— Мне думается, все идет хорошо, — сказал он себе.

Час спустя он услыхал шаги и увидал записку, вылезавшую из-под двери, но не видел, чья рука двигала ее; он глядел на нее в полной уверенности, что это послание передает тюремщик.

Вид этой записки пробудил в его душе надежду, проникнутую почти таким же горьким чувством, как разочарование: у него явилась мысль, что это пишет Маргарита, от которой он не имел никаких вестей после своего ареста. Ла Моль с трепетом схватил записку и, узнав почерк, от радости едва не умер.

"Мужайтесь, — говорилось в ней, — я хлопочу".

— О, если заботится она, — я спасен! — воскликнул Ла Моль, покрывая поцелуями бумагу, которой касалась милая рука.

Для того чтобы Ла Моль понял значение этой записки и поверил в то, что Коконнас назвал "незримыми щитами", нам надо вернуться в тот домик и в ту комнату, где столько сцен упоительного счастья, столько ароматов еще не испарившихся духов, столько чарующих воспоминаний стали теперь источником мучительной тоски, обуревавшей женщину, полулежавшую на бархатных подушках.

— Быть королевой, быть сильной, молодой, богатой, красивой — и так страдать! — восклицала женщина. — О, это нестерпимо!

От возбуждения она вставала, начинала ходить по комнате, вдруг останавливалась, прижималась горячим лбом к холодному мрамору, снова поднимала бледное заплаканное лицо, ломала руки и падала от изнеможения в кресло.

Вдруг портьера, отделявшая покои, выходившие в переулок Клош-Персе, от покоев, выходивших в переулок Тизон, приподнялась, шелковисто прошелестела по панели, и на пороге явилась герцогиня Неверская.

— О, наконец-то! — воскликнула Маргарита. — С каким нетерпением я ждала тебя! Ну? Какие новости?

— Плохие, плохие, милая подруга. Екатерина сама руководит следствием; она и сейчас в Венсенском замке.

— А Рене?

— Арестован.

— Прежде чем ты успела с ним поговорить?

— Да.

— А наши узники?

— О них я кое-что узнала.

— От тюремщика?

— Как всегда.

— И что же?

— Каждый день они говорят друг с другом. Позавчера их обыскали. Ла Моль разбил твой портрет, чтобы его не отдавать.

— Милый Ла Моль!

— Аннибал смеялся над инквизиторами прямо им в лицо.

— Какой хороший Аннибал! Дальше?

— Сегодня их допрашивали о бегстве короля, о планах восстания в Наварре, но они не сказали ничего.

— О, я знала, что они будут молчать; но и молчание и признание для них одинаково губительно.

— Да, но мы их спасем.

— Ты что-нибудь сделала для нашего предприятия?

— Со вчерашнего дня я только этим и занималась.

— И что же?

— Только что я заключила сделку с Болье. Ах, милая королева, что это за несговорчивый человек и какой скряга! Дело будет стоить жизни одному человеку и обойдется в триста тысяч экю.

— Ты говоришь — несговорчивый и скряга… А он требует всего одной человеческой жизни и триста тысяч экю… Да это даром!

— Даром?.. Триста тысяч экю? Да все твои и мои драгоценности этого не стоят.

— О! За этим дело не станет. Заплатит король Наваррский, заплатит герцог Алансонский, заплатит брат мой Карл или разве…

— Брось! Ты рассуждаешь, как безумная. Эти триста тысяч у меня есть.

— У тебя?

— Да, у меня.

— Где же ты их достала?

— Вот достала!

— Это тайна?

— Для всех, кроме тебя.

— О Боже мой! Не украла же ты их? — спросила Маргарита, улыбаясь сквозь слезы.

— Сейчас увидишь. Помнишь этого противного Нантуйе?

— Богача, ростовщика?

— Да, если хочешь.

— Дальше?

— Дальше то, что в один прекрасный день Нантуйе увидел одну даму, блондинку с зелеными глазами, в прическе, украшенной тремя рубинами — один на лбу, два у висков, что очень шло даме; не зная, что дама — герцогиня, этот ростовщик воскликнул: "За право поцеловать туда, где горят эти три рубина, я выращу на их месте три алмаза по сто тысяч экю каждый!".

— Дальше, Анриетта!

— Дальше, дорогая, алмазы выросли и… проданы!

