— И вы дадите ему уехать?

— Не только дам, а скажу больше: необходимо, чтобы он уехал.

— Я вас не понимаю, матушка.

— Франсуа, выслушайте внимательно, что я скажу. Один весьма искусный врач, давший мне книгу, которую вы отнесете Генриху, уверял меня, что у короля Наваррского — начало какой-то изнурительной болезни, одной из тех, которые не милуют и против которых наука не знает никаких лекарств. Теперь вам понятно, что если ему суждено умереть от страшного недуга, то лучше пусть умрет подальше от нас, а не при дворе.

— Да, разумеется, это сильно огорчит нас, — сказал герцог.

— В особенности вашего брата Карла, — прибавила Екатерина. — Если же Генрих окажет ему неповиновение, а затем умрет, король увидит в его смерти Божью кару.

г— Вы правы, матушка, — ответил герцог Алансонский, с восхищением глядя на Екатерину, — необходимо, чтобы он уехал. Но вы убеждены в том, что он уедет?

— Он уже принял для этого все меры. Встреча назначена в Сен-Жерменском лесу. Пятьдесят гугенотов должны его сопровождать до Фонтенбло, где будут ожидать еще пятьсот.

— А Марго? — спросил герцог с некоторым колебанием и заметно побледнев. — Она тоже едет с ним?

— Да, — ответила Екатерина, — это решено. Но как только Генрих умрет, Марго вернется ко двору свободной вдовой.

— А Генрих умрет наверное?

— По крайней мере, врач, давший мне книгу об охоте, уверял, что — да.

— Мадам, а где же книга?

Екатерина не спеша подошла к потайному кабинету, отворила дверь, и через минуту вышла оттуда с книгою в руках.

— Вот она, — сказала королева-мать.

Герцог Алансонский с некоторым ужасом глядел на книгу, которую ему протягивала мать.

— Что это за книга, мадам? — спросил он, дрожа от страха.

— Я уже вам сказала, сын мой, что это книга об искусстве выращивать и вынашивать соколов, кречетов и ястребов, написанная весьма ученым человеком, луккским тираном Каструччо Кастракани.

— И что с ней делать?

— Отнести вашему другу Анрио, который, как вы говорили, просил у вас эту или какую-нибудь другую книгу того же содержания, чтобы научиться соколиной охоте. Так как на сегодня назначена королевская охота с ловчими птицами, он непременно прочтет хоть несколько страниц и не упустит случая показать королю, что внял его советам и взялся за учение. Все дело в том, чтобы вручить книгу самому Генриху.

— Я не посмею, — ответил герцог, весь дрожа.

— Отчего же? — спросила Екатерина. — Книга как книга, только она долго лежала в шкафу, и страницы слиплись. Вы сами не пытайтесь ее читать, потому что придется муслить пальцы и отделять страницу от страницы, а это и очень долго, и очень трудно.

— Значит, только тот, кто горит желанием научиться, станет терять на это время и тратить силы? — спросил герцог Алансонский.

— Совершенно верно. Вы понятливы, сын мой.

— Ага! Вон Анрио уже на дворе. Давайте, мадам, давайте! Я воспользуюсь тем, что его нет дома, и отнесу книгу; он вернется и найдет ее у себя.

— Лучше бы вы отдали ее лично, Франсуа, так было бы вернее.

— Я уже сказал, мадам, что не посмею, — возразил герцог.

— Пустяки! Во всяком случае, положите ее на видном месте.

— Раскрытую? Или класть раскрытую будет хуже?

— Нет, лучше.

— Так давайте.

Герцог Алансонский трепетной рукой взял книгу из твердо протянутой руки Екатерины.

— Берите же, — сказала Екатерина, — раз я ее касаюсь, значит, не опасно; к тому же вы в перчатках.

Для герцога Алансонского этого было недостаточно, и он завернул книгу в плащ.

— Поторопитесь, Франсуа, — сказала Екатерина, — Генрих каждую минуту может вернуться.

— Верно, мадам, иду, — сказал герцог и вышел, шатаясь от волнения.

Мы уже не раз водили нашего читателя в покои короля Наваррского и делали свидетелем происходивших там событий — то радостных, то страшных, в зависимости от того, грозил или улыбался гений-покровитель будущему королю Франции. Но в этих стенах, забрызганных кровью убийств, залитых вином веселых кутежей, опрысканных духами ради любовных встреч, быть может, никогда не появлялось лица более бледного, чем лицо герцога Алансонского, когда он с книгою в руке отворял дверь в опочивальню короля Наваррского.

