— Ого! К чему бы эта свита? — шепотом спросил он. — Куда мы идем?

Тюремщик ответил только вздохом, очень похожим на стон.

— Дьявольщина! Что за несносная жизнь! Все время какие-то крайности, никакой определенности, то барахтаешься в воде на глубине ста футов, то летаешь над облаками! Слушайте, куда мы идем?

— Месье, следуйте за алебардщиками, — сказал картавый голос, доказавший Коконнасу, что замеченных им солдат сопровождал судебный пристав.

— А граф де Ла Моль? — спросил Коконнас. — Где он? Что с ним?

— Следуйте за алебардщиками, — повторил тот же картавый голос.

Надо было повиноваться. Коконнас вышел из своей камеры и увидел человека в черном, обладателя неприятного голоса. Это был пристав, маленький горбун. Вероятно, он пошел по судейской части, чтобы под длинным черным одеянием скрыть другой свой недостаток: одна нога у него была короче другой.

Пьемонтец стал медленно спускаться по винтовой лестнице. Во втором этаже конвой остановился.

— Спуститься-то спустились, но не настолько, насколько нужно, — прошептал Коконнас.

Отворилась дверь. У пьемонтца было зрение рыси и чутье ищейки; он сразу почуял судей и разглядел в темноте силуэт какого-то человека с обнаженными руками, при виде которого у него на лбу выступил пот. Тем не менее он напустил на себя веселый вид, склонил голову немного налево, как предписывалось хорошим тоном тех времен, и, подбоченясь правой рукой, вошел в зал.

Кто-то отдернул занавес, и Коконнас действительно увидел судей и секретарей. В нескольких шагах от судей и повытчиков на скамейке сидел Ла Моль.

Коконнаса подвели к судьям. Он встал против них, с улыбкой кивнул головой Ла Молю и стал ждать вопросов.

— Как ваше имя? — спросил председатель суда.

— Марк-Аннибал де Коконнас, — ответил Коконнас с предельной любезностью, — граф Монпантье, Шено и других мест; но я думаю, что наши звания и общественное положение известны.

— Где вы родились?

— В Сен-Коломбане, близ Сузы.

— Сколько вам лет?

— Двадцать семь лет и три месяца.

— Хорошо, — сказал председатель.

"Похоже, это ему понравилось", — сказал про себя Коконнас.

Молча дождавшись, пока секретарь запишет ответы обвиняемого, председатель спросил:

— Теперь скажите, с какой целью вы оставили службу у герцога Алансонского?

— Чтобы быть вместе с графом де Ла Молем, вот с этим моим другом, который оставил у него службу за несколько дней до меня.

— Что вы делали на охоте, когда вас арестовали?

— Как — что?.. Охотился, — ответил Коконнас.

— Его величество король тоже был на этой охоте и там почувствовал первые приступы той болезни, которой он болен в настоящее время.

— Относительно этого я ничего не могу сказать, потому что был далеко от его величества. Я даже не знал, что он чем-то заболел.

Судьи переглянулись с недоверчивой усмешкой.

— A-а! Вы не знали?.. — подчеркнул председатель.

— Да, месье, я очень сожалею о болезни его величества. Хотя французский король и не является моим королем, но я чувствую к нему большую симпатию.

— В самом деле?

— Честное слово! Не то что к его брату, герцогу Алансонскому. Признаюсь, его я…

— Герцог Алансонский тут ни при чем, — перебил его председатель, — дело идет о его величестве…

— Я уже сказал вам, что я его покорнейший слуга, — ответил Коконнас с очаровательной развязностью, принимая небрежную позу.

— Если вы, как утверждаете, действительно слуга его величества, то не скажете ли суду, что вам известно о чародейской статуэтке?

— А! Вот оно что! Как видно, мы опять принимаемся за статуэтку?

— Да, месье, а вам это не нравится?

— Совсем напротив! Это мне более по вкусу. Спрашивайте.

— Почему эта статуэтка оказалась у господина де Ла Моля?

— У господина де Ла Моля? Вы хотите сказать: у Рене?

— Вы, значит, признаете, что она существует?

— Пусть мне ее покажут.

— Вот она. Это та самая, которая вам известна?

— И очень хорошо.