— Ах, Анриетта, Анриетта! — пожурила Маргарита.

— Вот еще! — воскликнула герцогиня с наивным и в то же время величественным бесстыдством, характерным для женщин той эпохи. — Вот еще! Я же люблю Аннибала!

— Это верно, ты его любишь очень, и даже чересчур! — ответила Маргарита, улыбаясь и краснея, но все-таки пожала ей руку.

— И вот, — продолжала Анриетта, — благодаря нашим трем алмазам у нас есть триста тысяч экю и нужный человек.

— Человек? Какой человек?

— Ну, которого должны убить: ты забыла, что надо убить человека?

— И ты нашла такого человека?

— Конечно.

— За эту цену? — усмехнувшись, спросила Маргарита.

— За эту цену?! Да за такие деньги я нашла бы тысячу! — ответила Анриетта. — Нет-нет, всего за пятьсот экю.

— И ты отыскала человека, который за пятьсот экю согласился, чтобы его убили?

— Что поделаешь? Жить-то надо!

— Милый друг, я перестаю тебя понимать; наше положение позволяет терять время на разгадки твоих загадок. Говори яснее.

— Так слушай: тюремщик, которому поручен надзор за Ла Молем и Коконнасом, — бывший солдат и знает толк в ранах; он согласен помочь нам спасти наших друзей, но не хочет терять место. Умело нанесенный удар кинжалом устроит это дело; его вознаградим мы, да и государство выплатит ему вознаграждение за увечье. Таким образом этот милый человек загребет деньги обеими руками.

— Все это хорошо, — сказала Маргарита, — но ведь удар кинжалом…

— Не беспокойся! Аннибал сумеет это сделать.

— Верно, на него можно положиться! — смеясь, ответила Маргарита. — Он нанес Ла Молю три удара и шпагой и кинжалом, а Ла Моль не умер!

— Злая! Пожалуй, ты не стоишь того, чтобы тебе рассказывать.

— О нет, нет! Молю тебя, говори. Как же мы их спасем?

— Вот как: единственное место, куда могут проникнуть женщины, не будучи венсенскими узницами, — это часовня в замке. Нас спрячут в алтаре; под покровом престола они найдут два кинжала; дверь в ризницу заранее будет отперта. Коконнас ударит кинжалом своего тюремщика — тот упадет и притворится мертвым; мы выбежим, набросим каждому из наших друзей плащ на плечи, проскочим вместе с ними в дверь ризницы, а так как пароль будет нам известен, то беспрепятственно выйдем.

— А потом что?

— У ворот их будут ждать две лошади; они вскочат на лошадей, пересекут границу Иль-де-Франс и попадут в Лотарингию, откуда время от времени будут приезжать сюда инкогнито.

— О, ты вернула меня к жизни! — сказала Маргарита. — Значит, мы их спасем!

— Почти ручаюсь.

— А скоро?

— Дня через три-четыре. Болье предупредит нас.

— Но если тебя узнает кто-нибудь в окрестностях Венсена, это может повредить нашему плану!

— А как меня узнать? Я выхожу из дому в одеянии монахини, под покрывалом; и благодаря этому меня не узнаешь, даже столкнувшись носом к носу.

— Чем больше предосторожностей, тем надежней.

— Знаю. Дьявольщина! — как сказал бы бедный Аннибал.

— А что король Наваррский, ты справлялась?

— Разумеется, справлялась.

— И что же?

— По-видимому, он еще никогда не бывал так доволен, — поет, смеется, ест с удовольствием и просит только об одном: чтобы его получше стерегли!

— Правильно! А что моя мать?

— Я уже сказала: всеми силами торопит судопроизводство.

— Относительно нас она ничего не подозревает?

— Как она может что-нибудь подозревать? Те, кто участвует в нашей тайне, сами должны соблюдать ее. Ах да! Как я узнала, она велела передать судьям города Парижа, чтобы они были наготове.

— Надо действовать быстрее, Анриетта. Если наших бедных узников переведут в другую тюрьму, придется все начинать сначала.

— Не беспокойся, я не меньше тебя стремлюсь увидеть их подальше от тюрьмы.

— О, я это знаю! Спасибо, сто раз спасибо за то, что ты сделала для их спасения!

— Прощай, Маргарита! Иду опять в поход.