Преступление это не могло остаться без последствий. Уже на следующий день, по словам того же летописца, «плакала Святая Богородица у Святого Якова в Неревском конце». Сигнал, вполне внятный для человека Средневековья! Слёзы, выступившие на иконе, не сулили ничего хорошего ни убийцам, ни тем, кто стоял за ними. А ещё знамение это не сулило ничего хорошего пришлым в город вместе с князем и боярином владимирским «мужам». Примерно за сорок лет до описываемых событий Богородица уже плакала сразу на трёх иконах в трёх новгородских церквах — и это стало предвестием жестокого поражения, которое владимирское войско потерпело под стенами Новгорода24. Тогда исполнения знамения пришлось ждать три года. Вот и на этот раз слёзы Богородицы отлились убийцам не сразу, хотя ждать расплаты пришлось куда меньше.
Пока же Константин вернулся в Новгород и уже летом во главе собранного им войска двинулся на соединение с отцом. Помимо новгородцев, в войско вошли псковичи, ладожане и новоторжцы. Об участии этой объединённой рати в походе на Чернигов — походе, который с самого начала обернулся войной с Рязанью, — речь пойдёт в следующей главе. Новгородцы тогда хорошо проявили себя и заслужили похвалу владимирского «самодержца». В ноябре 1207 года, после завершения кампании, Всеволод отпустил их домой, богато наградив («одарив бещисла») и пойдя на какие-то существенные уступки в управлении городом. Оказывается, новгородские «мужи» добивались от Всеволода восстановления прежних норм в отношениях с князем. И Всеволод согласился с этим: «вда им волю всю и уставы старых князь, его же хотеху новгородьци». Как считают историки, под «уставами старых князь» надо понимать прежде всего «Русскую Правду», которую некогда даровал новгородцам Ярослав Мудрый и которая впоследствии многажды дополнялась другими князьями, но постоянно нарушалась, в том числе самим Всеволодом и его сыновьями.
Последующие же слова Всеволода, приведённые летописцем, звучали особенно веско. Отпуская новгородское войско, Всеволод напутствовал его так:
— Кто вы добр, того любите, а злых казните!
Это означало, что он даёт добро на расправу над «злыми». Дальнейшие события не оставляют сомнений в том, что под «злыми» понимались Мирошкиничи, которые к тому времени сумели вызвать к себе всеобщую ненависть новгородцев.
Поворот в отношении к Мирошкиничам самого князя произошёл, очевидно, в ходе Рязанской войны. Во время осады города Пронска посадник Дмитр получил тяжёлое ранение. Влиять на новгородские дела он уже не мог, а значит, сделался бесполезен для князя.
Выдавать его новгородцам «головой» Всеволод не стал. Он забрал умирающего посадника с собой. Кроме него во Владимире были оставлены семь «вятших» новгородских «мужей» — надо полагать, в качестве заложников25.
Не стал возвращаться в Новгород и князь Константин Всеволодович. Возглавив в походе на Рязань новгородскую рать, он исполнил предписанное ему отцом — и, вероятно, посчитал свой долг перед ним выполненным. Подобно тому, как когда-то старший сын Юрия Долгорукого Андрей не пожелал княжить в Южной Руси и ушёл из Вышгорода во Владимир, старший Всеволодов сын не захотел оставаться в Новгороде. Слова отца о «старейшинстве» в братии он понимал по-своему — и вытребовал себе «старейший» город в Суздальской земле — Ростов. Всеволод согласился и с этим. «...А Костянтина остави у собе, — читаем в Лаврентьевской летописи, — и да ему Ростов и инех 5 городов да ему к Ростову». В числе этих «иных» городов историки называют Ярославль, Углич, Мологу, Белоозеро и Устюг26.
О княжении в Ростове Константин договорился с отцом задолго до завершения войны — вероятно, ещё в свой приезд во Владимир в феврале 1207 года, если не раньше. К тому времени он уже распоряжался в Ростове как в собственном городе. 25 ноября 1207 года Константин освятил «на своём дворе» в Ростове церковь Святого Михаила, «юже бе сам создал, и украсил иконами честными», и в тот же день «створи пир на священье церкве своея и учреди люди, и благословиша людье Костянтина»27. Так Ростов вернул себе статус стольного города — оставшись при этом в составе Владимиро-Суздальского княжества.
