Екатерина вспыхнула от гнева и, наклонившись к Маргарите, сказала:

— Это он-то вам муж?! Разве одного церковного благословения достаточно, чтобы стать мужем и женой? Разве брак освящается только молитвами священника? Он вам муж! Если бы вы, дочь моя, были баронессой де Сов, вы могли бы дать мне такой ответ. Мы ждали от него совсем другого, а король Наваррский, с той самой поры как вы оказали ему честь, назвав себя его женой, передал все права жены другой. Идемте сию же минуту! — сказала Екатерина, повышая голос. — Идемте со мной вместе: вот этот ключ откроет дверь в комнату баронессы, и вы увидите.

— Тише, мадам, ради Бога, тише! — сказала Маргарита. — Во-первых, вы ошибаетесь, а во-вторых…

— Что?

— Вы разбудите моего мужа…

Маргарита с томной грацией встала и, распустив полы пеньюара с короткими рукавами, обнажавшими ее точеные, действительно царственные руки, поднесла розовую восковую свечу к своей постели, раздвинула полог и, улыбаясь, показала матери на гордый профиль, черные волосы и приоткрытый рот короля Наваррского, лежавшего на смятой постели и, видимо, спавшего глубоким, мирным сном.

Екатерина, бледная, с блуждающим взглядом, отшатнулась назад всем телом, как будто у ее ног разверзлась бездна, и даже не вскрикнула, а глухо простонала.

— Как видите, — сказала Маргарита, — вам донесли неверно.

Екатерина взглянула на Маргариту, потом на Генриха. В ее лихорадочно работавшем мозгу представление об этом бледном, вспотевшем лбе, об этих глазах, чуть обведенных темными кругами, связалось с улыбкой Маргариты, и Екатерина в немой ярости закусила тонкие губы. Маргарита дала матери с минуту полюбоваться этой картиной, подействовавшей на нее, как голова Медузы, затем опустила полог, на цыпочках вернулась к матери и, сев на стул, спросила:

— Мадам, вы что-то сказали?

Флорентийка в течение нескольких секунд вглядывалась в молодую женщину, стараясь проверить ее искренность, но в конце концов острота взгляда Екатерины как бы притупилась о твердое спокойствие Маргариты, и королева-мать ответила только одним словом:

— Ничего.

И вышла из комнаты широким шагом.

Едва ее шаги затихли в глубине потайного хода, как полог кровати снова распахнулся, и Генрих Наваррский, с блестевшими глазами, дрожавшими руками и тяжело дыша, бросился на колени перед Маргаритой. На нем были только кольчуга и короткие с пуфами штаны, — понятно, что Маргарита, хотя и пожимала от души его руку, но, увидав его наряд, все же расхохоталась.

Целуя ей руки, Генрих мало-помалу от кистей рук переходил все выше…

— Сир, — сказала Маргарита, мягко отстраняясь, — вы разве забыли, что в эту минуту бедная женщина, которой вы обязаны жизнью, тоскует по вас и страдает? Направляя вас ко мне, — продолжала она шепотом, — баронесса де Сов принесла в жертву свою ревность, а может быть, она жертвует и своей жизнью — вы лучше всех должны бы знать, как страшен гнев моей матери.

Генрих Наваррский вздрогнул и, встав с колен, собрался уходить.

— Нет, подождите! — остановила его Маргарита с очаровательным кокетством. — Я подумала и успокоилась. Ключ был дан вам без дальнейших указаний, и вы вольны отдать мне предпочтение на этот вечер.

— Я отдаю его вам, Маргарита, но только будьте добры забыть…

— Тише, сир, тише! — шутя повторила королева фразу, сказанную десять минут назад своей матери. — Вас слышно в кабинете, а так как я еще не совсем свободна, то попрошу вас говорить не так громко.

— Эге! — сказал Генрих, посмеиваясь и немного хмурясь. — Верно, я и забыл, что, по всей вероятности, не мне суждено закончить эту увлекательную сцену. Этот кабинет…

— Войдемте в него, сир, — предложила Маргарита, — я хочу иметь честь представить вам одного храброго дворянина, раненного во время избиений, когда он шел в Лувр предупредить ваше величество о грозившей вам опасности.

Королева подошла к двери в кабинет, а за ней — король Наваррский.

