— Десять часов, — пробормотал он. — Если она придет, как обычно, то, значит, через час или полтора; времени еще хватит на все.

В эту минуту на мосту послышались шаги. Рене приложил ухо к длинной трубке, выходившей на улицу другим концом в виде головы геральдической змеи.

— Нет, — сказал Рене, — это не она и не они. Шаги мужские; они направляются сюда… остановились у моей двери…

В это мгновение раздались три коротких удара в дверь.

Рене быстро сбежал вниз, но не стал отпирать дверь, а приложил к ней ухо. Три удара повторились.

— Кто там? — спросил мэтр Рене.

— А разве надо называть себя? — возразил чей-то голос.

— Обязательно, — ответил Рене.

— В таком случае, меня зовут граф Аннибал де Коконнас.

— А я — граф Лерак де Ла Моль, — ответил второй голос.

— Подождите, господа, подождите, я к вашим услугам.

И Рене начал отодвигать засовы, поднимать щеколды и наконец открыл дверь молодым людям, после чего запер ее, но лишь на ключ, провел их по наружной лестнице и впустил во вторую половину верхней комнаты.

Входя в комнату, Л а Моль перекрестился под плащом, лицо его было бледно, рука дрожала: он не мог справиться с собой.

Коконнас начал обход комнаты, рассматривая все предметы по порядку, и, очутившись перед входом в келью, хотел было отворить дверь.

— Позвольте, ваше сиятельство, — внушительно сказал Рене, положив свою руку на руку пьемонтца, — все посетители, оказывающие мне честь входить сюда, располагают только этой половиной комнаты.

— A-а, это другое дело, — ответил Коконнас, — да я не прочь и посидеть. — И он сел на стул.

На минуту воцарилась полная тишина, мэтр Рене ждал, что кто-нибудь из молодых людей сообщит о цели их прихода. Слышалось только свистящее дыхание еще не совсем выздоровевшего пьемонтца.

— Мэтр Рене, — сказал он наконец, — вы человек знающий; скажите мне: я так и останусь калекой — то есть всегда ли будет у меня такая одышка? А то мне трудно ездить верхом, фехтовать и есть яичницу с салом.

Рене приложил ухо к груди Коконнаса и внимательно выслушал легкие.

— Нет, ваше сиятельство, вы выздоровеете.

— Правда?

— Уверяю вас.

— Очень рад.

Снова наступило молчание.

— Не хотите ли узнать что-нибудь еще?

— Конечно! Я бы хотел знать, влюблен ли я по-настоящему или нет, — сказал Коконнас.

— Влюблены, — отвечал Рене.

— Откуда вы это знаете?

— Потому что вы спрашиваете об этом.

— Дьявольщина! Мне кажется, вы правы. А в кого?

— В ту самую, которая при всяком случае произносит то же ругательство, что и вы.

— Ей-Богу, мэтр Рене, вы молодец! — сказал озадаченный Коконнас. — Ну, Ла Моль, теперь твой черед.

Ла Моль покраснел и смутился.

— Ну же! Какого черта! Говори! — воскликнул Коконнас.

— Говорите, — сказал флорентиец.

— Я не стану спрашивать у вас, влюблен ли я, — начал Ла Моль тихо и нерешительно, но затем заговорил увереннее. — Не стану спрашивать потому, что я сам это знаю и не скрываю от себя; но скажите мне, буду ли я любим, — ведь все, что раньше давало мне надежду, повернулось теперь против меня.

— Возможно, что вы не делали всего, что нужно.

— Что же надо делать, как доказать уважением и преданностью даме моей мечты, что она глубоко, истинно любима?

— Вы знаете, — ответил Рене, — подобные проявления любви иногда бывают недостаточны.

— Значит, в таком случае надо оставить всякую надежду?

— Нет, тогда надо прибегнуть к науке. В человеческой природе может существовать нерасположение к чему-нибудь или кому-нибудь, которое можно преодолеть, и, наоборот, можно вызвать склонность к чему-нибудь или кому-нибудь. Железо не магнит, но если его намагнитить, оно само притягивает железо.

— Верно, верно, — прошептал Ла Моль, — но мне противны всякие заклинания.

— Если они вам противны, зачем вы сюда пришли?

— Ну, ну, нечего ребячиться! — сказал Коконнас. — Мэтр Рене, не можете ли показать мне черта?

— Нет, ваше сиятельство.

— Досадно, я бы сказал ему два слова — это, может быть, подбодрило бы Ла Моля.

