Он снова вздохнул.

"Теперь я могу стать вполне почтенным человеком; мне уже кажется, что я толстею".

И в самом деле, он если и не растолстел, то напыжился.

"Я сделаю из Олива, — продолжал он свой мысленный монолог, — такую же почтенную женщину, как я сам. Она красива, вкусы ее бесхитростны".

(Бедный Босир!)

"Ей не будет ненавистна уединенная жизнь в провинции, на красивой ферме, которую мы будем называть нашей землей, вблизи маленького городка, где легко можем сойти за важных господ.

Николь добра, у нее только два недостатка: леность и тщеславие".

(Только два недостатка! Бедный Босир! Два смертных греха!)

"И удовлетворив эти две ее слабости, я, Босир, человек сомнительной репутации, сделаю из нее идеальную жену для себя".

Он не стал продолжать; дыхание его успокоилось.

Он отер лоб, убедился, что сто тысяч ливров по-прежнему у него в кармане, и, отдохнув больше телом, чем духом, вновь принялся раздумывать.

На улице Виарм его не станут искать, но вообще искать будут. Господа из посольства не такие люди, чтобы с легким сердцем отнестись к потере своей доли в добыче.

Они разобьются на несколько шаек и прежде всего обследуют дом похитителя.

Тут главная загвоздка. В этом доме жила Олива. Ей расскажут обо всем, может быть, дурно обойдутся с нею. Как знать? Они способны довести свою жестокость до того, чтобы захватить ее в качестве заложницы.

Почему бы этим негодяям не знать, что мадемуазель Олива — возлюбленная Босира, а зная это, не спекулировать на его страсти?

Босир едва не сошел с ума, оказавшись на краю этих двух смертельных опасностей.

Но любовь одержала над ним верх.

Он не мог допустить, чтобы кто-нибудь прикоснулся к предмету его страсти, и как стрела пустился к дому на улице Дофины.

Впрочем, Босир безгранично доверял быстроте своего бега: его враги, как бы они ни были проворны, не могли опередить его.

К тому же он вскочил в фиакр и, показав кучеру экю в шесть ливров, сказал:

— К Новому мосту.

Лошади не бежали, а летели.

Уже вечерело.

Босир велел подвезти себя на площадку моста, за статуей Генриха IV. В те времена туда подъезжали в экипажах. Это было место свиданий — достаточно банальное, но обычное.

Осторожно высунув голову из-за занавески, он стал всматриваться в улицу Дофины.

Босир до известной степени приноровился к полицейским: он потратил десять лет, учась их распознавать, чтобы в нужное время и в нужном месте ускользать от них.

На спуске с моста, около улицы Дофины, он увидел двух людей, стоявших на некотором расстоянии друг от друга и вытягивающих шеи по направлению к этой улице, точно приглядываясь к чему-то.

Это были сыщики. Увидеть их на Новом мосту не было редкостью; пословица того времени гласила: "Кто хочет в любую минуту увидеть прелата, женщину легкого поведения и белую лошадь, тому стоит только пройти по Новому мосту".

А белые лошади, священнические сутаны и женщины легкого поведения всегда были предметом особого внимания со стороны господ полицейских.

Босир был смущен и раздосадован; он весь сгорбился и, хромая на обе ноги, чтобы изменить свою походку, пробрался через толпу на улицу Дофины.

На ней не было заметно ничего тревожного. Он уже видел издали дом, в окнах которого так часто показывалась его звезда, красавица Олив!

Окна были закрыты: без сомнения, она отдыхала на софе, читала какую-нибудь глупую книгу или грызла какое-нибудь лакомство.

Вдруг Босиру почудилось, что в проходе, прямо перед домом, мелькнул стеганый камзол полицейского стражника.

Мало того, другой солдат показался в окне его маленькой гостиной.

У Босира выступил пот на лбу — холодный пот, вредный для здоровья. Но отступать было поздно: надо было пойти к дому.

Босир собрался с духом и, проходя мимо, посмотрел на дом.

Какая картина представилась ему!

Весь проход был забит солдатами парижской полицейской стражи, и среди них находился сам комиссар из Шатле, весь в черном.

