— Да, сударь, — отвечала Жанна.

— Вы родились в Фонтете, двадцать второго июля тысяча семьсот пятьдесят шестого года?

— Да, сударь.

— Вы живете в Париже на улице Сен-Клод?

— Да, сударь… Но для чего вы предлагаете мне эти вопросы?

— Весьма сожалею, сударыня, что вы меня не узнаёте… Я имею честь быть секретарем суда.

— Я вас узнаю.

— В таком случае, сударыня, я могу исполнить свои обязанности в качестве должностного лица, каковым вы признали меня?

— Одну минуту, сударь. Скажите, пожалуйста, чего требуют в данном случае от вас ваши служебные обязанности?

— Чтобы я ознакомил вас, сударыня, с приговором, вынесенным вам на заседании тридцать первого мая тысяча семьсот восемьдесят шестого года.

Жанна вздрогнула и обвела всех тревожным и недоверчивым взглядом. Мы намеренно ставим на втором месте слово "недоверчивым", так как во взоре Жанны было меньше недоверия, чем ужаса. Жанна содрогнулась от безотчетной тревоги; ее горящие глаза настороженно всматривались в сумрак камеры.

— Вы секретарь Бретон, — сказала она, — но кто эти два господина, сопровождающие вас?

Секретарь хотел ответить, но тюремщик, не дав ему заговорить, бросился к нему и шепнул на ухо слова, дышавшие испугом и красноречивым состраданием:

— Не говорите ей!

Жанна услышала; она внимательнее, чем прежде, посмотрела на двух незнакомцев. Ее удивило серое, стального цвета с железными пуговицами платье одного, куртка и меховая шапка другого. Особенное внимание Жанны привлек странный фартук, закрывавший грудь этого последнего. Фартук казался прожженным в нескольких местах, кое-где на нем виднелись кровяные и масляные пятна.

Она попятилась. Можно было подумать, что она сжимается в комок перед мощным прыжком.

Секретарь приблизился к ней.

— Станьте на колени, сударыня, прошу вас, — сказал он.

— На колени? — воскликнула Жанна. — На колени, я… Я, наследница имени Валуа, стану на колени?!

— Таков приказ, сударыня, — с поклоном сказал секретарь.

— Но, сударь, — возразила Жанна со злобной улыбкой, — вы говорите не подумав; мне приходится учить вас законам. На колени становятся только при публичном покаянии.

— Так что же, сударыня?

— А то, сударь, что публичное покаяние приносят только по приговору, присуждающему к позорному наказанию. Насколько я знаю, изгнание по французским законам не считается позорным наказанием.

— Я не говорил вам, сударыня, что вы приговорены к изгнанию, — печально и серьезно сказал секретарь.

— Но, в таком случае, — порывисто воскликнула Жанна, — к чему же я приговорена?

— Вы это узнаете, сударыня, выслушав приговор, а чтобы выслушать его, начните, пожалуйста, с того, что станьте на колени.

— Никогда! Никогда!..

— Сударыня, таков первый пункт данных мне предписаний.

— Никогда! Никогда, говорю вам!

— Сударыня, имеется предписание, что, если осужденная откажется стать на колени…

— То?..

— То ее принудят к тому силою.

— Сила! Против женщины!

— Женщина, так же как и мужчина, не должна преступать почтение, которое подобает оказывать королю и правосудию.

— И королеве! Не правда ли? — яростно крикнула Жанна. — Потому что я узнаю в этом руку враждебной женщины.

— Вы напрасно обвиняете королеву, сударыня… Ее величество совершенно непричастна к составлению судебных приговоров. Полно, сударыня, заклинаю, избавьте нас от необходимости прибегать к силе… На колени!

— Никогда! Никогда! Никогда!

Секретарь свернул трубкой бумагу, что была у него в руке, и вынул из своего большого кармана другую, весьма объемистую бумагу, которую держал в запасе, предвидя то, что происходило.

Он прочел составленный по всей форме приказ генерального прокурора представителям власти принудить непокорную осужденную стать на колени, дабы она покорилась правосудию.

