостить меня ужином.
Кардинал снял плащ, в котором сидел до этой минуты, пододвинул графине стул и, оставшись в светском платье, которое удивительно шло ему, стал угощать свою гостью.
Ужин был подан в одну минуту.
Когда лакеи были уже у двери столовой, Жанна снова надела на лицо маску.