Эти люди, как сразу заметил Босир, имели смущенный, растерянный и разочарованный вид. Не у всех есть привычка читать на лицах полицейских; но когда такая привычка есть, как она была у Босира, то одного взгляда достаточно, чтобы догадаться, что у этих господ дело сорвалось.

Босир сказал себе, что г-н де Крон, несомненно предупрежденный — неважно как и кем, — хотел захватить Босира, а нашел одну Олива. Inde irae[9].

Конечно, они были разочарованы. При обычных обстоятельствах, не имея в кармане ста тысяч ливров, Босир бросился бы в середину альгвасилов и крикнул, как Нис: "Вот я! Вот я, тот, кто сделал все это!"

Но мысль, что эти люди получат его сто тысяч ливров и всю свою жизнь будут потешаться над ним, мысль, что смелая и ловкая проделка его, Босира, послужит на пользу одним только агентам начальника полиции, — эта мысль восторжествовала над всеми его, скажем так, сомнениями и заглушила огорчения любовника.

"Логика такова, — сказал он себе: — я дам схватить себя… Дам захватить сто тысяч ливров. И не помогу Оливе… Я буду разорен… Докажу ей, что люблю ее как безумный… И заслужу, чтобы она сказала мне: "Вы дурак; надо было меньше меня любить и спасти меня". Решительно, надо дать тягу и припрятать в безопасное место деньги, источник всего: свободы, счастья и философии".

С этими словами Босир прижал банковские билеты к сердцу и пустился бежать к Люксембургскому саду: он за этот час руководствовался только своим инстинктом, и так как ему сто раз приходилось ходить за Олива в этот сад, то ноги и понесли его туда.

Но для человека, столь упорного в логике, это было не очень разумно.

Действительно, полицейские, которым известны привычки воров, как Босиру были известны привычки полицейских, естественно должны были пойти на розыски Босира в Люксембургский сад.

Но Небо или дьявол решили, чтобы г-ну де Крону не удалось поймать Босира на этот раз.

Едва возлюбленный Николь завернул за угол улицы.

Сен-Жермен-де-Пре, как чуть не попал под великолепную карету, мчавшуюся к улице Дофины.

Босир едва успел благодаря проворству парижанина, недоступному остальным европейцам, избежать удара дышлом. Правда, ему не удалось избегнуть ругательств кучера и удара кнутом; но обладатель ста тысяч ливров не останавливался из-за пустяков вроде подобного дела чести, особенно когда за ним по пятам гонятся компаньоны с улицы Железной Кружки и полицейская стража города Парижа.

Итак, Босир бросился в сторону, но в эту минуту увидел в карете Олива и весьма красивого господина, занятых оживленным разговором.

Он слегка вскрикнул, что лишь еще более разгорячило лошадей. Он охотно побежал бы за каретой, но она ехала к улице Дофины, к той единственной парижской улице, на которой Босиру в эту минуту никак не хотелось оказаться.

И кроме того, если даже ему почудилось, что именно Олива сидела в карете, — это все-таки была иллюзия, галлюцинация, нелепость, ведь в глазах у него мутилось и двоилось.

А потом надо было взять в соображение, что Олива не могла быть в этой карете, поскольку полицейская стража арестовала ее дома, на улице Дофины.

Несчастный Босир, затравленный нравственно и физически, бросился по улице Фоссе-Месье-ле-Пренс в Люксембург, прошел весь уже опустевший квартал и, миновав заставу, нашел себе убежище в маленькой комнатушке, хозяйка которой выказывала ему всяческое уважение.

Он устроился на ночлег в этом чулане, спрятал банковские билеты под плитой пола, поставил на эту плиту ножку кровати и улегся весь в поту, отчаянно ругаясь; правда, его богохульства перемежались благодарностями Меркурию, а приступы лихорадочного отвращения ко всему — вливаниями подслащенного вина с корицей, напитка вполне пригодного, чтобы избавиться от испарины и вселить в сердце уверенность.

Он был уверен, что полиции уже не найти его. Он был уверен, что никто у него не отнимет его денег.