Новгородским же князем по воле Всеволода опять становился его сын Святослав, теперь уже двенадцатилетний. Как показали дальнейшие события, это был не лучший выбор. Всеволод явно переоценил степень своего влияния в Новгороде и степень лояльности новгородцев по отношению к нему лично и к его сыновьям. Тем более что ещё до приезда его сына в Новгороде произошли бурные события, существенно повлиявшие как на судьбу города, так и на взаимоотношения между новгородцами и владимирским князем.
В самом конце ноября или начале декабря 1207 года участники Рязанского похода возвратились в Новгород и устроили вече «на посадника Дмитра и на братью его»28. Общее возмущение произволом Мирошкиничей подкреплялось своего рода «карт-бланшем», полученным новгородцами от владимирского «самодержца». В вину посаднику и его братьям был поставлен целый набор преступлений, не все из которых могут быть правильно истолкованы нами сегодня. Во-первых, речь шла о каких-то сверхординарных поборах со всего населения города: «яко ти повелеша на новгородьцих сребро имати», как сказано в летописи. Во-вторых, о поборах с жителей Новгородской волости продуктами, или, точнее, живностью: «а по волости куры брата» (в отдельных списках: «куны брата», то есть деньги, но это, вероятно, вторичное чтение). В-третьих, так называемая «дикая вира» — денежный штраф, взимаемый за преступление, совершённое на территории общины, при отсутствии конкретного преступника, — распространялась не только на всех членов общины, как было прежде, но ещё и «по купцем», то есть на купеческие корпорации, что ломало традицию и больно било по самым привилегированным слоям населения города. В-четвёртых, устанавливалась некая особая повинность — «повозы возити» (то есть свозить дани в Новгород?). Но и это ещё не всё: в летописи упомянуто и «всё зло» — то есть прочие злоупотребления, которые обогащали Мирошкиничей и их приспешников за счёт остальных.
Историки давно обратили внимание на то, что нормы, введённые Дмитром, шли вразрез с установлениями «Русской Правды» — то есть теми самыми «уставами старых князь», которые новгородцы вытребовали у Всеволода29. Но стоит отметить ещё одно обстоятельство. Сразу несколько введённых посадником новых повинностей относились к сфере княжеской власти — по крайней мере по своей внешней форме. Таков, например, «повоз» — напоминающий одну из древнейших форм княжеской дани с зависимого населения (а новгородцы отнюдь не были зависимы — тем более от избранного ими же посадника!); такова попытка вмешательства в правила взимания «дикой виры»; на княжеское «кормление» походит и повеление посадника «по волости куры брати» (правда, непонятно, к кому обращённое). Между прочим, схожую ситуацию мы видим в те же годы в Галиче, где один из местных бояр попытался даже занять княжеский стол. Получалось, что и Мирошкинич примеривал на себя роль князя — будучи всего лишь посадником, главой одного из новгородских боярских кланов! Стерпеть подобное новгородцы не могли.
Расправа оказалась жестокой. Самого посадника в городе не было, зато его братьям не поздоровилось. До убийств, кажется, не дошло (во всяком случае, летописи об этом не сообщают), однако всё имущество Мирошкиничей было поставлено «на поток», то есть подверглось санкционированному разграблению:
«Идоша на дворы их грабежьм, а Мирошкин двор и Дмитров (возможно чтение: «Мирошкин двор Дмитров», то есть речь может идти об одном посадничьем дворе. — А. К.) зажьгоша, а житие их (имущество. — А. К.) поимаша, а сёла их распродаша и челядь, а скровища их изискаша и поимаша бещисла, а избытък розделиша по зубу (на всех. — А. К.) — по 3 гривне по всему городу, и на щит (видимо, дополнительно ещё и между участниками Рязанского похода. — А. К.)» — Многое было разграблено и без санкции веча, втихую: «...Аще кто потаи похватил, а того един Бог ведает, — продолжает летописец, — и от того мнози разбогатеша».