А между тем здесь, как и ожидал герцог, не было ни одного свидетеля, который мог бы тревожным или любопытным оком подсмотреть то, что собрался делать Франсуа. Первые лучи солнца освещали совершенно пустую комнату. На стене висела наготове шпага, которую де Муи советовал Генриху взятье собой; несколько колечек от кольчуги валялось на полу; туго набитый кошелек и маленький кинжал лежали на столе; легкий пепел еще витал в камине, — все это вместе с другими признаками ясно говорило герцогу Алансонскому, что король Наваррский надел кольчугу, потребовал от своего казначея денег и сжег компрометирующие документы.

— Матушка не ошиблась. Этот мошенник предает меня! — сказал герцог Алансонский.

Несомненно, что заключение такого рода придало бодрости молодому человеку; он исследовал глазами каждый уголок комнаты, приподнял все занавески, и когда сильный шум, долетавший со двора, и полная тишина в покоях Генриха убедили герцога, что никто не думает за ним подсматривать, он вынул из-под плаща книгу, быстро положил на стол, где лежал кошелек, и прислонил ее к пюпитру из резного дуба; затем, отойдя подальше, вытянул руку в перчатке и нерешительным движением, выдававшим его страх, раскрыл книгу на странице с охотничьей гравюрой.

Раскрыв книгу, он тотчас отступил на три шага, сорвал с руки перчатку и бросил ее в еще не погасший камин, где Генрих сжигал письма. Мягкая кожа зашипела, свернулась и развернулась, как змея, и вскоре от нее остался лишь черный сморщенный комочек.

Герцог Алансонский дождался момента, когда пламя уничтожило перчатку до конца, затем свернул плащ, в котором принес книгу, сунул его под мышку и поспешил к себе. С бьющимся сердцем отворяя свою дверь, он услыхал чьи-то шаги по винтовой лестнице; в твердом убеждении, что это возвращается Генрих, он быстро запер за собою дверь.

Войдя в свои покои, он бросился к окну, но вид из него открывался лишь на часть дворцового двора, и в этой части не было короля Наваррского. Это еще больше укрепило Франсуа в убеждении, что по лестнице шел Генрих, возвращаясь в свои покои.

Герцог сел, раскрыл книгу и попробовал читать. Это была история Франции, с эпохи Фарамона до Генриха II, читавшего эту книгу с особенной охотой спустя несколько дней после своего восшествия на престол Франции.

Но герцогу было не до чтения. Лихорадка ожидания горячим током разливалась по его жилам, биение в висках отдавалось в самой глубине мозга, и, как это бывает иногда во сне или в состоянии гипноза, герцогу Алансонскому казалось, что он видит сквозь стены; его взгляд проникал в комнату короля Наваррского, несмотря на тройное препятствие, отделявшее его от спальни Генриха.

Чтобы не думать о страшном предмете, который представлялся его мысленному взору, — об этой ужасной книге, прислоненной к дубовому пюпитру и открытой на охотничьей гравюре, герцог пытался сосредоточить свою мысль на чем-нибудь другом, но тщетно брал он в руки то один, то другой предмет из коллекции своего оружия, перебирал свои драгоценности, сотни раз прошел взад и вперед по комнате, — все напрасно: каждая подробность гравюры, виденной лишь мельком, запечатлелась в его уме. На ней был изображен какой-то землевладелец на коне — он сам исполнял обязанность сокольника, махал вабилом, подманивая сокола, и скакал во весь опор среди болотных трав. Как ни напрягал герцог свою волю, сила зрительной памяти брала над нею верх.

Вслед за этим ему привиделась не только книга, но и сам король Наваррский: вот он подходит к книге, смотрит гравюру, пытается перевернуть страницу, но, встретив препятствие в виде слипшихся листов, муслит палец и, разлепляя упрямые страницы, листает книгу.

Как ни призрачно, как ни фантастично было подобное видение, однако герцог Алансонский зашатался, одной рукой оперся о стол, а другой прикрыл глаза, как будто, заслонив рукой глаза, он не так ясно видел то, от чего хотел бежать. А зрелище было плодом его воображения! Вдруг герцог Алансонский взглянул во двор и увидал Генриха, который остановился около людей, грузивших на двух мулов якобы охотничий запас, а на самом деле — деньги и вещи, необходимые для путешествия; потом, сделав распоряжения, наискось пересек двор, очевидно, направляясь ко входу в Лувр.