— Ну, хорошо, — сказал Ла- Моль, — будем говорить в открытую. Мне рассказывали о каких-то восковых фигурках, сделанных по подобию любимого человека. Это помогает?

— Несомненно!

— Но в этом опыте нет ничего, что может повредить здоровью или жизни любимого существа?

— Ничего.

— Тогда попробуем.

— Хочешь, начну я? — спросил Коконнас.

— Нет, — ответил Ла Моль, — раз уж я начал, то я и закончу.

— Есть ли у вас, господин Ла Моль, стремление к чему-то совершенно определенному — стремление сильное, горячее, всевластное?

— О, смертельное, мэтр Рене! — воскликнул Ла Моль.

В эту минуту кто-то тихонько постучал во входную дверь с улицы, но так тихо, что стук услыхал только мэтр Рене, да и то, вероятно, потому, что ждал его.

Не подавая виду и продолжая задавать Ла Молю ничего не значащие вопросы, он приложил ухо к трубке и услыхал на улице смешки, видимо, очень заинтересовавшие его.

— Теперь сосредоточьтесь на вашем желании, — сказал Рене Ла Молю, — и призывайте любимую особу.

Ла Моль стал на колени, точно взывая к какому-нибудь божеству, а Рене прошел во вторую половину комнаты и бесшумно спустился вниз по внешней лестнице; через минуту легкие шаги на цыпочках прошелестели в лавке.

Когда Ла Моль поднялся с колен, мэтр Рене уже стоял перед ним; в руках флорентийца была грубо сделанная восковая фигурка с короной на голове и в мантии.

— Все так же ли вы хотите, чтобы вас полюбила ваша коронованная возлюбленная? — спросил парфюмер.

— Да, хотя бы ценою моей жизни, даже если бы мне пришлось погубить душу! — ответил Ла Моль.

— Хорошо, — сказал флорентиец; он зачерпнул рукой немного воды из кувшинчика и сбрызнул голову фигурки, произнося какие-то латинские слова.

Ла Моль вздрогнул, понимая, что совершается святотатство.

— Что вы делаете! — воскликнул он.

— Я нарекаю эту фигурку Маргаритой.

— Но для чего?

— Чтобы вызвать взаимочувствие.

Ла Моль уже открыл было рот, собираясь прекратить это святотатство, но его удержал насмешливый взгляд пьемонтца.

Рене, поняв намерение Ла Моля, остановился в ожидании.

— Нужна ваша полная, беззаветная воля, — сказал он.

— Действуйте, — ответил Л а Моль.

Рене написал на узкой полоске красной бумаги какие-то кабалистические знаки, вдел бумажку в стальную иглу и проткнул иглой статуэтку в том месте, где должно быть сердце.

Странная вещь! На краях ранки появилась капелька крови. Тогда Рене поджег бумажку. Накалившаяся игла растопила воск вокруг себя и высушила кровавую капельку.

— Так ваша любовь своей силой пронзит и зажжет сердце женщины, которую вы любите.

Коконнас, как полагалось вольнодумцу, исподтишка посмеивался, но влюбленный Ла Моль, суеверный по природе, чувствовал, как холодные капли пота выступают у корней его волос.

— А теперь, — сказал Рене, — приложитесь губами к губам статуэтки и скажите: "Маргарита, люблю тебя, приди!"

Ла Моль исполнил его требование.

В то же мгновение послышалось, как кто-то отворил дверь во второй половине и вошел легкими шагами. Любопытный и ни во что не верующий Коконнас не стал приподнимать гобелен, опасаясь, что Рене опять сделает ему замечание, как тогда, когда пьемонтец собирался отворить дверь в келью: он вынул кинжал, проткнул плотный гобелен, разделявший комнату, приложил глаз к дырке и вскрикнул от изумления, а в ответ на его крик вскрикнули две женщины.

— Что там такое? — спросил Ла Моль и едва не выронил из рук фигурку, но Рене успел ее подхватить.

— А то, — ответил Коконнас, — что там герцогиня Неверская и королева Маргарита.

— Ну что, маловер? — со строгой улыбкой заметил ему Рене. — Вы и теперь будете сомневаться в силе взаимочувствия?

Ла Моль так и застыл на месте, увидав свою королеву. На одно мгновение закружилась голова и у Коконнаса, когда он узнал герцогиню Неверскую. Л а Моль вообразил, что Маргарита — только призрак, вызванный чарами мэтра Рене, Коконнас же, видевший приоткрытую дверь, в которую вошли очаровательные призраки, сразу объяснил чудо причинами, самыми естественными, присущими нашему земному миру.