Дверь отворилась, и Генрих в изумлении остановился на пороге, увидав в этом кабинете всяких неожиданностей незнакомого мужчину.

Но Ла Моль был озадачен еще больше, неожиданно столкнувшись лицом к лицу с королем Наваррским. Заметив это, король иронически взглянул на Маргариту, но она невозмутимо выдержала его взгляд.

— Сир, — сказала Маргарита, — я боюсь, как бы не убили даже здесь, в моих покоях, этого дворянина, преданного слугу вашего величества, поэтому я отдаю его под ваше покровительство.

— Ваше величество, — сказал молодой человек, вступая в разговор, — я граф Лерак де Л а Моль, тот самый, кого вы ждали. Я был рекомендован вам несчастным Телиньи, убитым на моих глазах.

— Верно, верно, месье! — ответил Генрих. — Королева Наваррская передала мне от него письмо; а у вас не было письма от лангедокского губернатора?

— Да, сир, мне было поручено вручить его вашему величеству сейчас же по прибытии в Париж.

— Почему же вы этого не сделали?

— Я приходил в Лувр вчера вечером, но вы, ваше величество были так заняты, что не могли меня принять.

— Да, это правда, — сказал король, — но вы могли бы попросить кого-нибудь, чтобы мне передали это письмо.

— Я получил приказание от губернатора, господина д’Ориака, отдать письмо только в собственные руки вашего величества. По его уверению, письмо содержало настолько важное сообщение, что господин д’Ориак не решался доверить его простому гонцу.

Взяв от Ла Моля письмо и прочитав его, король Наваррский сказал:

— Действительно, в нем мне предлагают покинуть двор и уехать в Беарн. Господин д’Ориак принадлежит к числу моих друзей, хотя он сам католик и, занимая пост губернатора, вероятно, предвидел то, что затем произошло. Святая пятница! Почему вы мне не отдали это письмо три дня назад?

— Потому что, как я уже имел честь доложить вашему величеству, несмотря на всю мою поспешность, я смог прибыть в Париж только вчера.

— Досадно, досадно! — тихо произнес король. — Сейчас мы были бы в безопасности, либо в Ла-Рошели, либо на какой-нибудь равнине во главе двух или трех тысяч всадников.

— Сир, что было, то прошло, — вполголоса сказала Маргарита, — не стоит досадовать на прошлое и терять на это время, сейчас надо принимать наилучшее решение для будущего.

— Значит, на моем месте вы бы еще надеялись на что-то? — спросил Генрих, не спуская с Маргариты испытующего взгляда.

— Конечно: я бы смотрела на это дело как на игру в мяч до трех очков, где я проиграла пока только первое очко.

— Ах, мадам, — прошептал Генрих, — если бы я был уверен, что вы играете в доле со мной!..

— Если бы я собиралась играть на стороне ваших противников, — с упреком заметила Маргарита, — мне кажется, я давно могла бы это сделать.

— Справедливо, — ответил Генрих, — я неблагодарен, и вы верно сказали, что еще можно все исправить, и сегодня же.

— Увы, сир, — заметил Ла Моль, — я лично желаю вашему величеству всяческой удачи, но сегодня с нами нет адмирала.

Генрих Наваррский улыбнулся хитрой мужицкой улыбкой, которую не понимали при дворе до тех пор, пока он не стал французским королем.

— Однако, мадам, — заговорил он, внимательно разглядывая Ла Моля, — этот дворянин, оставаясь здесь, должен до крайности стеснять вас, да и сам подвергается опасным неожиданностям. Что вы собираетесь с ним делать?

— Сир, я вполне согласна с вами, но не можем же мы вывести его из Лувра?

— Трудновато.

— Сир, а не мог бы господин Л а Моль найти себе приют где-нибудь у вас?

— Увы, мадам! Вы обращаетесь ко мне, как будто я еще король гугенотов и у меня есть свой народ. Вы знаете, что я стал уже наполовину католиком и никакого народа у меня нет.

Всякая другая женщина, но не Маргарита, поторопилась бы сразу заявить: "Да и он католик!" Но королеве хотелось, чтобы Генрих Наваррский сам напросился на то, чего она ждала от него. А Ла Моль, видя сдержанность своей покровительницы и не зная, где найти опору на скользкой почве французского двора, тоже промолчал.