В этом крайне затруднительном положении Луи, который не мог опереться на авторитет короля, поскольку на него ссылался сам больной, решил пойти к королеве и все рассказать ей. Для этого он выбрал момент, когда Шарни спал, устав рассказывать свои сны и призывать свое видение.

Доктор нашел Марию Антуанетту задумчивой и в то же время обрадованной его приходу: она предполагала, что доктор сообщит ей хорошие вести о больном.

Поэтому она очень удивилась, когда на первый же ее вопрос Луи резко ответил, что больному очень плохо.

— Как? — воскликнула королева. — Вчера ему было совсем хорошо.

— Нет, ваше величество, ему было очень плохо.

— Но я посылала Мизери, и вы дали ей о больном утешительные сведения.

— Я ошибался и хотел вас тоже ввести в заблуждение.

— Что это значит? — сильно побледнев, ответила королева. — Если ему плохо, к чему скрывать это от меня? Чего мне бояться, доктор, разве только несчастья, увы, весьма обычного?

— Ваше величество…

— А если ему лучше, то зачем возбуждать во мне беспокойство, вполне естественное, когда речь идет о верном слуге короля?.. Отвечайте же мне откровенно и определенно. Как обстоит дело с болезнью? Как обстоит дело с больным? Есть ли опасность?

— Для него опасность меньше, чем для других, ваше величество.

— Опять начинаются загадки, доктор, — нетерпеливо сказала королева. — Объяснитесь.

— Это не очень легко, ваше величество, — ответил доктор. — Все, что я могу сообщить вам, — это то, что болезнь графа де Шарни чисто душевная. Рана лишь дополнение к его страданиям, она только повод для бреда.

— Душевная болезнь! У господина де Шарни!

— Да, ваше величество; я называю душевной всякую болезнь, которую нельзя определить при помощи скальпеля. Избавьте меня, ваше величество, от дальнейших разъяснений.

— Вы хотите сказать, что граф… — настаивала королева.

— Вы желаете слышать это? — спросил доктор.

— Конечно, желаю.

— В таком случае я хочу сказать, что граф влюблен, — вот что я хочу сказать. Ваше величество требует объяснения, я его даю.

Королева слегка передернула плечами, точно желая сказать: "Велика беда!"

— Вы думаете, что от этого выздоравливают, как от раны, ваше величество? — продолжал доктор. — Нет, болезнь становится все тяжелее, и из проходящего бреда господин де Шарни впадет в смертельную мономанию. И тогда…

— Тогда, доктор?

— Вы погубите этого молодого человека, ваше величество.

— Право, доктор у вас удивительная манера выражаться. Я погублю этого молодого человека! Разве я виновата в том, что он безумствует?

— Конечно.

— Вы меня положительно возмущаете, доктор.

— Если вы не виноваты в этом сейчас, — продолжал неумолимый доктор, пожимая плечами, — то будете виноваты впоследствии.

— Дайте же мне совет… Это ваша обязанность как доктора, — несколько смягчившись сказала королева.

— То есть вы хотите, чтобы я прописал рецепт?

— Если вам угодно.

— Вот он. Молодой человек должен быть излечен или целебным бальзамом, или железом; женщина, имя которой он ежеминутно призывает, должна или убить, или исцелить его.

— Вы всегда впадаете в крайности, — сказала с прежним нетерпением королева. — Убить… исцелить… Какие громкие слова! Разве человека убивают суровостью? Разве несчастного безумца исцеляют улыбкой?

— Ну, если вы так недоверчивы, — сказал доктор, — то мне остается только засвидетельствовать вашему величеству мое нижайшее почтение.

— Но, послушайте, прежде всего во мне ли дело?

— Я ничего об этом не знаю и не хочу знать; я только повторяю вам, что господин де Шарни — разумный безумец, которого рассудок может сделать безумным и убить, а безумие — сделать разумным и исцелить. Так что, если вы желаете освободить этот дворец от криков, видений и скандала, вам придется принять какое-то решение.

— Какое?

— Ну вот, какое? Я только прописываю рецепты, я не даю советов. Разве я могу быть вполне уверен в том, что действительно слышал то, что слышал, и видел то, что видели мои глаза?