— Секретарь, запишите, — сказал председатель. — Обвиняемый признался, что видел эту статуэтку у господина де Ла Моля.

— Нет-нет, — возразил Коконнас, — давайте не путать! Видел у Рене.

— Пусть будет — у Рене. Когда?

— Единственный раз, когда я и граф де Л а Моль были у Рене.

— Вы, значит, признаете, что вместе с господином де Ла Молем были у Рене?

— Я этого никогда не скрывал.

— Секретарь, запишите: обвиняемый признался, что был у Рене с целью колдовства.

— Эй-эй! Потише, потише, господин председатель! Умерьте ваш пыл, будьте любезны, об этом я не говорил ни звука.

— Вы отрицаете, что были у Рене с целью колдовства?

— Отрицаю. Колдовство имело место случайно, без предварительного умысла.

— Но оно имело место?

— Я не могу отрицать того, что происходило нечто похожее на ворожбу.

— Секретарь, пишите: обвиняемый признался, что у Рене имела место ворожба против жизни короля.

— Как — против жизни короля? Это мерзкая ложь! Никогда никакой ворожбы против жизни короля не было!

— Вот видите, господа, — сказал Ла Моль.

— Молчать! — приказал председатель; затем, обернувшись к секретарю, продолжал: — Против жизни короля. Записали?

— Да нет же, нет, — возразил Коконнас. — Дай статуэтка изображает вовсе не мужчину, а женщину.

— Что я вам говорил, господа? — вмешался Ла Моль.

— Господин де Ла Моль, вы будете отвечать, когда вас спросят, — заметил ему председатель, — но не мешайте допросу других. Итак, вы утверждаете, что это женщина?

— Конечно, утверждаю.

— Почему же на ней корона и королевская мантия?

— Да очень просто, — отвечал Коконнас, — потому что она…

Ла Моль встал с места и приложил палец к губам.

"Верно, — подумал Коконнас. — Но что бы такое рассказать, что удовлетворило бы господ судей?"

— Вы продолжаете настаивать, что эта статуэтка изображает женщину?

— Да, разумеется, настаиваю.

— Но отказываетесь говорить, кто эта женщина.

— Это моя соотечественница, — вмешался Ла Моль, — которую я любил и хотел, чтобы и она меня полюбила.

— Допрашивают не вас, господин де Ла Моль, — воскликнул председатель. — Молчите, или вам заткнут рот.

— Заткнут рот?! — воскликнул Коконнас. — Как вы сказали, господин судья? Заткнут рот моему другу?.. Дворянину? Ну-ка!..

— Введите Рене, — распорядился главный прокурор Лагель.

— Да-да, введите Рене, — сказал Коконнас, — посмотрим, кто будет прав: вы трое или мы двое…

Рене вошел, бледный, постаревший, почти неузнаваемый, согбенный под гнетом преступления, которое он собирался совершить, — еще более тяжкого, чем совершенные им раньше.

— Мэтр Рене, — спросил председатель, — узнаете ли вы вот этих двух обвиняемых?

— Да, месье, — ответил Рене голосом, выдававшим сильное волнение.

— Где вы их видели?

— В разных местах, в том числе и у меня.

— Сколько раз они у вас были?

— Один раз.

По мере того как Рене говорил, лицо Коконнаса все больше прояснялось; лицо Ла Моля, наоборот, оставалось строгим, как будто он предчувствовал дальнейшее.

— По какому поводу они были у вас?

Рене, казалось, поколебался одно мгновение.

— Чтобы заказать восковую фигурку, — ответил он.

— Простите, простите, мэтр Рене, — вмешался Кокон-нас, — вы ошибаетесь.

— Молчать! — сказал председатель; затем, обращаясь к Рене, спросил: — Эта фигурка изображает мужчину или женщину?

— Мужчину, — ответил Рене.

Коконнас подскочил, как от электрического разряда.

— Мужчину?! — вскричал он.

— Мужчину, — повторил Рене, но таким слабым голосом, что даже председатель едва расслышал его ответ.

— А почему у статуэтки на плечах мантия, а на голове корона?

— Потому что статуэтка изображает короля.

— Подлый лжец! — воскликнул Коконнас в бешенстве.

— Молчи, молчи, Коконнас, — прервал его Ла Моль, — пусть говорит: каждый волен губить свою душу.