Жанна забилась в угол, взглядом бросая вызов этой власти, которую для нее олицетворяли солдатские штыки на лестнице за дверью.

Но секретарь не стал отворять эту дверь; он дал знак двум незнакомцам, о которых мы говорили, и оба они приблизились, сохраняя полное спокойствие. Своим крепким сложением и непреклонностью они напоминали те стенобитные орудия, которыми во время осады пробивают стены.

Они схватили Жанну за руки и вытащили на середину камеры, не обращая внимания на ее крики и завывания.

Секретарь бесстрастно уселся и стал ждать.

Жанна не замечала, что, волоча ее таким образом, они заставили ее почти совсем согнуть колени. Она поняла это лишь из слов секретаря, сказавшего:

— Так хорошо.

Пружина тотчас распрямилась: Жанна вскочила на ноги, оставаясь в руках державших ее людей.

— Бесполезно так кричать, — сказал секретарь, — потому что снаружи вас никто не услышит и, кроме того, сами вы не услышите приговора, который я должен вам прочитать.

— Позвольте мне слушать стоя, и я буду хранить молчание, — задыхаясь проговорила Жанна.

— Когда преступник наказывается плетьми, это наказание считается позорным и осужденный должен стать на колени.

— Плетьми! — дико вскрикнула Жанна. — Плетьми! Ах, негодяй! Вы сказали "плетьми"?

И она разразилась такими воплями, что совершенно оглушила тюремщика, секретаря и двух его спутников; тогда все они, потеряв голову и точно опьянев от ее визгов, решили укротить силу силой.

Они набросились на Жанну и повалили ее; но она победоносно сопротивлялась. Они хотели принудить ее согнуть колени, но она так напрягла мускулы, что они стали точно стальными.

Она повисла на руках этих людей и размахивала руками и ногами, нанося противникам жестокие удары.

Тогда они разделили обязанности: один, как в тисках, держал ее ноги, а двое других приподняли ее за кисти рук; при этом они кричали секретарю:

— Читайте же, читайте ее приговор, господин секретарь, а то мы никогда не кончим с этой бесноватой!

— Я никогда не допущу чтения приговора, присуждающего меня к бесчестью! — воскликнула Жанна, отбиваясь с нечеловеческой силой.

Исполняя на деле эту угрозу, она заглушила голос секретаря такими пронзительными воплями и криками, что не расслышала ни одного слова из того, что он читал.

Окончив чтение, секретарь сложил бумаги и положил их в карман.

Жанна думала, что он закончил, и стала собираться с силами для дальнейшего сопротивления. Ее вопли сменились еще более неистовыми взрывами смеха.

— И, — бесстрастно продолжал секретарь, точно читал заключительные слова какой-нибудь обычной формулы, — приговор будет приведен в исполнение на месте казней, во Дворе правосудия.

— Всенародно, — завопила несчастная, — о!..

— Господин Парижский, передаю вам эту женщину, — проговорил секретарь, обращаясь к человеку в кожаном фартуке.

— Кто этот человек? — спросила Жанна в последнем приступе страха и ярости.

— Палач! — с поклоном произнес секретарь, оправляя свои манжеты.

При этих словах секретаря оба исполнителя наказания схватили Жанну и потащили ее в сторону коридора, который она заметила раньше. Сопротивление, оказанное ею при этом, не поддается описанию. Эта женщина, которая в обычное время падала в обморок из-за царапины, выдерживала в продолжение целого часа грубое обращение и удары палачей. Пока ее тащили до наружной двери, она не переставала испускать ужасающие вопли.

За этой дверью оказался небольшой двор, называемый Двором правосудия, где собралась толпа из двух-трех тысяч зрителей, сдерживаемых солдатами; ее привлекло любопытство при виде приготовлений и появившегося эшафота.

На помосте в восемь футов высотой стоял черный с железными кольцами столб, снабженный наверху надписью, которую секретарь, несомненно согласно данному ему приказанию, постарался сделать как можно неразборчивее.

Помост не был обнесен перилами; к нему вела лестница, также без перил. Единственной оградой для нее были штыки солдат, перекрывавшие доступ к помосту, точно остроконечная железная решетка.