— Ну, предположим, что я вас поняла. Что же из этого выйдет?

— Два счастливых исхода. Один — лучший и для вас, и для всех нас — состоит в том, что больной, пораженный в сердце ударом непогрешимого стилета, именуемого рассудком, увидит, как прекращается его начавшаяся агония; другой… что ж, другой… Простите, ваше величество, я ошибался, видя два выхода из этого лабиринта. Для Марии Антуанетты, для французской королевы, может быть только один выход.

— Я понимаю вас; вы высказались откровенно, доктор. Женщина, из-за которой господин де Шарни потерял рассудок, должна ему вернуть его добровольно или насильно.

— Прекрасно. Именно так.

— Она должна иметь мужество пойти и вырвать у него эти видения, эту грызущую его змею, свернувшуюся клубком на дне его души.

— Да, ваше величество.

— Скажите, чтобы предупредили мадемуазель де Таверне, например.

— Мадемуазель де Таверне? — переспросил доктор.

— Да. Вы позаботитесь о том, чтобы больной мог принять нас в приличной обстановке.

— Это уже сделано, ваше величество.

— И надо действовать без пощады?

— Это необходимо.

— Но, — прошептала королева, — идти затем, чтобы принести человеку жизнь или смерть, — это тяжелее, чем вы думаете.

— Я делаю это ежедневно, когда мне приходится встречаться с неизвестной болезнью. Как мне бороться с ней: лекарством, убивающим болезнь, или лекарством, убивающим больного?

— А вы уверены в том, что убьете больного? — дрожа спросила королева.

— Э! — мрачно отозвался доктор. — Почему бы не умереть одному человеку ради чести королевы, когда такое множество людей умирает ежедневно из-за прихоти короля? Пойдемте, ваше величество, пойдемте!

Андре не смогли найти, и королева, вздохнув, последовала за доктором.

Было одиннадцать часов утра. Шарни, одетый, спал в кресле после волнений страшной ночи. Тщательно закрытые ставни едва пропускали слабый дневной свет. Все было приспособлено к тому, чтобы щадить нервную чувствительность больного — главную причину его страданий.

Никаких звуков, никаких прикосновений, ничего раздражающего зрение. Доктор Луи искусно уничтожал любой повод, который мог вызвать обострение болезни; и все же, решив нанести ей сильный удар, он не отступил перед возможностью приступа, который мог убить больного. Правда, он же мог его и спасти.

Королева, одетая в утреннее платье и причесанная с непринужденным изяществом, поспешно вошла в коридор, который вел к комнате Шарни. Доктор советовал ей не колебаться, не раздумывать, а войти решительно и быстро для того, чтобы произвести более сильное впечатление.

Поэтому королева так энергично повернула резную ручку первой двери, ведущей в переднюю, что женщина, закутанная в мантилью и нагнувшаяся у двери комнаты Шарни, едва успела выпрямиться и принять спокойный вид, с которым не вязалось ее расстроенное лицо и дрожащие руки.

— Андре? — с изумлением спросила королева. — Вы здесь?

— Я? — побледнела и смутилась Андре, — я? Да, ваше величество. Но ведь и ваше величество сами здесь?

— О, дело осложняется, — прошептал доктор.

— Я вас везде искала, — продолжала королева. — Где же вы были?

В этих словах королевы не слышалось ее обычной доброты. Они казались прелюдией допроса, симптомом подозрения.

Андре встревожилась; больше всего на свете она боялась, как бы ее неосторожный поступок не послужил ключом к разгадке ее чувств, которых она сама страшилась. Поэтому, при всей своей гордости, она решила солгать.

— Здесь, вы видите.

— Конечно, вижу; но каким образом вы очутились здесь?

— Ваше величество, — ответила Андре, — мне сказали, что вы велели искать меня; я пришла.

Королева, еще не отказываясь от подозрений, продолжала настаивать:

— Но как вы угадали, куда я шла? — спросила она.

— Это было легко, ваше величество. Вы были с господином доктором Луи, и так как вас видели проходящей по малым апартаментам, то вы могли направляться только в этот флигель.